Ф.Е. Лоскутов — В. Т. Шаламову
Ф.Е. Лоскутов — В. Т. Шаламову
Прежде чем писать о рождении идеи, я сообщу, как я сам родился.
Родился я в XIX веке в деревне Липовка, на берегу реки Десны, Трояновской волости, Рославльского уезда, Смоленской губернии, в семье, для деревни, не бедной. Отец мой умер, когда мне было три года, а сестре моей один год. Я едва помню смерть отца, похороны. Семья, в которой жил я и моя мать, фанатической религиозностью не была одержима, но праздники и обряды религиозные выполняли.
С детства нас приучали к деревенскому труду. 7 лет я умел плести лапти и обувал себя, сестру и мать, а иногда и бабушку. В семье матери иногда говорили, что мы работаем и кормим твоих детей. Я к этим замечаниям был очень чувствительный и решил, чтобы меня никто не кормил, после окончания сельской школы, уехать на лучшие заработки в Москву. В 7 лет я заболел гнойным плевритом, и мать дала Богу обет, что если я выздоровлю, она меня сводит пешком в монастырь под Калугой, Тихонову пустынь. Когда мне было 10 лет, мы ходили туда пешком, просясь на ночлег у кого попало по деревням.
В монастыре меня все новое, невиданное интересовало, а самое главное — святой песок, который насыпают в дупло дуба каждую ночь (по преданию Св. Тихон жил в этом громадном дубе), а за день верующие разносили по мешочкам и узелкам святой песок. Я там рассмотрел: и монахов, и прачек многодетных, стирающих на монашию братию…
В 1910 г. 13 лет из деревни я уехал в Москву, где были наши однодеревенцы. Мои земляки меня приютили у себя. Нашел я работу посудомоя в ресторане «Мартьянович» (в помещении нынешнего универмага на Красной площади), работал учеником фруктового отделения фабрики «Рэноме» на Долгоруковской ул., а потом в конторе Ивана Коновалова, посыльным и рабочим-сортировщиком на складе на Старой площади «Боярский двор».
В 1914 г. с фирмой ездил на нижегородскую ярмарку. Учился: курсы для рабочих на Пречистинской улице, на счетоводских курсах, убирал квартиру у двух студентов-поповичей, одного химика, который потом стал профессором, и одного филолога, остался в Англии, они меня за это около 3-х лет учили в пределах ремесленного училища того времени.
Жил я в Москве: 1) за Тверской заставой, рядом с фабрикой табачной «Габой», 2) на Новолесной; 3) на Лесной и угол Долгоруковской напротив Бутырской тюрьмы, 4) на Цветном бульваре рядом с цирком, где по вечерам бегал метать ножи и кое-что успел в этой области и 5) в Мертвом переулке.
Квартиры менял: то жильцы воры, то пьяницы, а также в связи с переменой рабочего места.
В 1916 г. в мае месяце досрочно принят (призван) в Старую армию в 93 ст. пех. запасный полк на Ходынке. В августе с маршевым батальоном был направлен в г. Карачев, для направления в 19 пех. дивизию на запади, фронте.
На фронт не попал, а из Карачева меня направили в гор. Смоленск на курсы ротных фельдшеров на 6 месяцев, по окончании которых попал в Санитарный поезд 136, приписанный к Вяземскому эвакопункту. Поезд возил раненых с фронта по мере надобности в другие города, в Москву, Ленинград. В дни октябрьской революции я был в Москве: поезд стоял недалеко от Марьиной рощи, бывал я в Ленинграде, был в Костроме, Ярославле. Из Ярославля был демобилизован. 1918, лето жил и работал в деревне, где мать моя очень хотела меня женить. В сентябре 1918 г. был мобилизован в Красную Армию и попал в Москву в Красные казармы.
В октябре с полком из железнодорожников в качестве фельдшера отправлен под ст. Давыдовка, где имели несколько неудачных боев. Наш 37 пех. полк входил в 16 пехотную дивизию 8 армии. Там я заболел тифами: сыпным, возвратным и брюшным и очутился на ст. Чертково, какие за это время приходили и уходили власти не знаю.
После выздоровления от тифов был направлен в 1920 г. в 93 кав. полк 16 кав. дивизии, фельдшером. Брали Ростов-на-Дону, ст. Батайскую, станицы на Дону и Кубани, Новороссийск, Анапу. Приписывали нашу часть: к IX и X армии, к корпусу Жлобы, а потом была создана Вторая Конная армия под командованием Батракова, а потом полковника Миронова, бывшего станичного атамана.
