Глава 14 Сестры милосердия

Когда летом 1914 года Россия вступила в войну, в стране остро не хватало медсестер. Потери российской армии были огромны: только за первые пять дней в ожесточенных боях было убито или ранено 70 000 человек. В связи с этим российское правительство определило, что необходимо в кратчайшие сроки подготовить не менее 10 000 медсестер. Воодушевленные осознанием своего патриотического долга, многие дамы высшего света Санкт?Петербурга, точнее говоря, Петрограда, как был вскоре переименован город, а также жены и дочери чиновников, учителей и преподавателей вузов немедленно приступили к получению медицинской подготовки, чтобы внести свой вклад в мобилизацию всех сил на оборону страны. К сентябрю нехватка медсестер стала особенно ощутимой. Российский Красный Крест сократил стандартный одногодичный курс обучения до двух месяцев. Поэтому многие женщины, даже не прослушав полный курс, получали право называться сестрами милосердия — так называли медсестер в России.

С самого первого дня войны царица твердо решила, что она и две ее старшие дочери тоже должны внести свой вклад. В начале сентября они прошли обучение сестринскому делу на курсах Красного Креста и стали скромно называться сестрами Романовыми под номерами 1, 2 и 3[885]. Хотя Мария и Анастасия были еще слишком молоды, чтобы обучаться сестринскому делу, они все равно должны были принимать активное участие в деятельности общины сестер милосердия в качестве посетительниц больницы. Царица и ее дочери, как никто другой, олицетворяли вклад женщин в обеспечение фронта в России в течение долгих и тяжелых двух с половиной лет войны, которые предшествовали революции 1917 года. Повсеместно — в газетах, журналах и на витринах магазинов — самым распространенным, получившим широкую известность изображением женской части царской семьи была фотография трех императорских сестер милосердия, скромно одетых в простую сестринскую форму. Петербургский журнал «Столица и усадьба» регулярно печатал подобные фотографии на своих страницах. Это вдохновило многих других русских женщин последовать примеру царицы и ее дочерей[886]. Эдит Альмединген вспоминала городские улицы того периода истории, полные молодых женщин, которые были взбудоражены «лихорадкой работы на благо фронта» и носили «короткие белые вуали и алый наперсный крест поверх белых фартуков»[887].

Война оживила больную царицу. «Забота о раненых является моим утешением», — утверждала она[888]. Уже через три дня после начала войны Александра взяла под свое руководство всеобщее национальное движение по обеспечению фронта, восстановив систему снабжения, состоящую из огромных складов, которые она во время войны с Японией развернула в Зимнем дворце и во многих других местах. Помимо изготовления хирургических повязок и других необходимых перевязочных материалов, склады также занимались хранением и распределением медикаментов, «нескоропортящихся продуктов питания, сладостей, сигарет, одежды, одеял, сапог, различных сувениров и предметов религиозного культа, таких как брошюры, открытки и иконы», и направляли все это раненым[889]. Вскоре там стало собираться множество состоятельных дам, одетых в простую рабочую одежду. Они обучались работать на швейных машинках под руководством профессиональных портних и затем шили постельное белье для раненых, многие часы подряд занимались упаковкой марли и сворачиванием бинтов[890]. Все основные залы Зимнего дворца — концертный зал и другие большие приемные покои, в том числе и императорский театр и даже тронный зал, — были превращены в больничные палаты для раненых. Прекрасные паркетные полы были покрыты линолеумом и заставлены рядами железных кроватей. В скором времени, без излишней суеты и помпы, царица и две ее старшие дочери стали появляться не только в Петрограде и Царском Селе, но и в Москве, Витебске, Новгороде, Одессе, Виннице и других западных и южных губерниях Российской империи. Они проводили инспекцию военно?санитарных поездов и посещали множество больниц и складов, созданных Александрой. Часто к ним присоединялись Мария с Анастасией, а также Алексей. Кроме того, многочисленная британская колония в Петрограде объединилась во имя общей цели. Во главе стояла жена посла, Джорджина, леди Бьюкенен, которая руководила госпиталем Британской колонии для раненых русских солдат[891], открытым 14 сентября в крыле большой Покровской больницы на Васильевском острове. Дочь леди Джорджины, Мэриэл, вскоре стала работать там сиделкой на добровольных началах[892].

