Людвигу Финку

Людвигу Финку

Баден, 6.3.1947

Дорогой Финк!

Пишу тебе это письмо, полагая, что ты можешь показать его в следственной комиссии. Сам я обращаться к ней или к другой инстанции, немецкой ли, оккупационной ли, никак не могу.

Ты знаешь, как я с 1915-го примерно года относился и отношусь к твоим политическим взглядам и страстям. Мне твоя разновидность патриотизма всегда претила, и ты своим именем, своим талантом, своим авторитетом всегда стоял на противоположной мне стороне. Ты был и являешься типичным немцем-националистом, а это они принесли нам Гитлера и всю его бесовщину. То, что ты верил и в самого Гитлера, и в его партию как в чистое, патриотично-идеалистическое дело, печально и непростительно, это грех девяноста процентов немецкой интеллигенции, и народ и мир дорого заплатили за этот величайший немецкий грех.

Но эту вину, или грех, или глупость, как это ни назови, ты разделяешь с тысячами коллег, которых и пальцем не тронули. Грех этот совершили и такие люди, как Герхарт Гауптман, однако его творчество и его память чтут и поныне.

С нравственно-человеческой стороны главное в твоем случае то, что действовал ты хоть и глупо и вредоносно, но от чистого сердца, искренне и не преследуя личных выгод. Ты несешь ту же вину, что все другие немцы, саботировавшие с 1919 года молодую немецкую республику и сделавшие возможным возникновение гитлеровщины, это началось уже с избрания Гинденбурга, даже гораздо раньше, и наказывать за это сегодня было бы совершенно нелепо. Важно теперь не то, что ты верил в Гитлера и в его ложь, а то, что ты делал это не из эгоизма, а от чистого сердца.

И не то важно, что ты вопреки партийной доктрине вступался, скажем, за еврея или пытался вступиться за меня (о чем я тебя, право, никогда не просил), а то, что ты не боялся при Гитлере вступать в конфликты с его представителями и властителями и навлекать на себя их неприязнь, когда того требовала от тебя твоя совесть.

Нравственно – это главное. Ты был ослеплен, но ты не был ни труслив, ни своекорыстен. Ты хотел служить своему народу и своим идеалам и тогда, когда это становилось опасно для тебя самого и вредило тебе. Тем самым ты невиновнее, чем десятки тысяч вышедших сегодня сухими из воды.

С моими книгами, кстати, произошло то же, что и с твоими. Они вместе со всем моим издательством уничтожены, и уже много лет я не получал от всей своей работы никакого другого дохода, кроме того крошечного, который мне давала маленькая Швейцария. Так оно и останется, ибо я никогда не верил, что за те мои книги, которые Германия теперь печатает, она заплатит мне иначе, чем обесцененными активами, на которые был наложен секвестр. Поэтому и поскольку я подкармливаю несколько десятков людей у вас, очень рад был Нобелевской премии, которая вообще-то ничего для меня не значит. Гётевскую премию я сразу раздарил внутри Германии.