Начало последнего царствования

Газеты 21 октября 1894 года опубликовали манифест о восшествии на Престол императора Николая II. Сын Константина Константиновича семилетний Гаврилушка, не раз видевший, как в полку цесаревич рапортовал отцу, справедливо заметил: «Теперь, папа, Ники уже не будет к тебе подскакивать, а ты будешь к нему подскакивать».

Знакомые наперебой предсказывают Константину Константиновичу при новом царе блестящую карьеру, ведь более двух с половиной лет служили с ним вместе и остались довольны друг другом. Но августейший поэт был робок и ждал, когда его позовут, и не лез на рожон. Молодого царя окружили другие люди, более напористые и предприимчивые: К. П. Победоносцев, С. Ю. Витте, великие князья Владимир, Алексей и Сергей Александровичи. После венчания 13 ноября 1894 года стала советчицей и милая Алике — императрица Александра Федоровна.

Хотя Константин Константинович и не попал в ближайшее окружение императора, но и в немилость не впал, они продолжали встречаться, хотя и не так часто, как прежде.

«Я слышал от Него, что Он находит теперь более времени читать, чем бывало прежде, заметил статью Тихомирова[75] в «Русск[ом] обозрении» (18 февраля 1895 г.).

«Он все-таки прежний Ники, простой, добрый, безмятежный, ровный и приветливый» (7 марта 1895 г.).

«Смотришь на Него, и думается: это русский царь, повелитель ста двадцати миллионов, и какая в нем простота и скромность, сколько смирения. Он как будто не отдает себе отчета в своем могуществе» (11 мая 1895 г.).

«Мы вступили во второй год царствования нашего Государя. Он до сих пор не начинал менять ничего в государственном управлении. Все, что за истекший год было сделано, есть исполнение предначертаний покойного Царя. Никаких перемен не состоялось из уважения к памяти почившего» (21 октября 1895 г.).

Это было первое со времен царя Алексея Михайловича царствование, которое началось без резких перемен во внутренней и внешней политике, без смены первых чиновников.

Если сравнить дневники Константина Константиновича и Николая II за 1895 год, то, как ни странно, окажется, что у всероссийского монарха гораздо больше остается свободного времени для развлечений, прогулок, отдыха в семье, чем у августейшего поэта. Общее в записях дяди и племянника — особое внимание к погоде, отделке своих комнат, приему пищи, религии и чтению вслух женам художественной литературы.

Теплые, дружеские отношения отчасти испортились после коронации, когда Константин Константинович, в отличие от большинства своих родственников, пришел в ужас от гибели около полутора тысяч людей на Ходынском поле.

Великий князь выехал в Москву на коронацию 27 апреля 1896 года.

«Наша семья вся почти без исключений съезжается сюда, со всех сторон света прибывают иностранные принцы» (2 мая 1896 г.).

В день рождения Николая II, 6 мая, царя торжественно встретили в Москве. Кремль приветствовал его салютом и звоном с колокольни Ивана Великого. 9 мая государь на белом коне, с шапкой в руках смиренно въехал в Спасские ворота. Коронация состоялась 14 мая по старинному обычаю в кремлевском Успенском соборе. Государь был в мундире Преображенского полка, что особенно польстило Константину Константиновичу.

Со следующего дня начались поздравления, награждения, вручение подарков. Только за один день 15 мая государю поднесли 192 блюда с солонками. В ответ тоже не скупились, наделяя народ от государева имени чарками вина и закуской. Гуляла вся Москва, колыхаясь то в одну, то в другую сторону — где кормили и поили даром.

«Дома[76] услыхал от людей, что будто ранним утром, когда на Ходьснском поле, где в два ч[аса] должен был начаться народный праздник, раздавали народу от имени Государя кружки и посуду (кружек было заготовлено полмиллиона) произошла страшная давка и оказалось до трехсот человек задавленных до смерти» (18 мая 1896 г.).

Днем уже говорили, что погибло до полутора тысяч человек. Пожарные машины срочно увозили трупы, а Николай II в это время угощал в Петровском дворце чаем съехавшихся в первопрестольную столицу из губерний волостных начальников и старшин. Вечером он отправился на бал к французскому послу.

Константин Константинович был потрясен равнодушием Николая II и московского генерал-губернатора Сергея Александровича к трагедии на Ходынском поле.

«Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастье, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия — этого не было. Я его люблю и мне больно за него» (19 мая 1896 г.).

Константин Константинович растерян и удивлен, слушая Сергея и поддерживающих его братьев Владимира и Павла Александровичей. Оказывается, по их мнению, коронация — событие столь значительное, что не идет ни в какое сравнение со случайной гибелью полутора тысяч человек и нельзя ради них нарушать торжество празднеств.

Узнав, что 26 мая государь собирается на две недели погостить в подмосковное имение Сергея Александровича Ильинское, Константин Константинович отослал Николаю II записку, в которой просил его не уезжать в этот день из Москвы, чтобы после трех недель праздников остаться на панихиду по жертвам Ходынской катастрофы. Ответа он, как и предполагал, не получил.

Удрученный великий князь понемногу стал размышлять, что российский император — это еще не Господь Бог и он временами может быть дурным и неправым.

«Исполнилось сто лет со дня смерти Екатерины II. Я думал, что будет в крепости панихида в Высочайшем присутствии, но вместо этого Царь был на гусарском празднике. По моему мнению, почитая память предков, Царь поддерживал бы свое собственное величие, а потому мне кажется, что следовало бы отменить или отложить на этот раз гусарский праздник» (6 ноября 1896 г.).

«Минни[77] сказала, что надеется на укрепление воли у Ники и на то, что он мало-помалу высвободится из-под чужих влияний» (7 января 1897 г.).

«Уже год прошел с коронации. Я с тех пор все не мог собраться записать некоторых своих затаенных мыслей, с которыми ни с кем не делился. Тогда, в ожидании милостей, раздаваемых на все стороны, я в глубине души надеялся, что меня сделают членом Государственного] Совета, назначат генерал-адъютантом или, по крайней мере, свиты генералом. Но на деле я получил Владимира на шею (3-й степени)[78]. Это было разочарование, но я, конечно, и виду не подал, считал, что нет ничего глупее и смешнее обидчивости. Помню, мне многие тогда говорили, что я получил слишком мало» (26 мая 1897 г.).

«У нас пили чай Сандро и Ксения[79]. Много говорили с Сандро. Он скорбит, и не без основания, что Государь слишком нерешителен. Действительно, он большей частью находится под впечатлением, а след[ователъно] и под влиянием последнего сказанного ему слова. Дай Бог, чтобы время выработало в нем самостоятельность. Но едва ли можно на это надеяться. А есть у него неоцененные черты, например, спокойствие, выдержка, отсутствие всякой торопливости» (27 декабря 1897 г.).

Легкая тень пробежала между царствующим племянником и дядей-поэтом. Пробежала и исчезла. Но как знать: не запали ли она в память обоим?..