Переправлялись через Днепр у гор. Никополь, брали Перекоп, Крым. Гонялись за Махно. Были в 20-м году направлены пешим маршем через Ростов, Кубань для поддержки закавказских рабочих против «закавказских контрреволюционеров», засевших в закавказском Федеративном правительстве.
Вблизи немецкой колонии у ст. Невиномысская я был при учебе случайно ранен и контужен разорвавшимся снарядом, после чего целый месяц во Владикавказе ничего не понимал, появилась Джексоновская эпилепсия. Был демобилизован и уволен как негодный к военной службе. С снятием с воинского учета в 1920 г.
В партию я поступил во время парт, недели в 1917 г. в.[164] В 1920 г. у села Марыска был выбран комиссаром полка и утвержден. Коммунистов нас в полку было 6 человек. Я считался «политпросвещенным», знал, что разницы между коммунистами и большевиками нет.
В 1921 г. прибыл в деревню, а осенью поступил в археологический институт, экономически не выдержал. В 1922 г. поступил в мед. институт и окончил 1927 году.
В Смоленской области заведовал участковой больницей. В Екимовичах 3 года, в Починке 3 года работал окулистом, в гор. Ярцеве около 2-х лет. В 1934 г. был для пополнения Сов. армии мобилизован. Служил в Бобруйском военном госпитале зав. глазным отделением. Майор медслужбы.
В сентябре 1936 г. был арестован с предъявлением обвинения по ст. 58-й п. 10 и осужден Военным трибуналом сроком на 3 года. Предъявлено обвинение: 1) восхваление Троцкого, английской конституции, Столыпинской системы хуторов. В январе 1938 г. при аресте на допросе предъявили обвинение в активном соучастии в контрреволюционной повстанческой организации. Тройка вынесла решение 1/III—38 г., 10 л. (п/п 5 лет).
В 1947 г. был в больнице на двадцать третьем километре. Арестован с предъявлением обвинения в писании и распространении контрреволюционной литературы, стихов, компрометирующих «вождя» партии, ст. 58 ч. I и 58 от 17/VI—19/VI—47. Срок— 10 лет п/п 5 лет.
Освободился по зачетам 6/VIII—54 со ссылкой и отметкой у коменданта ежемесячной.
Первая реабилитация 24/1—1955 и вторая последняя 27 сентября 1956 г.
После, когда приехал с фронта Гражданской, партийными делами и членом партии не был, выбыл механически. На следствии меня нигде не били.
Прибыл на Колыму с караваном судов на корабле («Днепрострой» или «Дальстрой»?) в 1937 году, апреле месяце. Работал на «Партизане» в Атуровке около 1-го года.
1938 г. Лето в Магадане на 10-строительном Олпе, на прииске Нерега — осень. На Загадке зиму. В 1939 г. в медпункте, прииск Средний Артикан. В Центральной больнице на 23/6 км и Магадане с 40 г. по 1950 г.
1950 г. в больнице Левого берега по 1953 на Олпе Берлага 1 год 4 месяца в больнице на Нереге, Загадке Аттурях работал на общих работах. В больнице пос. Сусуман в 1947 г. — 4 месяца.
13) Симановского я встречал после освобождения десятки раз. Он передо мной лебезил и говорил: «Я, как комсомолец, верил, что все по тому времени я считал происходящее правильным, раз об этом пишут, говорит партия, «Святой вождь»… Но он очень боялся, у его дома было привязано 2–3 собаки. Приглашал меня в гости. С ранением очень тяжелым глаза лечился его сын.
16. Решающее влияние на мой психосклад оказала деревня, с ее натуральной помощью ближнему, например: идет женщина-вдова за лошадью, пасущейся на лугу, а мы ребятишки купаемся в реке Десне. Спрашиваем: «За лошадью, тетя?» — «Да, ребята». — «Давайте я сбегаю». Выскочим из реки, километр махнем бегом, а оттуда галопом прискочим к дому просительницы. Пасем в очередь овец, а тетке нужно теленка приучать к стаду пастись, а дома работа, ребятишки говорят: «Иди, тетя, домой, посмотрим». А когда подрастают, то дровишек поможешь напилить, то на часок или два покосить, а если кто умрет, псалтырь ребята почитают. Была ли помощь религиозно-обусловленным явлением, старые или родовые традиции не выветрились? Будучи студентом, я приезжал в деревню, косил, молотил и пахал в течение 5 лет. Я читаю Библию, Евангелие, Коран, но впечатления от прочитанного не религиозные, а исторические.
