«Премия людей, которые заработали достаточно денег, чтобы подумать об искусстве»

«Премия людей, которые заработали достаточно денег, чтобы подумать об искусстве»

Григорий Горин сделался председателем отборочного жюри новой актерской премии «Кумир». Эта должность была ему предложена после смерти другого превосходного кинодраматурга — Эмиля Брагинского. Особенность «Кумира» в том, что она задумана как премия деловых кругов. Естественно, все эмоции, вызываемые у российской интеллигенции словосочетанием «деловые круги», автоматически переносятся на премию и отчасти на Горина.

[Дмитрий Быков:]

— Григорий Израилевич, не смущает ли вас нечто в самом сочетании актерской премии с «деловыми кругами»? Боюсь, в интонации презентационных речей — и, увы, даже в вашей — благодарность этим кругам выглядит как реверанс в сторону партии родной, как благодарность за счастливое детство.

[Григорий Горин:]

— Прямой вопрос — прямой ответ. Словосочетание «деловые круги», когда речь заходит об искусстве, меня действительно смущает. И если бы наименование премии зависело от меня, она называлась бы, вероятно, так: «Премия людей, которые заработали достаточно денег, чтобы иметь возможность подумать об искусстве». Это было бы менее формально и более откровенно.

Насчет реверансов в сторону родной партии. Да, на ином собрании деятелей культуры о спонсоре говорят даже более подобострастно, чем когда-то — о секретаре горкома товарище Пупове, почтившем наше собрание своим присутствием… Восторга, как вы понимаете, это не вызывает. Но у деятелей искусства, коль скоро мы рискуем так называться, есть профессиональный интерес, художественная задача пробраться между двумя отвратительными крайностями.

Первая — подобострастие. Вторая — эстетский снобизм: «Я — художник, вы — быдло, и подите все прочь с вашими мобильными телефонами!» Мне эти самовлюбленность и априорное презрение к остальному миру вкупе с уверенностью, что художник обязан быть во всех смыслах бедным, нравится ничуть не больше.

[Дмитрий Быков:]

— А вообще не контактировать с деловыми кругами художнику никак нельзя?

[Григорий Горин:]

— Ежели бы я проводил все свое время за компьютером, мне бы никто не был нужен. Но моя личная форма реализации связана с деньгами. Спектакли в стол не ставятся. Если я хочу делать свое дело, я обязан договариваться с теми, у кого эти деньги есть. Найти язык для разговора, не унизиться самому и не унизить собеседника — хорошее драматургическое упражнение.

Нам все равно придется разговаривать с этими людьми, если мы не хотим полного распада общества. Мы должны научиться их понимать, чтобы вернуть слову «меценат» его изначальный — не брезгливый и не насмешливый — смысл.

[Дмитрий Быков:]

— А каково ваше общее впечатление от деловых кругов? Есть тут какой-нибудь прогресс? Или все их меценатство имеет такое же отношение к искусству, как пудовый набрюшный крест — к религиозности?

[Григорий Горин:]

— Я много езжу. Только за прошлый год был в нескольких сибирских и северных городах, где наблюдал российский бизнес в его, так сказать, становлении: там все виднее, Москва уже набрала лоску и ушла вперед.

Есть такая еврейская поговорка: «Бог знает, что он делает». Ничто не происходит просто так, и люди эти в России появились закономерно. Большинство здравомыслящих наших сограждан, кажется, уже поняли, что никакого особого русского пути нет — есть огромное русское отставание. Можно уже сейчас построить теорию «большого хапка», как принято называть первоначальное накопление в наших условиях.

Сначала происходят какие-то пароксизмы обладания, эйфория больших денег. Потом наступает пресыщение и появляются духовные запросы, то есть грубые развлечения вроде очередной оргии вызывают стойкую изжогу и хочется пойти в театр.

Некоторые простые натуры, в жизни не знавшие, что бывает какой-то театр, неожиданно втягиваются. И мы получаем так называемых цивилизованных предпринимателей — по крайней мере, во втором поколении.

Я не буду повторять банальности о Третьякове и Морозове. Они были не единственными — просто мы знаем немногих. Русский «серебряный век» стал возможен во многом благодаря тому, что у символистских журналов были издатели, у символистских театров — покровители. Это были потомки тех людей, которые когда-то выглядели олицетворением темного царства. Купцы Островского мало отличались от «новых русских» в главных своих чертах. Но их звериный облик остался где-то в шестидесятых годах прошлого века — уже к девяностым они покупали Врубеля и ходили во МХАТ.

[Дмитрий Быков:]

— Вам не жалко «олигархов», подвергающихся сейчас такой травле? И особенно одного, который глядится сущим воплощением интриганства и коррупции?

[Григорий Горин:]

— Жалко. Не боюсь в этом признаваться. Когда я читаю одного журналиста одного издания (ни имя, ни газету не буду лишний раз называть), у меня такое чувство, что он сублимирует какие-то свои глубокие национальные комплексы. Березовский у него уже и Мидасом был, и главным шантажистом в окружении президента, и мелким жуликом. Для окончательного торжества справедливости осталось написать, что от него пахнет чесноком.