Когда позднее лето сменилось осенью, улицы Петрограда изменили свой привычный вид: во многих домах теперь были госпитали, над ними развевались флаги Красного Креста и российский национальный трехцветный флаг. На Невском стало гораздо меньше снующих туда?сюда изящных экипажей и модных легковых автомобилей. Вместо этого по широкому проспекту нескончаемой вереницей шли кареты «Скорой помощи», перевозившие раненых в госпитали, да грохотали фургоны с припасами. Царское Село тоже стало городом госпиталей, его тихие зеленые улицы превратились в транспортные магистрали, по которым и днем, и ночью медленно катились тихоходные санитарные кареты Красного Креста, везущие бледных раненых. Для перевозки раненых использовались и многочисленные частные транспортные средства, в том числе и многие автомобили из императорского парка легковых машин. Здесь, как и в Петрограде, все свободные большие здания были реквизированы для ухода за ранеными. Громадные позолоченные приемные Екатерининского дворца были превращены в больничные палаты и склады, а более тридцати частных дач состоятельных людей были переданы для использования в качестве военных госпиталей. Но потребность в койко?местах для раненых росла так быстро, что в скором времени и небольшие частные дома были тоже реквизированы для военных нужд. В сентябре доктор Боткин организовал импровизированную больничную палату для семи пациентов в своем доме.

Всеми военными госпиталями в Царском Селе руководила доктор Вера Гедройц, литовская аристократка. Она была главным врачом в Дворцовом госпитале и одной из первых женщин, которая получила звание врача в России[893]. Дворцовый госпиталь был расположен в особняке 1850 года на Госпитальной улице, который был расширен и перестроен. Всю войну этот дом использовался для нужд местного сообщества. Верхний этаж главного здания был отведен под операционные и палаты на 200 коек[894]. Незадолго до войны в саду во внутреннем дворе госпиталя был построен одноэтажный флигель. Изначально он предназначался для изоляции инфекционных больных. Спустя некоторое время флигель был преобразован в отдельный самостоятельно функционирующий госпиталь с операционной и шестью небольшими палатами, где размещалось в общей сложности тридцать коек. Одна из палат предназначалась для военнослужащих всех чинов, привезенных из Екатерининской больницы для операций под руководством доктора Гедройц. Остальные места занимали раненые офицеры. Флигель, или «домик», или «барак», как девушки иногда называли его, стал средоточием жизни Ольги и Татьяны, когда они работали сестрами милосердия Красного Креста[895].

Во время обучения во флигеле по строгим стандартам, установленным доктором Гедройц, Ольга и Татьяна попали под бдительный присмотр Валентины Чеботаревой, дочери военного врача, которая была медсестрой во время Русско?японской войны. «Сначала как они были далеки! — вспоминала она о том, как проходили первые дни царицы и ее дочерей во флигеле. — Мы целовали им руки, обменивались приветствиями, и этим все и заканчивалось»[896]. Однако вскоре Александра сказала персоналу, что те не должны уделять им особого внимания, и все быстро изменилось. В ходе своего обучения они все втроем должны были наблюдать за работой доктора Гедройц в операционной и постепенно учиться ассистировать при операциях. Но основная их обязанность в первые дни во флигеле заключалась в том, чтобы научиться перевязывать раны. Дни тянулись особенно долго для Татьяны, которая в это время еще завершала свое общее образование, и часто у нее рано утром были и другие уроки. Сразу же после утреннего занятия, прежде чем приступить к работе во флигеле, царица и ее дочери нередко заходили в маленькую церковь Знамения, расположенную рядом с Екатерининским дворцом, чтобы помолиться перед чудотворной иконой Божьей Матери. В 10 утра они обычно уже были во флигеле, переодевались в форму и начинали работу.

