Иоахиму Маасу

Иоахиму Маасу

Воскресенье, 28.4.1946

Дорогой господин Маас!

Вчера с той же почтой, что и Ваше письмо от 19-го, пришел и новый номер «Рундшау», и вечером Нинон сразу же прочла мне Вашу статью об «Игре в бисер» – отнюдь не куцую и ни в каком отношении не сырую, а ясно и красиво выражающую самое главное; благодарю Вас за нее, ведь это первое печатное слово о моей книге, основанное на подлинном понимании.

Спасибо также и за информацию о «Рундшау» и условиях сотрудничества; с удовольствием буду иметь это в виду, если снова смогу что-нибудь послать. Спасибо также за Ваше сочувствие моим издательским заботам, но, чтобы по-настоящему объяснить их Вам, нужно гораздо больше времени, бумаги и охоты писать, чем то есть у меня. Хочу сегодня поблагодарить Вас за статью и письмо, не связывая с этим никаких текущих дел. И перед тем как сесть за это письмо, я собрал для Вас бандероль – в основе ее небольшая рукопись стихов, а в придачу все новое, что у меня вышло. Ведь, несмотря на свою слабость и перегруженность (она, с тех пор как возобновилась почтовая связь с Германией, стала ужасна), я должен время от времени все-таки высказываться публично, хотя бы по причинам практическим, которые в «Письме Алели» и «Письме в Германию» вполне очевидны.

Что, увы, сильно уменьшает мою радость по поводу привета от Вас, так это сообщение о Вашей печени. Этот ценный орган не в порядке и у меня, и уже больше трех лет я должен соблюдать довольно строгую диету, а вскоре придется снова отправиться на обследование. Хоть бы Вам сумели помочь и облегчить дело; плохо лежать ночью с болью и проклинать Зевсова орла, клюющего печень.

Одновременно с Вашим пришло письмо из Женевы, где скорбят о Лиге Наций и пытаются заткнуть дыру всеми подручными средствами; меня пригласили выступить там на международном совещании о европейском духе и предложили такие заманчивые условия (среди прочего две недели с сопровождающим лицом бесплатно в лучшей женевской гостинице), что в прежние годы, когда, впрочем, таких условий не предлагали, я, конечно, согласился бы. Женева от меня так же далека, как Шанхай или Саут-Хэдли, ибо даже Лугано стал для меня почти чужбиной, и постепенно ею становится также деревня Монтаньола, где бываю не чаще чем раз в полтора месяца. А недавно, хотя я никогда не был членом Пен-клуба, меня пригласили на его заседание добрые стокгольмцы – тоже на правах гостя, с оплатой гостиницы, проезда по железной дороге и морем и т. д. Так обстоит дело с вещами, которые в молодости обрадовали бы, а в старости создают embarras de richesse.[4]

Эта вчерашняя почта, принесшая Ваше письмо и «Рундшау», была загружена и кое-какими другими дарами, не стану ими Вам докучать, но среди них было одно письмо, которое Вас позабавило бы. Оно пришло из Баварии и начиналось четверостишием:

Пользуйся золотыми часами юности,

Они безвозвратны,

Ускользнув, исчезнув,

Юность не возвращается!

Первые строки этого длинного, очень забавного письма таковы:

«Чтобы напомнить Вам о моей персоне, нужно прежде всего перенестись на много лет назад; стоял 1928 год, когда мне довелось познакомиться с Вами и Вашим господином племянником на октябрьском празднике в заведении «Винодел Фендль»; я была в сопровождении своего отца и дядюшки, вскоре завязалась приятная беседа, во время которой Вы вручили мне свою визитную карточку; тогда я не подозревала, что передо мной такая выдающаяся личность». Чтобы я узнал ее, корреспондентка описывает себя так: «Ваша покорная слуга была маленькая толстушка, черненькая и озорная; ну вот теперь Вы представляете себе меня». Чудесное письмо! Десятки лет спустя, стало быть, я снова нападаю на след того авантюриста, который когда-то долгие годы играл Гессе в Берлине, Мюнхене и во многих других местах, знакомясь с девушками, доводил дело чуть ли не до помолвки, во всяком случае, до крупного денежного займа и имел визитные карточки, на которых под фамилией значилось: «Автор «П. Каменцинда», «Под колесами», «Демиана» и т. д. и т. д., сотрудник «Франкфуртер цайтунг», «Берлинер тагеблатт» и т. д. и т. д.». Благодаря Зуркампу, пытавшемуся накрыть этого Круля, я как-то увидел такую его карточку, она выглядела так, что любой из нас, взглянув на нее, расхохотался бы, но этот малый знал свою публику и много лет добывал этими карточками средства к жизни, создав мне в кругах, куда я иначе вряд ли проник бы, весьма сомнительную репутацию. Видимо, он был шармёр, если маленькая толстушка поныне не забыла его.

Дорогой господин Маас, теперь я написал столько, сколько способен за утро, больше мне не позволяют глаза и пальцы, ибо с писанием связана еще и упорная борьба с сорокапятилетней машинкой, почти такой же немощной, как я, машинкой, которая после каждой новой починки обнаруживает новые слабости и пороки. Надо заканчивать. Жена шлет Вам множество приветов, будь Вы здесь, она потащила бы Вас к разным врачам. Ах, найти бы Вам такого, который нужен! Сердечный привет Вам от Вашего