Дети

Народная мудрость гласит: «Дом с детьми — базар, без детей — могила», «У кого детки — у того и ягодки».

Жениться на Руси значило обзаводиться детьми, воспитывать их, чтобы продолжили род и были опорой родителям в старости. Поэтому с первых дней семейной жизни Константин Константинович стал мечтать о потомстве.

«Моя мечта, чтобы родился сын и чтобы родился около 24 июня, Иванова дня, и назвать Иваном в честь пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна» (17 октября 1885 г.).

«Мысль быть отцом в наступающем году охватывает все мое существо» (31 декабря 1885 г.).

«Я еще более склонен думать, что беременность началась у нас в день зачатия св. Иоанна Предтечи[40]. Вот почему мне бы так хотелось, чтобы в день его рождества родился наш ребеночек» (21 июня 1886 г.).

В два часа ночи с 22 на 23 июня (Рождество Иоанна Предтечи 24 июня) у Елизаветы Маврикиевны начались родовые схватки. Муж позвал повитуху, уже несколько дней дежурившую во дворце, послал за доктором Красовским, сам же зажег свечу и расположился в углу комнаты у комода с книгой в руках. Но не читалось — невольно прислушивался к тому, что происходило за ширмами. Не выдержал, прошел туда, взял Лиленьку за левую руку, и тотчас ей стало легче, боль как будто отстала.

В 4 часа утра, когда роженица застонала громче, доктор Красовский сказал, что ей осталось ждать около часа. Константин Константинович побежал к себе в комнаты, надел свежую сорочку и китель, умылся и надушился. Вернувшись, он прошел в изголовье кровати, чтобы придерживать голову жены. В седьмом часу утра ему показалась, что Лиленька стала кричать как-то по-другому. Вдруг она притихла. Происходило что-то таинственное и великое. Неожиданно послышался тоненький голосок. Доктор Красовский воскликнул: «Мальчик! Да еще какой плотный, здоровый!» Великий князь испытал нечто вроде священного восторга:

«Мне казалось, что я не вынесу этого неземного счастья. Я спрятал лицо в складках рубашки у жены на плече, и горячие обильные слезы полились у меня из глаз. Хотелось остановить, удержать свою жизнь, чтобы сердце не билось и ничто не нарушало бы святости этого момента. Часы показывали 6 часов 22 минуты».

Новорожденного, по обычаю, завернули в сорочку, снятую великим князем перед сном, и наконец показали отцу.

«Я увидел это маленькое существо с розовой головой и тельцем, с большими, сравнительно белыми ручонками. У него был довольно большой носик, глазки он не жмурил и барахтался, испуская неопределенные звуки. Тут пошли хлопоты».

Первенца, как и предполагали, назвали Иоанном. А для родителей он на всю жизнь остался Иоанчиком.

11 июля его крестили. Несмышленый младенец получил множество подарков от статс-дам, камер-фрейлин, статс-секретарей, генерал-адъютантов, членов Государственного Совета и, конечно, от августейших родственников. От Александра III он получил наперсный крестик и покровительницу рода Романовых — Федоровскую икону Божьей Матери в золотой раме с изображениями херувимов по углам, бриллиантовой звездой и бледным рубином. Такие образа при рождении вручались каждому члену августейшего семейства, а по смерти устанавливались над их гробницами.

Но государь сам же несколькими днями раньше отчасти омрачил праздник, приказав опубликовать указ об ущемлении прав членов императорской фамилии, у кого ни отец, ни дед по прямой линии не были царями (у Иоанна только прадед Николай I царствовал).

Августейшее семейство со второй половины XIX века стало стремительно разрастаться, и Александр III, опасаясь, что доля капитала каждого великого князя из-за этого будет уменьшаться и что из-за многочисленности упадет их престиж, решил ограничить число своих самых родовитых родственников. Разговоры об этом пошли вскоре после женитьбы Константина Константиновича, так как новый указ, в первую очередь, должен был затронуть его детей. Александра III предупредили, что подобное нововведение вызовет большое неудовольствие у великого князя Константина Николаевича.