Каждое утро Ольга и Татьяна должны были сделать перевязку трем или четырем пациентам каждая (и количество это росло по мере того, как с каждым днем войны число раненых увеличивалось), а также выполнять некоторые подготовительные работы, входящие в их обязанности. Они сворачивали бинты, готовили марлевые тампоны, кипятили шелковые нити для шовного материала и дезинфицировали постельное белье. В час дня они возвращались домой на обед. После обеда, если погода была хорошая, они иногда выходили на небольшие прогулки, поездки на велосипеде или катались вместе с матерью. Но чаще всего они возвращались в больницу, чтобы провести время с ранеными: поговорить, поиграть в настольные игры или в пинг?понг, а в летние месяцы они играли в саду в крокет с теми, кто мог ходить. Часто они просто вязали или шили вещи для беженцев и сирот, разговаривая с солдатами. Порой они позволяли себе украдкой выкурить сигаретку в комнате отдыха. При каждой возможности девушки доставали фотоаппараты и фотографировались вместе с ранеными офицерами и друзьями. Некоторые из снимков позже печатались как открытки, их продавали для сбора средств на военные нужды. Другие фотокарточки девушки аккуратно вклеивали в альбомы и потом просматривали их вместе с ранеными[897].

Татьяне и Ольге потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к постоянному присутствию посторонних людей вокруг, Татьяне в особенности, потому что она, как и мать, периодически становилась непреодолимо замкнутой. Валентина Чеботарева вспоминала один примечательный случай. Однажды они с Татьяной поднимались по лестнице в Дворцовом госпитале и должны были пройти мимо группы сестер. Татьяна схватила ее за руку и сказала: «Ужас, как стыдно и страшно… Не знаешь, с кем здороваться, а с кем нет»[898]. Это отсутствие опыта общения вдруг всплывало в самых обыденных ситуациях, например во время прогулок по магазинам. Как?то раз, дожидаясь своего автомобиля, который должен был отвезти их обратно во дворец, Ольга и Татьяна решили зайти в Гостиный двор — торговые ряды недалеко от госпиталя. Они не были одеты в форму, чтобы никто не узнал их. Однако вскоре они поняли, что у них не было с собой денег. Более того, они не имели ни малейшего представления о том, как что?либо покупают[899].

Пока царица и ее дочери проходили обучение на курсах, которые они закончили в конце октября, они также осваивали теоретические основы медицины под руководством доктора Гедройц. Занятия с ней проходили каждый день с шести часов вечера, а после занятий Ольга и Татьяна чаще всего возвращались в госпиталь, чтобы помочь другой сестре милосердия, Биби (Варваре Вилчковской), стерилизовать и готовить инструменты для операций на следующий день. Они очень подружились с ней за время работы в госпитале. Всякий раз, когда девочки отдыхали в коридоре между палатами, пациенты, которые были в состоянии ходить и решались заговорить с ними, подходили пообщаться с ними, рассказывали истории из своей жизни. У девушек в карманах формы всегда были конфеты, которыми они охотно делились. Они часто приносили фрукты и цветы из теплиц Александровского сада. По вечерам некоторые раненые собирались вокруг пианино в комнате и пели. Ольге и Татьяне особенно нравились такие вечера. Но лучше всего были праздники и выходные дни, когда к ним присоединялись Мария и Анастасия, а иногда даже Алексей. В те редкие вечера, когда они возвращались домой раньше, девушки часто все равно звонили в больницу, чтобы поболтать на ночь глядя со своими любимцами из числа пациентов[900].

* * *

Сестер Романовых и их мать никто не оберегал от того шока, который они испытали, впервые столкнувшись со страданиями раненых и воочию увидев, как могут изувечить человеческое тело бомбы, сабли и пули. Как и Анна Вырубова, с которой они вместе проходили обучение, их, не щадя, направляли на самые трудные и психологически напряженные участки работы. Они выхаживали людей, которые прибывали к ним «грязными, окровавленными и страдающими», как позже вспоминала Анна. «Обработав руки антисептическим раствором, мы приступали к работе, промывали, дезинфицировали и перевязывали искалеченные тела, искореженные лица, ослепленные глаза и прочие неописуемые увечья, причиненные этими цивилизованными способами ведения войны»[901]. Иногда наблюдать за перевязками разрешалось и младшим, Анастасии и Марии. А старшие дочери с 16 августа стали присутствовать на операциях. Поначалу их допускали только на общие операции, такие как операции по удалению аппендикса и грыжи, вскрытию нарывов. Но вскоре они наблюдали и за тем, как из разных частей тела вынимают пули. 8 сентября они присутствовали на трепанации черепа для удаления осколков. Пять дней спустя они впервые присутствовали на ампутации ноги[902]. После окончания курсов они начали ассистировать на операциях. Александра обычно подавала хирургические инструменты доктору Гедройц и уносила ампутированные конечности. Девушки подготавливали хирургические иглы и подавали ватные тампоны. 25 ноября они впервые стали свидетелями смерти раненого на операционном столе. Александра рассказывала Николаю, что их «дочурки» стоически переносили все испытания[903].

