Двоюродному брату Фрицу Гундерту

Двоюродному брату Фрицу Гундерту

[27.1.1942]

Дорогой Фриц!

Твое новогоднее письмо было для меня как гость из вашей страны и из давних мест, которые все больше и больше становятся для меня легендой.

С тех пор возникло еще одно новое стихотворение, рожденное, как и предыдущее, атмосферой Иозефа Кнехта, но связанное с нею не прямо. Для меня кнехтовская педагогическая провинция и игра в бисер были вот уже лет одиннадцать убежищем и воздухом моей внутренней жизни: если внешний мир не дает нам ни родины, ни процветания, ни хотя бы уюта, нам приходится самим создавать себе воздух для дыхания, и поэтому для меня существует множество понятий и представлений, которые поймет когда-нибудь только тот, кто познакомится со всей моей книгой.

Ты спрашиваешь, каково у меня на душе, когда я оглядываюсь на труд моей жизни. Это, конечно, сложный вопрос, ибо собой и своей жизнью я равно доволен и недоволен. В такие времена, как нынешние, для людей моего склада самое трудное – это не разочароваться при виде полного нравственного провала того, о чем они думали и чему в какой-то мере «учили». Я, например, отчасти по случаю Рождества и Нового года, отчасти в ответ на рассылку «маленьких заметок» получил сейчас множество писем, несколько сотен, и каждый из этих корреспондентов – более или менее усердный, во всяком случае, доброжелательный мой читатель, более или менее верящий, что то, во что я верю, обладает какой-то реальностью и переживет нас; но каждый из них работает в системе, помогающей сохранять и умножать горе, беду, войну, горячку, шум, никто из них не принес бы настоящей жертвы, чтобы снять чары, и почти все обеими ногами увязли в партийных, социальных, политических традициях, позициях и оценках, ни одной из которых я не разделяю.

Но так обстоит дело в сущности с любым трудом жизни: ценность его ничем не измеряется. Мы, художники, могли бы, слегка преувеличивая, сказать: ценность моей работы соответствует мере удовольствия, которое она доставила мне. Оказывает действие и остается не задуманное, выдуманное, выстроенное, а жест, озарение, мимолетное очарование, подобно тому как в опере Моцарта ценность представляют не фабула или мораль пьесы, а жест и мелодия, свежесть и прелесть, с какой проходит и изменяется несколько музыкальных тем.

Этим вещам и посвящено мое новое стихотворение. Это хвала не какому-то определенному писателю, а самой прозе, инструменту, языку. Всю жизнь она была моим орудием труда и игрушкой, а теперь, когда почти все другие радости от меня ушли, она осталась верна мне и стала, пожалуй, еще милее.

Среди немецких романов этого года есть, наряду с Кароссой, две необыкновенно хорошие вещи совсем молодых женщин: «Стеклянные кольца» Луизы Ринзер и «Орхидея» Подевильс. Обе книги вышли у С. Фишера.

Желаю тебе и твоим всего хорошего в новом году.