Я вообще не люблю коллективных разоблачений, попросту называемых травлей, вне зависимости от того, симпатичен мне тот, кого травят, или нет. Некая этическая граница уже пересечена, после чего любые разоблачения теряют смысл. Это касается большинства наших газетных кампаний: люди в таких выражениях «опускают» оппонентов, что компрометируют себя независимо от того, правы они или нет. Получается борьба плохого с отвратительным, которая и заменяет нам историю на протяжении последних лет пяти.

[Дмитрий Быков:]

— Злопыхатели говорят, что «Кумир» — премия изначально безнадежная: вручать ее будут тем, кто уже сделал себе имя. Дебютантов и смотреть толком никто не будет, восторжествует инерция успеха.

[Григорий Горин:]

— Когда формировался шорт-лист, список основных кандидатов, большая часть моего времени была отдана тому, чтобы поехать всюду и посмотреть все. Все, что зависело от отборочного жюри, мы сделали. Не было спектакля-номинанта или фильма-кандидата, которого жюри не посмотрело.

[Дмитрий Быков:]

— Перечитав ваши последние пьесы, я пришел к выводу, что вы втайне мечтаете написать вещь на современном отечественном материале, причем злобную…

[Григорий Горин:]

— Отечественном — да, современном — как сказать. Я не могу писать историю бомжа Ивана Ивановича или служащей Марьи Петровны, потому что давно не работаю врачом «скорой помощи» (возможно, это были лучшие мои годы) и общаюсь с довольно узким слоем соотечественников. Жизни большинства толком не знаю. Я ее чувствую, но реалии, детали пришлось бы выдумывать. Нечестно. Поэтому я продолжаю возделывать свою делянку, высказываясь о современности на чужом или историческом материале. И не комплексую по этому поводу.

Я закончил пьесу о российских шутах XVIII века. О Балакире. Это комедия, действительно довольно едкая. Она выдержана в новой для меня лексике — вы, я знаю, любите русский мат, и вам должно понравиться. Скомороший юмор был специфичен, преобладала анально-генитальная тематика, «е…те в рот» было еще самой мягкой формулой, так что вещь получилась грубоватая и попадающая в настроение нынешнего зрителя, который обычными словами свое отношение к действительности выразить уже не может.

Это осуществление давней моей мечты сделать цикл о смеховой культуре разных народов: «Тиль» был европейским вариантом, «Поминальная молитва» — еврейским, теперь я дозрел до русского.

[Дмитрий Быков:]

— Вам понравилась недавняя премьера «Ленкома» — спектакль «Мистификация» драматурга Нины Садур и режиссера Марка Захарова? Там много всякой чертовщины: наравне с Чичиковым выступает Панночка — посланница мертвых крестьян, по сцене взад-вперед ездит огромное красное колесо и давит всех подряд… Многие критики небезосновательно противопоставляют такой «Ленком» «Ленкому» ваших пьес, королевских и прочих игр, театральных праздников, политических полунамеков и прочая?

[Григорий Горин:]

— «Мистификация» — самая успешная пока постановка Захарова в смысле приема у критиков. Я этому успеху очень рад и считаю ее — вне зависимости от своих согласий и несогласий — явлением выдающимся.

Делать из меня антипода Нины Садур довольно странно, особенно если учесть, что именно я рекомендовал ее кандидатуру. Никто лучше нее этого не сделал бы. Но при этом «Мистификация» — не мой спектакль.

Для меня Гоголь — икона. Ни того Чичикова, ни того Ноздрева, которые написаны у Садур, я себе не представлял — они от оригиналов очень далеки. Кроме того, вся мощь захаровского финала не заставляет меня полюбить героя — а я, когда сочиняю пьесу, героя обязан любить. Все это не означает, что я не поклонник «Мистификации». Напротив, всякое доказательство неисчерпаемости захаровских возможностей меня восхищает. Но мы же с ним не срослись, как сиамские близнецы, — в конце концов, никому не возбраняется связь на стороне…

[Дмитрий Быков:]

— А что с вашей библейской пьесой — версией биографии Соломона между «Песней песней» и Экклезиастом?

[Григорий Горин:]

— Я действительно мучаюсь этой тайной: что должно было случиться с могущественнейшим и мудрейшим человеком, чтобы появился Экклезиаст, самая мрачная и безнадежная книга Ветхого Завета? Но эта пьеса мне не дается до сих пор. Я изучал каббалистику, консультировался с историками, массу книг прочел — но тут я сталкиваюсь с более значимым литературным материалом, чем когда-либо. Меня парализует ответственность. Я пишу, но сколько еще буду писать, не представляю.

[Дмитрий Быков:]

— А еще над чем вы сейчас работаете?

[Григорий Горин:]

— Над собой. Худею. Вне зависимости от своих отношений с деловыми кругами писатель не должен полнеть. Это я как врач говорю.

№ 11(133), 29 марта 1999 года