В дополнение к обязанностям сестер милосердия мать Ольги и Татьяны определила им важные общественные роли в организации обеспечения фронта. А они всегда страшились и никогда не испытывали никакого удовольствия от заседания во главе столичных комитетов среди чужих людей. 11 августа был издан императорский указ об учреждении Верховного Совета по призрению семей лиц, призванных на войну, а также семей раненых и павших воинов. Его возглавила Александра, которая назначила Ольгу своим заместителем, ответственным за Особый Петроградский комитет, один из многочисленных вспомогательных комитетов, созданных по всей России для сбора средств на деятельность Верховного Совета[904]. Спустя месяц Татьяну назначили на аналогичную должность в Комитете Ее Императорского Высочества великой княжны Татьяны Николаевны по оказанию временной помощи пострадавшим от военных бедствий. Сокращенно комитет назывался Татьянинским. Председатель комитета Алексей Нейдгардт очень серьезно относился к проблеме неуклонно растущего числа беженцев из западных губерний России, где гражданское население разных национальностей — поляки, евреи, литовцы, латыши и русины — оказалось в зоне военных действий.

Татьянинский комитет с момента образования осуществлял свою деятельность весьма успешно, во многом благодаря высокому общественному статусу Татьяны как императорской дочери и ее активному участию в создании приютов и столовых для беженцев, родильных домов, приютов для детей?сирот. Однако утомительная бюрократия дневных заседаний комитета по средам в Петрограде — это было совсем другое дело. Кроме того, Татьяна считала Нейдгардта напыщенным занудой. Она не любила всяческие формальности. Один из членов комитета вспоминал: «Как?то раз я обратился к ней на заседании: «С позволения Вашего Высочества…» Татьяна была явно смущена, она посмотрела на меня с удивлением и, когда я снова сел рядом с ней, ткнула меня локтем под столом и прошептала: «Вы что, с ума сошли — так со мной разговаривать?»[905] Они с Ольгой обе ненавидели подобные церемонии. «Только у себя, в своем лазарете, мы чувствуем себя хорошо и уютно», — признавалась Ольга одному из своих пациентов[906]. Тем не менее обе княжны продолжали исправно, добросовестно и безропотно выполнять свои общественные обязанности. Татьяне часто приходилось заниматься нудной бумажной работой, связанной с делами комитета, после долгого рабочего дня в больнице. Александра помогала ей в этом. С каждым новым днем войны проблема социального обеспечения беженцев становилась все острее. Бюджет комитета был огромен, он увеличился до нескольких миллионов рублей. Поэтому частных пожертвований становилось уже недостаточно, и для его поддержания необходимы были крупные перечисления из государственного бюджета[907].

Главный штаб русской армии располагался на железнодорожной развязке возле Барановичей (территория сегодняшней Белоруссии), и так как Николай бомльшую часть времени находился там, в Ставке, Александра регулярно посылала ему письма, рассказывая об успехах их дочерей. 20 сентября она написала ему: «Полезно предоставлять девочкам работать самостоятельно, их притом ближе узнают, а они научаются приносить пользу»[908]. Они, казалось, быстро учились соответствовать новым условиям и требованиям и, как заметил Пьер Жильяр, «со своей обычной естественной простотой и хорошим настроением… с легкостью приноравливались ко все более аскетичной жизни при дворе». Жильяра особенно поразило, что они так вдумчиво и серьезно относятся к своей работе, совершенно не возражают против того, что приходится прятать свои прекрасные волосы под платком сестры милосердия, носить форму бомльшую часть времени. Для них это никогда не было игрой, что порой Жильяр примечал в других светских дамах, — они были истинными сестрами милосердия[909]. Светлана Офросимова, которая на добровольных началах жила и работала в Царском Селе несколько лет, также заметила это: «Меня поразила произошедшая в них перемена. Больше всего я была тронута глубоким выражением сосредоточенности на их побледневших и похудевших лицах. Даже взгляд их глаз стал совсем другим»[910]. Это подтверждала и Мария Распутина: «У меня создалось впечатление, что они выросли, стали серьезней, к ним пришло осознание важности обязанностей императорской семьи, они стремились выполнять свой долг в полной мере»[911]. То же самое можно было в полной мере сказать и о младших сестрах. Хотя большую часть дня они были по?прежнему заняты уроками, им необходимо было, учитывая, что старшие сестры теперь подолгу отсутствовали дома, а отец почти все время был далеко, подстраиваться под эти новые условия и брать на себя непростые обязанности ухаживать за братом и матерью во время приступов их болезней, которые становились все чаще[912].