2) В лагере были все несчастные, но среди несчастных были более человечные, более гуманные, родственные по духу, независимо от их склада ума и образования, за них иногда шел на «плаху».
3) Разочарования от хороших поступков были, когда они не удавались, были разочарования и неудачным исходом лечения.
Был случай и такой: сделал слепому больному операцию экстракцию катаракты, операция была удачной, зрение с очками + 11,OD = 90 %. Больному изменили категорию и на материк не вывезли. Он на меня обижался, что я своей операцией не дал возможности уехать на материк. Я посчитал себя в данном случае виновным… Были и другие подобные явления.
4) Лоскутов и блатные.
В лагере было не много людей, которые вкладывались бы в нормальные тесты. Благодаря действию почти непрерывному отрицательных эмоций, люди делались, а некоторые и до лагеря были больны разными неврозами, психозами и психостениями, шизофреники, блатные большинство таковыми были. В условиях воли они почти все не квалифицированные рабочие, социальные условия общие, среда, семьи. Многие из них пришли в социальный мир тринадцатым поросенком, а сосок только 12. В связи с этим я и не разнил больных на блатных, бытовиков и политических, которых в сущности и не было, кроме ярлыка, приклеенного МВД, и которые считали себя ошибочно посаженными.
«Навару», как Вы знаете, я от них не имел. Но убийство среди них приходилось иногда прекращать. Все же эти, в большинстве неграмотные люди, бунтовали против лагсистемы, оказывали какую-то помощь, если кто из них попадал в беду, а ведь у нашего брата этого не было?..
5) Между больными заключенными и вольнонаемными у лечащего врача не должно быть разницы. Желания больных: 1) выздороветь, 2) заключенных в большинстве получить удлиненное освобождение, отдохнуть, выспаться, а может, получить пайку продуктов, что одновременно по запискам врача из ларька отпускали за наличный расчет, 3) больные в/н тоже в большинстве желали получать больничный лист, отдохнуть, сделать какие-либо свои дела.
Продление освобождения от работы субъективно решается врачом. Для вольнонаемных, если принимает врач заключенный, за продление (отпуска) освобождения он не отвечал, фактически и юридически он не должен их «обслуживать», но моральную ответственность врачебную и человеческий долг должен был нести за заключенных. Лечащий врач з/к отвечал: карцером, отправкой на лесозаготовку, в забой, лишением быть использованным на работе по специальности. Если лечащий врач заключенный будет думать усердно о своих наказаниях, и он будет придерживать от офиц. освобождений, он для больных становится вредным, страх — страшная, вредная сила. Появятся много случайных смертей в забое и его также снимут, только после гибели 5—10 человек или более людей. Тот, у кого больше освобождений в процентах на случаи поверки медицинской комиссией, должен доказать, что освобождены были правильно те, которые вчера остро нуждались в освобождении…
6) Лагерники на севере и на юге. Заключение — это иной мир, мир ожидающий: смерть каждую зиму, не огражденные «законами» от произвола, насилий, неожиданностей (собирайся с вещами), лишены условного права, они познали, как Адам с Евой, добро и зло. Я лично себя считал таким же, как и все заключенные. Вольнонаемные — это люди, познавшие пока только «добро»…
7) Лоскутов и женщины. Большой святости не было. Женат я был 28 лет на 4 курсе института в 1934 г. Когда меня взяли в армию, жена осталась на старом месте в гор. Ярцеве. У меня была большая семья, моя дочь, отец жены и сестра, двое сирот-племянников, иногда находилась и моя мать. В 1936 г. меня посадили. Колымские ухаживания Вам известны.
8) Я не могу ответить, что воспитывало меня в жизни. Больше село и наблюдение за поведением других людей из разных социальных слоев.
9 и 5 — отвечено в 5-м вопросе.
10) Подарков и благодарностей, их было не так много, как казалось со стороны, и большинство это были продукты: сахар, чай, конфеты, масло, но это все поступало на «общий круг». Привычки Кроля у меня не было — копить.
11) О карьере, как личной — лагерной так и врачебной, — я, по-моему, и не думал в то время (специфика условий).
12) К начальству я по личным вопросам и вообще почти не обращался. «Доктор» был лучше других, умней, и в то время другой бы на его месте был бы хуже, все шло по закону инерции, это инерция действовала на нас заключенных и начальство.
