С.А. Снегов — В. Т. Шаламову
С.А. Снегов — В. Т. Шаламову
Дорогой Варлам Тихонович!
Недавно приехал в Калининград и застал два письма от Вас и книжку — сердечное спасибо!
Не могу и передать, как меня порадовал Ваш отзыв о «Взрыве» и «Учительнице» — мнение человека с Вашим вкусом да еще столько лет прожившего на Севере — очень дорого! В четвертом номере «Знамени» выходит новая моя повесть «Иди до конца» — если найдете время, взгляните (между прочим, там — большой цикл новых стихов А. Вознесенского).
Все это, конечно, не то, о чем хотелось бы писать. Вы совершенно правы, что о нашей жизни как-то по-серьезному и не собрался писать (то есть, вероятно много написано, но мы не нами). В «Новом мире», говорят, идет рукопись какого-то Солженицына о лагере — о нем утверждают, что новый Лев Толстой, дай-то Бог! Разрешения на ее печатание пока нет.
Я давно задумываю роман в четырех частях о нашей эпохе: 1924–1960 гг. Нет возможности — материальной, конечно — уйти в него на глубину. Пока написал серию рассказов (39–44 гг.) о лагере, дал знакомым, оставил в одном журнале. Читавшие говорят, что лучше, чем я обычно пишу. Но движения — нет. Очевидно, надо ждать, как ЦК решит с Солженицыным, которого упрямо пробивает Твардовский. Мне очень хотелось бы познакомить Вас с этими рассказами, но это, видимо, придется оставить до следующего приезда в Москву. Я собирался рассказы отдать Твардовскому, он ко мне хорошо относится и одно время хотел печатать меня еще при Сталине, когда я был в ссылке, — ничего из того, конечно, не вышло тогда. Но, узнав, что у него Солженицын, я раздумал — о двух вещах он хлопотать не будет, тем более когда у него уже есть по-настоящему первоклассная вещь. А так хочется сказать urbi et orbi всю правду — суровую, мужественную, по-своему, высокую. Нам нечего стыдиться этой правды, искушения нас не сломят!
Дорогой Варлам Тихонович, снова с наслаждением перечел Вашу книжку.[186] Что же сказать? Мне жаль, что Слуцкий[187] не написал о ней того, что мне представляется самым в ней пленительным — удивительного, проникновенного ощущения природы. Со времени Тютчева я не знал другого поэта, который бы так пантеистически, так полнозначимо воспринимал ее, конечно, Тютчев — Тютчев, а Шаламов — Шаламов, у которого — свой путь, но здесь вы пересекаетесь, тут в философской глубине природоощущения вы — родня и, повторяю, единственная в истории нашей литературы такая близкая родня. Спиноза когда-то различал natura naturans и natura naturata (это различие использовал М. Кузмин — помните в «Форели»? Я в лагере написал целый сборник стихов под названием «Natura naturans») — у Вас всегда «природа природствующая», нераздельная от человека, но вовсе не так для его любования, я полностью согласен с Вами о том, что природа — активна и «неравнодушна». Меня попросту покоряет Ваше понимание природы, оно близко моему собственному. Я давал Вашу книгу многим друзьям, тем она явилась «Линзой для увеличения. Невидимых доселе тел».
О Вашей книжке можно говорить много. Она «томов премногих тяжелей». И не только о пантеизме, но и о философии человека, и общества, и литературы — она многостороння и дает все основания всестороннего рассмотрения. Уверен, что когда-нибудь это произойдет и в нашей скучной официальной критике, боящейся глубины, как черт кадила.
Недавно я высказал свое восприятие «Огнива» Л.И. Скорино.[188] Она выслушала с интересом и сказала, что знала Вас еще до войны как даровитого поэта.
Крепко жму руку.
Ваш С. Снегов.
3-IV-62 г.
Над чем Вы сейчас работаете? Какие у Вас перспективы выдать в свет законченные вещи? Как бы хотелось с ними познакомиться!
Посылаю Вам роман «В ноябрьской ночи». Он был написан еще при Сталине и печатался в «Новом мире» в 57 г. Правда в нем — характеры людей и природа. О социальных коллажах пришлось умолчать. Меня иногда приводит в отчаяние эта наша никому не нужная полу — и четверть правда! Я старался, по крайней мере, чтоб не было прямой лжи, как у Ажаева. Если не найдете времени прочитать все, пролистните стр. 346–380 — пургу стр. 177–208 — шугоход.
Еще раз — всего хорошего!