До войны в свете было много разговоров о различных вариантах замужества Ольги, а также о том, что она, возможно, станет наследницей престола после Алексея. Поэтому она постоянно находилась в центре всеобщего внимания. Ольга всегда была более общительной и разговорчивой из двух старших сестер, но в годы войны именно Татьяна оказалась в центре внимания публики. До войны у нее, казалось, были все задатки настоящей кокетки, поскольку в отличие от Ольги она очень внимательно относилась к своей внешности, обладала прекрасной фигурой, стремилась иметь красивые наряды и изысканные драгоценности, как у модных санкт?петербургских дам. «Любое, даже старенькое, платье выглядело на ней великолепно, — вспоминала Иза Буксгевден. — Она одевалась со вкусом, ею восхищались, а она любила, когда ею восхищались»[913]. «Она была великая княгиня с головы до ног, настолько аристократично и царственно она выглядела», — вспоминала Светлана Офросимова[914]. С самого начала, когда она только училась сестринскому делу, в Татьяне было что?то особенное, что сильно отличало ее от не умевшей скрывать свои чувства Ольги и что отличало Татьяну от остальных ее сестер. Как будто у нее был свой собственный мирок, в который она никого не допускала[915]. Однако Татьяна никогда не позволяла своим чувствам мешать ей успешно работать сестрой милосердия и выполнять свои обязанности как можно лучше.

Некоторые считали педантичную и порой властную Татьяну едва ли не чопорной, чересчур серьезной — в отличие от Ольги. Но она всегда была готова прийти на помощь, а благодаря своей способности великолепно владеть собой в сочетании с присущим ей бескорыстием она идеально подходила для работы сестрой милосердия. Всякий раз, когда Алексей был болен, она помогала ухаживать за ним, выполняла все рекомендации врачей относительно лекарств, а также сидела у постели больного. Более того, она была способна беспрекословно выдерживать любые требования матери. Она «одна знала, как окружить ее ненавязчивой заботой, и никогда не давала воли своим собственным капризным порывам», — вспоминал Жильяр. Именно этому как раз становилась все более и более подвержена Ольга[916]. Действительно, во всем, что она делала, Татьяна Николаевна вскоре проявляла такую настойчивость и упорство, которых не было у ее эмоционально менее уравновешенной старшей сестры. Многие медсестры и врачи, которые наблюдали за ее работой, а также сами пациенты позже признавались, что она была прирожденной сестрой милосердия.

Война, которая разразилась так скоро после торжественных празднований трехсотлетия дома Романовых, произвела и кардинальное изменение восприятия в народе сестер Романовых, которые раньше виделись как величавые и горделивые принцессы. На все время войны их мать объявила запрет на покупку любой новой одежды для семьи. Поэтому официальные фотографии стройных молодых женщин в светских нарядах сменились теперь изображениями старших сестер в форме сестер милосердия и детей в семье в довольно скромной, повседневной одежде, что противоречило их высокому положению в обществе. Александра полагала, что вид императрицы и ее дочерей в форме помогал преодолеть разрыв между ними и народом в это непростое для всех военное время. Некоторые люди считали, что это был ужасный просчет: подавляющее большинство простых россиян, особенно крестьянство, все еще считали императорскую семью почти богоподобными существами и ожидали от членов царской семьи поддержания этого образа в глазах общественности. Как заметила графиня Клейнмихель: «Когда солдат видел императрицу, одетую в форму сестры милосердия, точно такую же, как и у любой другой сестры милосердия, он был разочарован. Глядя на царицу, которую он представлял себе сказочной принцессой, он думал: «Неужели это и есть царица? Но ведь между нами нет никакой разницы»[917].