14) Лоскутов и долг. Долг, как врача, так и человека: помочь нуждающемуся по возможности. У меня, может, это бывает чаще, а у других реже. Благодаря, вероятно, некоторым особенностям. Глазные больные, это более обездоленная частица населения, и это чувство помощи — углубляется у окулистов. (Вам не приходилось встречать трахоматозные семьи?)
15) За других мне думать особенно не нужно было, нужно думать лишь о том, что человек желает в настоящее время и какие могут возникнуть из этого следствия. Пример: 1) Вы просите справку о работе на прииске «Партизан», я знаю, моей справки мало для подтверждения, и я рекомендую А. Верного. 2) Из тайги: Сусуман, Ягодное и т. д. приезжает человек показаться врачам областным, записался на мой прием. Я нашел конъюнктивит, хроническую ангину, посоветовал ему удалить миндалины, но нужна консультация терапевта. Написать в карточку, и мое дело сделано. За это время я узнаю весь его быт до прабабушки. Если он пойдет с карточкой в регистратуру, там ему и медсестре скажут, что у терапевта уже пять «лишних» больных, пусть придет завтра, а завтра начинай сначала. А он остановился у знакомых, а те едва сами ютятся, в гостинице мест нет…
Я беру его карточку и с больным иду к терапевту, тот поморщится, но при мне посмотрит больного, запишет и скажет, что там полагается, но если у больного в связи с хронической ангиной появилась какая-либо сердечная порочность, он ему не скажет прямо, остерегаясь бегства больного в болезнь… Ко мне приходили на прием папаши и мамаши с жалобами, что дети плохо учатся, мочатся в кровати, мальчики курят, а инвалиды, что первую категорию заменили на
II-ю, вторую на III-ю.
И я, где прямым своим вмешательством, помогал, а где просил оказать помощь других, иногда и удачно.
16) Не отрешаясь от земных благ и не делая почти никаких усилий для своего скромного бытия, я, когда стал работать у Ивана Коновалова, с того времени, за исключением одного года — Археологический институт, я не нуждался. Студентом-медиком был стекольщиком и печником. После института работали с женой по специальности врачами. Как Вы знаете, в лагере, я также не нуждался. (На участке работая, имел корову, кур, поросят.)
17) Мои переходы из одного места работы на другое почти всегда сопровождались трудностями. Мне хозяев положения приходилось уговаривать, что я им буду самым подходящим и полезным. Но для жизненной удачи я ходил по субботам в церковь и просил Всевышнего послать мне удачи и счастья. В 1916 году на санпоезде, я у поездного священника прочитал Библию, Откровения, Псалтырь и пришел к выводу, что это не толкование о божестве, а нравственный кодекс, и вера в Единого, как-то отодвинулась от моего бытия. Сохранил уважение к нравственным кодексам любых направлений.
18) О самоубийстве я не думал, считал жизнь высшим даром природы, и она, как пришла к нам независимо от нашей воли и такой же независимой должна уйти.
19) У меня со всеми врачами отношения были хорошие, но дружбу я водил только с профессором Аксянцевым на с. Артукане.
Я был, как считали власти, опасным, под большим наблюдением соответственных органов, и боялся врачей подвергнуть опасности «создания группы».
20) В продолжении 18 лет образование, какое там можно получить, литературой нас не баловали.
Я весной 1939 г. написал работу в медицинский журнал: «Благоприятное действие закапывания крови при солнечных ожогах глаз». Журнал этот выходил на Колыме (в Магадане) под редакцией, кажется, Хорошева. Но тогда посчитали, что тема эта не актуальна и не гуманна. Но кровь при болезни глаз стали применять с 1941 года. Повторил в 1944 году эту же тему, так она и затерялась. По возможности, журналы медицинские читал разные, что попадалось.
21) Я больше практический человек, а поэтому старых авторов я прочел до лагеря, а новых кое-что в лагере и в настоящее время. Литература новая пишется не для человека, а человек для литературы, литературы монополизированной. Она поучает, а не заставляет думать. Сказки я пишу, знаю, что без хорошего редактирования от них толку не будет. Рассказ не оконченный Ефим мне прислал, кем-то переписанный от руки. Просматривая Ефима, я для самозащиты в одном месте похвалил «Мудрого».
