Подземная Вена

Ради тепла люди вынужденно прибегали к услугам нелегальных частных ночлежек в предместьях. Там предприимчивые обладатели жилой площади сдавали практически каждый квадратный метр пола и неплохо на этом зарабатывали: ночёвка на полу стоила 60 геллеров, в пересчёте на месяц это куда больше, чем Гитлер платил госпоже Закрейс.

Одну из таких «пролетарских квартир» в Бригиттенау описал журналист Винтер: «Если вас интересует эта проблема, зайдите в любой из домов, особо не выбирая, и пройдитесь по квартирам, особенно в задних флигелях, картина везде будет ужасающей». Ночлежки «переполнены, везде полно детей, здесь совершенно чужие друг другу люди живут и спят вместе, часто и в одной постели». В единственном крохотном помещении нередко размещались по шесть-восемь человек — «готовили, стирали, жили, спали, учились и работали». «В одном сарае, негодном даже для скота, я обнаружил десять человек, в том числе троих детей, растущих безо всякого присмотра среди совершенно опустившихся люмпенов»[625].

Государственный санитарный контроль под охраной полиции периодически устраивал облавы, и хозяев арестовывали, а тот или иной нелегальный приют закрывали, но тем самым лишь увеличивали число бездомных.

Журналист Эмиль Клегер несколько раз ночевал в такой квартире, в районе Леопольдштадт. Только проведя три-четыре ночи без сна, люди достаточно уставали и могли заснуть, «не замечая невыносимо затхлого воздуха и укусов насекомых». В трёх-четырёхкомнатных квартирах этих полуразрушенных домов собирались по восемьдесят и более человек — мужчины и женщины, больные и здоровые, алкоголики и проститутки, и тут же — куча детей: «Всё пространство вокруг меня забито людьми, тряпьём и мусором. Вся комната — один отвратительный комок грязи». Наутро, «выспавшись», все «поспешили покинуть эту ночлежку, как можно скорее выбраться на свежий воздух из этого кошмара»[626].

В таких условиях активно плодились крысы и насекомые, представлявшие серьёзную угрозу в ту эпоху, когда из-за миграции и недоедания по всей Европе расползалась холера. К тому же распространялся и туберкулёз, его ещё называли «венской болезнью» или «болезнью пролетариев». И не только в битком набитых ночлежках, но и в маленьких мастерских, во влажных, тёмных подвалах, где ремесленники с подмастерьями и работали и спали. Детская смертность в рабочих районах в два-три раза превышала показатели в районах для «чистой публики». В ночлежках пышным цветом цвели преступность, алкоголизм, проституция — и сифилис.

Кубичек пишет, что Гитлер, чьи детство и юность прошли в отмытом до блеска доме, страдал из-за грязи, царившей и в квартире на Штумпергассе у госпожи Закрейс: «Не столько голод, сколько окружающая его грязь, с которой вынужденным образом приходилось мириться, вызывали у него внутренний протест против таких плохих условий жизни»[627]. Вот как описывает Кубичек дом госпожи Закрейс, в сравнении с ночлежками вполне безобидный: «В подъезде один-единственный водопроводный кран, из которого жители восьми квартир таскают воду бадьями и вёдрами. Туалет — один на весь этаж, в крайней степени негигиеничный, чтобы воспользоваться им, нужно проявлять просто чудеса ловкости. И повсюду клопы!»[628]. Каждую ночь Гитлер выходит «охотиться за клопами» и «по утрам демонстрирует аккуратно наколотые на иголку экземпляры»[629].

Все источники, где описана сложившаяся в Вене ситуация, подчёркивают не только опасность для здоровья, но и моральный вред, наносимый детям. Некоторые преступники начинали свою карьеру ещё в детстве. Попрошайничество приносило мало дохода, да к тому же преследовалось, так что единственным способом заработать оставалась детская проституция. В «Моей борьбе» Гитлер с явным отвращением пишет о таких детях и подростках: Испорченный морально, истощённый физически, искусанный вшами, юный «гражданин» отправляется в начальную школу… И когда в четырнадцать лет он выходит оттуда, уже непонятно, что его отличает больше — невероятная тупость, когда речь идёт о реальных знаниях и умениях, или ужасная наглость, да ещё и вкупе с развращённостью, причём в таком юном возрасте, так что волосы встают дыбом[630].

Обычно проблему решали следующим образом: санитарная полиция при облавах забирала беспризорников и принудительно отправляла их в сиротские приюты. Однако и эти учреждения были и стары, и переполнены, ведь матери всё чаще вынужденно отдавали детей под опеку государства. Социал-демократы не уставали указывать на то, что подобная ситуация — это бомба с часовым механизмом, и требовали столь остро необходимой реформы в области попечительства над бедными.

В январе 1908 года оппозиция в городском совете выступила с предложением построить отапливаемые бараки и открыть доступ под арки городской железной дороги, чтобы защитить от зимних холодов как можно больше народу. Но городские власти, оспаривая очевидное, возразили: затраты на поддержку бедняков и так немыслимо высоки, а «в холодное время года у всех невиновных людей в Вене есть крыша над головой»[631].

Итак, городские власти полагали, что «невиновные» бездомными быть не могут и распорядились всех задержанных бродяг отправлять если не в тюрьму по какому-нибудь обвинению, то в городской работный дом. В ужасающих условиях, в тесноте, бездомные клеили пакеты и мешки, нарезали бумажные ленточки, пересчитывали и паковали шпильки, набивали мешки соломой, чинили обувь, стирали бельё, мыли и ремонтировали сам приют. Перечисляемая сюда сумма на сутки увеличилась с 13.300 в 1905 году до 67.100 в 1908 году, а сумма, выделяемая на одного человека, сократилась, несмотря на инфляцию, с 59,92 до 43,10 геллеров. На питание из этих денег расходовалось всего 11 геллеров, их едва хватало на хлеб и пустой суп[632].

На самой низкой ступени социальной лестницы находились бездомные, вынужденные вопреки запретам полиции ночевать под открытым небом, в фабричных цехах, в разветвлённой системе канализации или в тёплых навозных кучах садовых хозяйств. Полиция отправляла их в городской работный дом, в тюрьму или депортировала.

Гитлер пишет в «Моей борьбе»: В начале XX века Вена превратилась в один из наиболее социально неблагополучных городов. Ослепительное богатство соседствовало с отвратительной нищетой… Перед дворцами на Рингштрассе слонялись тысячи безработных, а под этой via triumphalis[633] старой Австрии во мраке и грязи каналов ютились бездомные[634]. А вот цитата из его монологов: В Вене накануне мировой войны более восьми тысяч человек обитали в системе канализации. Это крысы, выходящие наружу при приближении катастрофы[635]. Макс Винтер так описывал бездомных на кирпичном заводе: «В лохмотьях, босые или в изношенной обуви. Вместо подушки — два кирпича и шляпа, вместо матраса — кирпичная крошка и грязь, не укрыты ничем, в лучшем случае на плечи наброшен мокрый от дождя пиджак. Один, чтобы спастись от вшей, спит, раздевшись до пояса, другой пристроился на ночлег в тачку»[636].

Тёплые места «местные» защищали от чужаков как свою собственность даже в системе в канализации. В «подземной Вене» — так назывался цикл репортажей Винтера — царило право сильного. Бездомным женщинам с детьми, старым, больным, робким здесь не пробиться.