Подобные проявления недовольства получили широкое распространение среди дам высшего света в Петрограде. Они делали насмешливые замечания о слишком «простой» одежде великих княжон — «такую даже девушка из глубинки не осмелилась бы надеть»[918]. Им пришлось не по нраву то, что женская часть царской семьи позволила себе сойти со своего пьедестала, утратила окутывающий их покров таинственности и недосягаемости и, что еще хуже, что они соприкоснулись с нечистотой ран, увечьями и мужскими телами. Дамы приходили в ужас, узнав, что императрица даже стрижет ногти своим пациентам. Пренебрежительное отношение Александры к условностям светского этикета и церемониала, которое проявилось в ее работе рядовой сестрой милосердия, было воспринято как «beau geste» — «дешевый способ снискать популярность»[919]. Даже обычные солдаты бывали обескуражены при виде царицы и ее дочерей, которые выполняли те же обязанности, что и другие сестры милосердия, или сидели у кроватей раненых, презрев свой высокий статус. «Узы дружбы, которые возникли между императрицей, ее молодыми дочерьми и ранеными офицерами, уничтожили их престиж, — сказала графиня Клейнмихель, — поскольку абсолютно верно было когда?то сказано: «Нет героя для своего камердинера»[920][921].

Как бы то ни было, многие раненые солдаты остались благодарны за ту заботу, которой их окружили Александра и ее дочери во время войны. В августе 1914 года во флигель в Царском Селе поступил девятнадцатилетний раненый солдат Иван Степанов. Его повязку не меняли уже целую неделю. Ему было очень неловко за свой неряшливый вид перед окружившими его в процедурном кабинете сестрами милосердия, которые должны были оказать ему помощь. Одна из них, высокая изящная медсестра, тепло улыбнулась, наклонившись над ним, а напротив стояли еще две совсем юные сестры, которые внимательно смотрели, как с него снимают все эти грязные бинты. Они показались ему смутно знакомыми. Где он мог видеть эти лица? И вдруг он понял: «Неужели это они… императрица и две ее дочери?!»[922] Царица выглядела совсем иначе — улыбчивой и гораздо моложе своих лет. Пока Степанов лежал в госпитале, ему много раз доводилось быть свидетелем проявления искренней сердечности и доброты императрицы и ее дочерей.

Мария и Анастасия, конечно, завидовали новой и непростой роли их старших сестер. Но вскоре и они получили в свое распоряжение маленький госпиталь, в котором они тоже могли внести свой вклад в помощь фронту. 28 августа был открыт «Госпиталь Их Императорских Высочеств великих княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны для раненых солдат № 17». Он находился в двух шагах от Александровского дворца в так называемом Федоровском городке[923]. Он был построен в 1913–1917 годах как дополнение к Федоровскому собору и был выполнен в новгородском стиле древнерусского зодчества. Ансамбль из пяти основных зданий городка был окружен невысокой, похожей на кремлевскую, крепостной стеной с башнями[924]. Два здания были отведены под госпиталь для низших чинов, еще одно помещение было выделено для офицеров в 1916 году. Обе младшие сестры ежедневно посещали госпиталь после уроков. Они разговаривали с ранеными, играли в настольные игры и даже помогали полуграмотным пациентам читать и писать письма. Из более серьезных дел им доводилось быть сиделками при раненых. Случалось, раненые умирали, и девочкам пришлось научиться переживать такую психологическую травму. Так же, как Ольга с Татьяной, они очень много фотографировались вместе со своими пациентами, но это было далеко не все, что они могли сделать для раненых. Они принимали активное участие в благотворительных концертах по сбору средств для своего госпиталя, часто посещали большой госпиталь при Екатерининском дворце и даже были в некоторых других госпиталях Петрограда вместе с матерью. Более того, они принимали участие в инспекциях военно?санитарных поездов, названных в честь различных членов их семьи. Несомненно, они были еще слишком малы, чтобы работать медсестрами, но они отнюдь не были равнодушны к страданиям раненых. В своем письме от 21 сентября Анастасия писала Николаю:

«Золотой мой Папа!