22) Музыке меня обучали весной соловьи да лягушки в болоте и петух Еремей. После контузии в 1920 году я утратил слух на звуки некоторой длины волн, а поэтому многие произведения музыки я не понимаю. Но что мне удается понять, мне все же, кроме развлекательной, нравится та, которая выражает борьбу за свободу человека, так мне кажется.
23—24) Газеты я стал читать с 1910 г. Сперва газету «Копейку», потом московский листок «Раннее утро», «Русское слово». Разбирался я плохо в газетах. То время и в газетах первых дней (годов) революции тоже плохо выбирал. Немного газет и журналов («Новое время», «За рубежом») почитать находил в условиях лагеря.
В 1927 в кавалерийском полку, где коммунистов было 6 или 7 человек, я считался лучше других разбирающимся в политике. Я уже знал, что между большевиками и коммунистами разницы нет. События намечаю по тону печати, выступлений, отчетов, докладов, речей на приеме…
25) Переписку я поддерживаю в порядке 150 человек. Кто они: 1) родственники, 2) колымчане — врачи и не врачи, 3) переписку и обмен новогодними телеграммами, письмами с товарищами-однокурсниками, окончившими мединститут— 160 человек — в 1927 г., и осталось в порядке 62 человека. Собираемся через каждые 5 лет на слет, и я был в 1957 г. В 1962, когда заходил к Вам. Среди нашего выпуска есть: академик, профессор, доктор и бывшие арестанты — это я, есть и другие. В 1957 г. собралось 76 человек. В 1962 г. — 64 человека, а в 1967, вероятно, значительно меньше, возможно и пишущий не дотянет. Эта тема для литературы подходящая. Окончивших нас в порядке 160 человек, война, болезнь, смерть — лагерь и вот на этот слет попадают все меньше и меньше, и наконец, съезжаются в н-ом году только двое, они заказывают по традиции бутылку коньяку в ресторане на Арбате («Праге»), но по состоянию здоровья пьют только воду из Трускавца, и рассказывает один не будучи в лагере, а другой лагерник, о делах минувших.
26) Думаю, что не проходит и дня, чтобы не думать о лагере, как в свое время «думал» Робинзон о своем острове…
Я Вам (даю) рекомендую, как тему иметь в виду, это — наши слеты через 5 лет, окончивших; врачей институт в 1927 г.
1) На первых слетах отмечали, что-то сделать, создать. Хвалились успехами в науке, среди женщин, восхваляли героику Гражданской войны.
II. При более поздних слетах хвалились детьми, их особенностями.
III. На еще поздних, роптали: на свою болезнь, неуважение детей, неблагодарность начальства партии, которой отдал 50 лет жизни, энергию, на неудачу брака и на неблагодарность текущего времен и…
IV. На Н-ий последний съезд в Москве по традиции собираются в ресторане «Прага» только 2 человека. Заказывают бутылку коньяка, по состоянию здоровья пьют воду с курорта Трускавец.
Один из них профессор, а другой обычный врач, находящийся длительное время в лагере. Профессор считал, что в то время аресты и суды учинялись только над контрреволюционерами, саботажниками, диверсантами и другими врагами государства, народа и партии, и что он считал это явлением правильным, что и сам он лично занимался выявлением врагов, подавал соответствующую информацию. Но, что он об этом сожалеет в это время, считает свою честь запачканной. Брак его не удался, дети получились неудачники… В науке он чистил скорлупу из чужих яиц. Бывший заключенный: у меня старый друг, все удачно было и работа, брак и авторитет, но время бросило на меня жребий…
Из кусочка неба открытого в фанерный козырек окна и кожу, проеденную за время лагерного бытия тысячами вшей, я узнал суть государства и социальную истину.
Своим долгом врача: я лечил души и болезни, а в несчастье я был счастлив…
Прощай, старый товарищ. Старость победила молодость, силу, круг земной смыкается, из бытия переходим в небытие. Пожмем друг другу озябшие руки. Эхо нашего голоса будет еще слышаться годы на далеком Севере: в гомоне людей, в полете и криках розовых чаек, в сиянии абрикосовых облаков и в золотом солнце, погружающемся в зеркальную чашу моря…
Переписываюсь с Е. Волдбером, Топорковым, Утробиным, Траутом, Бутом, Тимоникеевичем, Гребенюком, Прозоровой, Карицким, Поповой и многими другими…
Для героев Вашего очерка я не очень подходящий. Нужны ли Вам эти анкетные данные?
С искренним приветом, Ф.Лоскутов.
1956 — 1964