— А это и кстати, — ответил злопамятный государь.

Стали спешно, пока Елизавета Маврикиевна не родила, готовить указ.

«Я еще ни слова не упомянул об указе сенату, наделавшем столько шума. Дело в том, что изменено «Учреждение об императорской фамилии», а именно правнуки государей (например, мои дети, если им суждено когда-нибудь существовать) уже не будут Великими князьями, а князьями императорской крови с титулом Высочества. Это произвело целую бурю. Мои родители были в сильном негодовании. Что же касается меня, то я принял эту новость совершенно спокойно и нимало не считал себя обиженным. Положим, что мне несколько жалко, что, если будут у меня дети, им не дадут того же титула, как у меня. Все ж я не горюю, дети мои, во-первых, будут русские, а во-вторых, Романовы, и с меня довольно. Я думаю, этот новый закон имеет даже весьма мудрое основание. Может быть, приступили к нему и привели его в исполнение несколько неожиданно и резко, но в чем же, как ни в издании законов, должно выражаться самодержавие, за которое мы все стоим головою?» (9 февраля 1885 г).

Константин Константинович еще не знал других подробностей ущемления прав его будущих детей. Они уже не будут, как все великие князья, получать от рождения до смерти ежегодно 280 тысяч рублей, а лишь единовременную выплату в миллион рублей по достижении совершеннолетия. Не дадут им при рождении, в отличие от других родственников, орденов Андрея Первозванного, Александра Невского, Белого Орла и первые степени орденов Анны и Святослава. Их вручат им опять же только при совершеннолетии. Были и другие ограничения, чтобы провести черту, разделяющую членов августейшего семейства на первейших и неполноценных.

Когда при Дворе заметили, что Елизавета Маврикиевна забеременела, заспешили с доработкой указа. Секретарь Государственного Совета А. А. Половцев 31 мая 1886 года сообщил Александру III, что «Елизавета Маврикиевна должна разрешиться от бремени в самом непродолжительном времени, а если это последует до обнародования [указа], то она родит Андреевского кавалера[41]».

Тотчас по рождении Иоанна Константиновича Александр III поспешил опубликовать долго вынашиваемый указ.

«Сегодня появился в газетах указ об «Учреждении императорской фамилии» с последовавшими изменениями, по которым мой сын носит титул Князя и Высочества. По старому положению он бы был Великим князем и Императорским Высочеством. Все семейство очень недовольно этими нововведениями, не исключая и братьев Государя» (5 июля 1886 г.).

Отец, хоть полтора года назад одобрял этот указ, теперь расстроился. Но особенно неутешными были его родители. Только горю нечем было помочь: с самодержавным царем не поспоришь, он всегда прав, даже если он и не прав.

Один лишь Иоанчик, лежа в колыбельке, оставался равнодушным к настроениям в августейшем семействе.

«Сейчас я заходил к маленькому. Ему спать хотелось, и он как-то жалобно попискивал. Я завернул его в пеленки, взял на руки и стал ходить с ним по комнате. Он скоро закрыл глаза. Я подошел с ним под образа, перед которыми теплилась лампада, и стал про себя читать свои обыкновенные молитвы. Маленький крепко спал. Я не сумею выразить словами, что испытываешь, когда свой родной ребенок лежит у тебя на руках и дремлет спокойно, безмятежно, не зная ни волнений, ни забот» (19 декабря 1886 г.).

И все же августейший поэт сумел выразить свои чувства при взгляде не малютку-первенца в «Колыбельной песне». Вот только получилась она довольно мрачной, словно отец предчувствовал гибель сына с двумя меньшими братьями от рук большевиков в заброшенной шахте под Алапаевском в 1918 году:

Спи в колыбели нарядной,

Весь в кружевах и шелку,

Спи, мой сынок ненаглядный,

В теплом своем уголку.

В тихом безмолвии ночи

С образа, с грустью святой,

Божией Матери очи

Кротко следят за тобой.

Сколько участья во взоре

Этих печальных очей!

Словно им ведомо горе

Будущей жизни твоей.

Быстро крылатое время!

