Переписка с Лебедевой Т.Н

Переписка с Лебедевой Т.Н

Т.Н. Лебедева[128] — В.Т. Шаламову

10.10.55 г.

Дорогой Варлам Тихонович.

Я уже начала издавать вопли по поводу того, что отправленное Вами письмо пропало (бесконечно идут письма, 6 дней), как сегодня вечером мне, уже переставшей бегать по 3 раза на дню к почтовому ящику, дали Ваше письмо.

Мне очень интересно то, что Вы пишете о творческом процессе, об искусстве. Кое-что я представляю себе иначе, но ведь это совершенно естественно.

Мне хочется поблагодарить Вас за то, что Вы пишете о моих вещах с серьезностью, которой они, по совести говоря, не заслуживают. Вы совершенно правы, считая, что графика моя не освещена темой, а сделана холодно, чувствуется, что работая, вижу себя. Что-то в этом роде я говорила, показывая Вам ее. А когда я зажигаюсь какой-то темой — отголоски этого Вы видели в рисунке и масле, я делаюсь совершенно бесноватой, не вижу и не слышу ничего, при страшном напряжении вбирая в себя то, что я могу взять от модели или темы. И в голове у меня нет ничего из виденного мною раньше, чувствую только тему или человека, сидящего перед собой, и себя.

Есть два метода работы, из которых то один, мне кажется, единственно правильным, то другой.

Первый (о нем пишет Чайковский в своей переписке с Мекк).[129] Необходимо работать с огромным напряжением каждый день, и на фоне каждодневной работы все чаще будут выпадать те светлые минуты вдохновения, этого счастья, из-за которого и необходимо заставлять себя работать, даже принуждая себя порой.

И второй путь — рисовать, писать, лепить, писать стихи и т. д. — только в том случае, когда так что-то захватит, что ты ни о чем другом не можешь думать.

Я вижу у одного своего приятеля работы, сделанные по первому методу, и мне всегда становится очень скучно от них, а это самый худший приговор вещам, когда человек возражает, протестует, негодует — есть еще какая-то надежда, а скука — это конец. Правда, еще что-то может зависеть и от одаренности художника? Чего мне не хватает в моей работе? И самого незначительного и самого главного — денег, т. е. времени и возможности работать. Мне скажут, что если б у меня была возможность работать — за какой-то срок я могла бы устранить тот разрыв между моими представлениями и возможностями, который мне мешает сейчас. Обычный разрыв между головой, душой и руками.

Но когда я представляю себе, что я никогда не выберусь из этого капкана (ведь «обогащающих деньгами» чудес в мире не бывает), а рассчитывать на выигрыши — это уж крайняя степень падения и сознания своей слабости, пока я еще не дошла до этого, — мне делается горько.

Это уже не так, как в Евангелии — раб нашел и зарыл свой талант по собственному желанию в землю, а тут обстоятельства заставляют раба зарывать. Ситуация меняется. Это мешает всем — невозможность работать так, как хочешь. И Вам, человеку талантливому, полному неиспользованных сил — тоже.

Очевидно, закон равновесия сил в природе применим везде, дается человеку что-то, отличающее его от соседа, но не дается того, чем обладает сосед. Я говорю, конечно, не только о материальном.

Теперь о Хемингуэе. Я достала и прочла после «Старика» — «Прощай, оружие». Читала, захлебываясь, он не отпускал меня до тех пор, пока я не прочла все.

Меня поразили две вещи: его необычайная сила описания первой, фронтовой части, где хочется многие куски прочтя, остановиться, продумать и опять перечитывать еще и еще раз.

Люди такие, как будто их видишь, лаконично, напряженно — чудесно. И с такой же силой и талантом он показывает очень страшную вещь — результат войны — до какого невероятного оскудения, внутреннего убожества, незаметного в потоке жизни ему самому, доходит человек. Это все, очевидно, естественно после войны, все это закономерно, но как это страшно — нет ничего, что отличало бы это существо от скота, от четвероногого.

И редкие проблески мысли, снисходящие сверху на это существо, не спасают положения. Очевидно, иначе, чем трагедией нельзя было окончить эту чудесную вещь. Там есть такие замечательные мысли, всечеловеческие, высокие.

Я буду еще перечитывать «Старика», как только он вернется ко мне, перечитывать с огромным наслаждением, тут совсем другое отношение ко всему, — жизни, человеку.

Дорогой Варлам Тихонович, если Вам надоело читать мою болтовню, скажите прямо. Я не совсем понимаю, почему Вы мне пишите, пишите такие интересные письма. Думаю, что у Вас очень велики потребности вынести свои мысли на бумагу, — кому — Вам все равно. То же приблизительно сказала мне и Наташа. Правда?

Очень хочу Вас видеть, только хорошо было бы у меня. Я неисправимый дикарь и при наличии людей делаюсь уже совсем неудобоваримой.

Стихи Ваши (2 тетради) у меня только с сегодняшнего дня, буду их читать вечером, когда никто не будет мешать.

Желаю Вам всего самого хорошего.

Т. Лебедева

P.S. Относительно бумаги — пишите хоть на обоях, только пишите.