Поздравляю Тебя с победой. Были мы сегодня в поезде Алексея. Видели много раненых. По дороге умерло трое — два офицера… Довольно серьезные раны, так что, может быть, через 2 дня еще один солдат умрет; они стонали. Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь большой; Мама и сестры перевязывали, а я и Мария ходили ко всем раненым, с каждым говорили, один мне показал очень большой осколок от шрапнели, вынули ему из ноги, и тяжелый кусок. Все говорили, что хотят вернуться отплатить врагу!» [925]

Множество писем, отправленных сестрами любимому отцу в Главный штаб русской армии, были полны поцелуев и нарисованных крестиков?оберегов. Николай получал иногда даже по нескольку писем в день, поскольку все четыре дочери и их мать регулярно писали ему с неизменной преданностью. Многое из того, что писали отцу дочери, лишь весьма лаконично повторяло то, что сама Александра излагала мужу в длинных бессвязных посланиях. Девушки очень сильно скучали по отцу в его отсутствие. «Будущий раз непременно возьми меня, — писала Мария ему 21 сентября, — а не то я сама впрыгну в поезд, потому что мне без тебя очень скучно». «Не хочу идти спать, вот еще! Я хочу быть там, где ты, где бы ты ни был, ведь я не знаю, где это», — вторила сестре Анастасия двумя днями позднее[926]. Почерк у Ольги и Татьяны заметно изменился из?за большого объема работы, и их письма к отцу зачастую были теперь довольно короткими. Но творческая натура Анастасии с лихвой восполняла эти пробелы. Ее яркая индивидуальность рождала причудливые шутливые обращения: «Твоя преданная раба, 13?летняя Настася». То она взахлеб начинала рассказывать ему об одном, то вдруг переходила к описаниям чего?то совершенно другого. Должно быть, ее письма были приятным развлечением для Николая в эти долгие недели вдали от своей семьи. Анастасия с упоением высмеивала в своих письмах растущую привязанность Марии к Николаю Деменкову, офицеру гвардейского экипажа, и подтрунивала над круглолицым ухажером сестры, называя его «жирный Деменков». Сама Мария радостно признавалась отцу в своей нежной привязанности к «моему душке Деменькову» {sic}, так как Колю обожала вся царская семья[927].

Однажды в разговоре с Анной Вырубовой Александра заметила: «У большинства русских девушек, кажется, в головах нет ничего, кроме мыслей об офицерах». Но она, видимо, совершенно не принимала всерьез того, что происходило прямо у нее перед носом[928]. В 1914 году она еще называла своих дочерей «мои маленькие девчушки» в письмах к мужу, в то время как все они уже быстро превращались в молодых девушек, проявлявших интерес к противоположному полу. То, что казалось ей безобидной привязанностью ее старших дочерей, теперь перерастало в послеполуденные свидания и волнующие беседы, которые они вели, сидя на кроватях «наших». Первыми пассиями Ольги были армянин Николай Карангозов, корнет лейб?гвардии, и «ужасно привлекательный, темненький» Давид Иедигаров, мусульманин из Тифлиса, ротмистр 17?го полка нижегородских драгун, который поступил в госпиталь в середине октября. Он произвел на нее сильное впечатление, однако он был женат[929]. Иедигаров и Карангозов были первыми из нескольких смуглых удалых кавказцев?офицеров, зачастую носивших великолепные гусарские усы, которые побывали в госпитале во флигеле во время войны.

