2.Путь через океан

Лондон, апрель — сентябрь 1822 года

Предыдущая книга заканчивается моим отплытием из Сен-Мало. Вскоре мы прошли Ламанш, и сильное волнение на западе возвестило, что мы в Атлантике.

Людям, которые никогда не путешествовали на корабле, трудно представить себе чувства человека, который плывет в открытом море и видит со всех сторон лишь мрачный лик бездны. Отсутствие земли сообщает опасной жизни моряка независимость; человеческие привязанности остаются на берегу; в пути от покинутого мира к миру искомому у людей не остается иной любви и иной родины, кроме стихии, несущей их на своих волнах: ни обязанностей, ни визитов, ни газет, ни политики. Даже язык моряков — не обычный язык: это язык, на котором изъясняются океан и небо, штиль и буря. Вы живете в мире воды среди существ, ни платьем, ни вкусами, ни манерами, ни лицом не похожих на жителей материка: их отличает суровость морского волка и легкость птицы; заботы общества не отражаются на их челе; пересекающие его морщины похожи на складки спущенного паруса; их, как и волны, прокладывают не столько годы, сколько северный ветер.

Кожа у моряков просоленная, красная, дубленая; она подобна поверхности рифа, о которую бьется волна.

Матросы обожают свой корабль; расставаясь с ним, они плачут от горя, встречаясь — от нежности. Они не могут жить с семьей; сколько бы они ни клялись, что останутся на берегу, им не излечиться от страсти к морю, как юноше не вырваться из объятий пылкой и неверной любовницы.

В доках Лондона и Плимута нередко можно встретить sailors[96], родившихся на корабле: с самого детства и до старости они не ступали на берег; зрители мира, от них далекого, они видели землю лишь с борта своей плавучей колыбели! В этой жизни, протекающей на крошечном клочке пространства, под облаками и над безднами, все оживает для моряка: он питает привязанность к якорю, парусу, мачте, пушке, и каждый из этих предметов имеет в его глазах свою историю.

Парус порвался у берегов Лабрадора; мастер поставил на нем вот эту заплату.

Якорь спас корабль, когда другие якоря не могли его удержать, и он лег в дрейф среди коралловых рифов у Сандвичевых островов.

Мачта сломалась от ветра у мыса Доброй Надежды; она была из цельного бревна; теперь она состоит из двух колен и сделалась гораздо крепче.

Пушку — одну-единственную — не сняли с лафета во время сражения в Чесапикском заливе.

Самые интересные новости для моряка — корабельные: только что бросили лаг; корабль плывет со скоростью десять узлов.

Полдень, небо ясное, измерили угол склонения солнца: мы находимся на такой-то широте.

Определено местонахождение судна: мы прошли столько-то миль.

Стрелка отклонилась на столько-то градусов: мы плывем на север.

Песок в склянках сыплется медленно: будет дождь.

В кильватере показались буревестники: жди ненастья.

На юге видны летающие рыбы: скоро распогодится.

На западе в тучах наметился просвет: завтра ветер будет дуть с той стороны, где синеет эта прогалина.

Вода изменила цвет; в ней плавают бревна и водоросли; кругом множество чаек и уток; какая-то пташка села на реи: надо повернуть в открытое море, ибо земля близка, а ночью причаливать трудно.

В клетке заперт общий любимец — «священный» петух, которому суждено жить дольше других: он знаменит тем, что пел во время боя, словно на ферме, среди кур. В трюме живет кот: зеленоватая полосатая шкурка, облезлый хвост, усы торчком: он крепко стоит на лапах, не боясь ни килевой, ни бортовой качки; он дважды совершил кругосветное плавание и во время крушения спасся на бочке. Юнги угощают петуха кусочком бисквита, намоченным в вине, а коту дозволено, буде ему того захочется, спать на шубе помощника капитана.

Старый моряк похож на старого пахаря. Правда, труды их различны: матрос вел кочевую жизнь, пахарь никогда не покидал своего поля, но оба они ищут путь по звездам, один — бороздя моря и океаны, другой — бороздя пашню. Одному предсказывают судьбу жаворонок, малиновка, соловей, другому — буревестник, кулик, зимородок. Вечером один укрывается в каюте, другой — в хижине, и оба спокойно спят в хрупких жилищах, сотрясаемых бурей.

If the wind tempestuous is blowing,

Still no danger they descry;

The guiltless heart its boon bestowing,

Soothes them with its Lullaby.

«Они не боятся бури; невинное сердце, проливая свой бальзам, баюкает их: баю-бай, спи, дитя, баю-бай, спи, дитя, и т.д.».

Матрос не ведает, где настигнет его смерть, у каких берегов он расстанется с жизнью: быть может, когда ветер примет его последний вздох, тело его привяжут к двум веслам и отправят в последнее странствие по волнам; быть может, его похоронят на маленьком пустынном островке, затерянном в океане, и он будет спать в чужой земле, как спал на своей подвесной койке в кубрике.

Корабль сам по себе — зрелище, достойное внимания: отзываясь на малейший поворот штурвала, этот гиппогриф, или крылатый конь, слушается руки кормчего, как скакун — руки всадника. Изящество мачт и снастей, ловкость матросов, порхающих по реям, способность корабля принимать разные облики, смотря по тому, кренится ли он под порывами южного ветра, бежит ли прямо, подгоняемый попутным северным ветром, — все делает эту мудрую машину чудом человеческого гения. Порой пенистые валы бьются о борт, порой морская гладь покорно расступается перед носом корабля. Флаги, огни, паруса довершают красоту этого дворца Нептуна: нижние паруса, развернутые во всю ширь, закручиваются в большие цилиндры, верхние, перевязанные посередине, походят на перси сирены. Оживленный могучим дуновением, корабль с шумом взрезает морские пажити своим килем, словно лемехом плуга.

На океанской дороге, вдоль которой нет ни деревьев, ни городов, ни сел, ни башен, ни колоколен, ни могил, — на этой дороге без верстовых столбов и межевых камней, окаймленной лишь волнами, где вместо перекладных — ветер, вместо факелов — небесные светила, самое прекрасное приключение, помимо поиска неведомых земель и морей, — это встреча двух кораблей. Моряки глядят в подзорную трубу, замечают на горизонте судно и устремляются ему навстречу. Команда и пассажиры высыпают на палубу. Суда сближаются, поднимают флаги, наполовину убирают паруса, разворачиваются друг к другу лагом. В полной тишине два капитана перекликаются в рупор: «Название корабля? Из какого порта? Имя капитана? Откуда он родом? Сколько дней в пути? Широта и долгота? Прощайте, полный вперед!» Матросы отпускают рифы; парус раздувается. Команды и пассажиры обоих кораблей молча смотрят друг другу вслед: одни направляются к берегам Азии, другие — к берегам Европы; и тех и других рано или поздно ждет смерть.

Время уносит и разлучает путников на суше еще быстрее, чем ветер уносит и разлучает их в океане; люди издали подают друг другу условный знак: «Прощайте, полный вперед!» Все встретятся в одном порту, имя которому Вечность.

А вдруг на борту встречного корабля плыли Кук или Лаперуз?

{Продолжение плавания. Азорские острова; остановка на островах Грасиоза и Сен-Пьер}