Татьяна тем временем поддалась мальчишескому очарованию бритого штабс?капитана Дмитрия Маламы, кубанского казака из ее собственного полка улан. Он был своего рода легендарной личностью после того, как геройски спас офицера из?под артиллерийского огня. Всем сестрам очень понравился Малама, они считали его невероятно милым и добродушным. Один из пациентов, Иван Степанов, живо вспоминал «русого, с румяными щеками» молодого офицера, такого скромного и преданного своему полку. Его невероятно мучило, что он лежал в госпитале и «наслаждался жизнью», в то время как другие воевали[930]. Впервые Татьяна делала ему перевязку 26 сентября. Она невероятно гордилась своими уланами и днями сидела у кровати Маламы, болтая с ним или разглядывая фотокарточки в альбоме. В то же самое время ее сестра проводила ничуть не меньше времени с Карангозовым, так как оба лежали в одной палате. Часто по вечерам они пели, Ольга играла для них на фортепиано. Поэтому, по словам Степанова, их палата была самой шумной во флигеле[931]. Такие вечера становились яркими событиями в повседневной жизни Ольги и Татьяны. Но, как и Мария с Анастасией, они всегда были рады повидаться и со своими прежними друзьями?военными, которые приезжали в командировки. Такими, как старый любимый Ольгин АКШ, который теперь служил в 1?м эскадроне царского конвоя и был для нее таким же «милым», как и прежде; и его сослуживец, штабс?капитан Виктор Зборовский, любимый партнер царя по теннису, явные признаки детской преданной любви к которому проявляла Анастасия.

Их жизнь становилась все более обыденной и в значительной степени ограниченной только Царским Селом. С фронта поступали неутешительные новости, и сестры, особенно Ольга, очень тревожились за отца. Но с офицерами конвоя они всегда чувствовали себя спокойно. Поскольку тети Ольги сейчас не было в столице (она работала сестрой милосердия в Ровно), Анна Вырубова стала приглашать четырех сестер вместе с этими офицерами к себе на чай в свой дом неподалеку от Александровского дворца. «В 4 мы пили чай у Ани с Зборовским и Ш{ведовым} душкой, — записала Ольга 12 октября. — Так рада, наконец увидались и уютно говорили». Татьяна была особенно рада, что в тот же день смогла поговорить по телефону с Дмитрием Маламой, который поручил Анне привезти Татьяне необычный подарок от него — «маленького французского бульдога… невероятно мил. Так рада»[932]. Она назвала собаку Ортипо, в честь коня Маламы[933]. Еще до того как привезти Ортипо, она пишет матери одну из своих типичных записочек с оправданиями:

«Мама, дорогая моя!

Прости меня за эту маленькую собачку. Честно говоря, когда он спросил, приму ли я такой подарок, если он будет от него, я сразу ответила, что да. Ты же помнишь, что я всегда хотела собаку. И только после того, как мы пришли домой, я подумала, что ты можешь быть против… Прошу тебя, милый ангел, прости меня… 1000 поцелуев от твоей преданной дочери… Скажи, дорогая, что ты не сердишься».

Ортипо вскоре учинила жуткий беспорядок во дворце. Она озорничала, устраивала кавардак, а вскоре еще и забеременела, но появилась эта собачка во дворце ко времени, потому что вскоре умерла собака Алексея Выстрел, и Ортипо составила компанию для Швыбзика, собаки Анастасии. Правда, щенки у Ортипо оказались «маленькими и уродливыми», и семья решила не оставлять их[934]. К Татьяниному сожалению, Дмитрий Малама залечил свои ранения слишком быстро. Он был выписан из госпиталя 23 октября. «Ужас, как мне жалко», — вот и все, что она смогла заставить себя записать в своем дневнике[935].

4 ноября сестры Романовы сдали свои выпускные экзамены по хирургии. Через два дня вместе с сорока двумя другими медсестрами они получили документы об окончании курсов в штаб?квартире Красного Креста в Царском Селе. К этому времени Александра уже организовала семьдесят госпиталей по всему городу и округе[936]. К началу 1915 года, как вспоминал Сидней Гиббс, работа в военных госпиталях «стала средоточием их жизни и увлекательным занятием» для всех четырех сестер Романовых. Было до некоторой степени неизбежно, что обучение двух младших сестер от этого пострадало, «но сам опыт такой работы придавал им столько сил, что, конечно же, этим стоило пожертвовать»[937]. Как в то время писала с энтузиазмом Анастасия своему учителю ПВП: «Сегодня днем мы все поехали кататься, ходили в церковь и в госпиталь, вот так! А сейчас нам нужно пойти поужинать, а затем снова в госпиталь, вот так мы теперь живем, да!»[938] Война, по иронии судьбы, открыла для всех них новые горизонты.