Час неизбежный пробьет:

Примешь ты тяжкое бремя

Горя, труда и забот.

Будь же ты верен преданьям

Доброй простой старины;

Будь же всегда упованьем

Нашей родной стороны.

С верою твердой, слепою

Честно живи ты свой век;

Сердцем, умом и душою

Русский ты будь человек.

Пусть тебе в годы сомнения,

В пору тревог и невзгод

Служит примером терпения

Наш православный народ.

Спи же, еще не настали

Годы смятений и бурь;

Спи же, не зная печали,

Глазки, малютка, зажмурь.

Тускло мерцает лампадка

Перед иконой святой…

Спи же беспечно и сладко,

Спи, мой сынок дорогой!

Павловск, 6 октября 1886 Петербург, 4 марта 1887

Спустя год после рождения первенца появился на свет второй сын — Гавриил. Константин Константинович опять был рядом с женой, когда раздался первый крик младенца:

«Пошла суета, я плакал от счастья и умиленья» (3 июля 1887 г.).

В саду возле Павловского дворца в честь новорожденного посадили второй молодой дубок. Второму сыну отец тоже посвятил стихотворение:

В детской

Крошка, слезы твои так и льются ручьем

И прозрачным сверкают в глазах жемчугом.

Верно, няня тебя в сад гулять не ведет?

Погляди-ка в окно: видишь, дождик идет.

Как и ты, словно плачет развесистый сад,

Изумрудные капли на листьях дрожат.

Полно, милый, не плачь и про горе забудь!

Ты головку закинь: я и в шейку, и в грудь

Зацелую тебя. Слезы в глазках твоих

Голубых не успеют и высохнуть, в них

Уж веселье блеснет; в пухлых щечках опять

Будут взор мой две мягкие ямки пленять;

И зальешься ты хохотом звонким таким,

Что и сам небосвод синим оком своим

Засияет тебе из-за сумрачных туч,

И сквозь капли дождя брызнет солнышка луч.

Павловск 4 ноября 1883

Третий и последующие молодые дубовые деревца в Павловском саду не заставили себя долго ждать. 11 января 1890 года родилась дочь, названная в честь мученицы Татианы, чья память отмечается 12 января, Татьяной; 20 декабря того же года появился на свет мальчик во исполнение заветного желания деда названный Константином; 15 ноября 1892 года — Олег; 29 мая 1894 года — Игорь.

Все в великосветском обществе удивлялись плодовитости слабого здоровьем Константина Константиновича. Что у него не будет детей, ручался еще до рождения первенца великий князь Владимир Александрович. Оказалось, Константин Константинович по многочисленности семьи идет впереди других членов августейшего семейства. Он и сам уже подумывал, что пора остановиться.

«Мои опасения насчет беременности жены еще не опровергаются. Говорю опасения — это грех. Но у нас уже шесть человек детей. Седьмому даже место трудно найти… Кроме того, меня расстраивает предстоящий срок беременности жены, он может помешать нашей поездке в Италию… Но каждый новый ребенок есть новое Божие благословение и грешно не радоваться ему» (28 августа 1894 г.).

«Вдруг вчера оказалось, что никакой беременности нет. Мы оба очень этому обрадовались, и мне было совестно за эту радость» (1 сентября 1894 г.).

Восемь последующих лет Константин Константинович и Елизавета Маврикиевна береглись от увеличения потомства. Но не выдержали, уж очень хотелось супруге опять понянчить малыша. 23 апреля 1903 года родился Георгий, 10 марта 1905 года — Наталья.

Наталья вскоре заболела, и в день, когда ей исполнилось два месяца, в мучениях умерла. Сбылся пророческий сон, увиденный великим князем еще до появления четвертого ребенка.

«Мне часто снятся странные сны. В ночь на вчерашний день приснилось, что у нас умирает ребенок. Такого у нас не было, его лицо было незнакомо. Мука, крадясь по нему, дошла до ресниц закрытых век, и они не замигали. Тогда я понял, что наш ребенок мертв. Так страшно» (14 июня 1890 г.).

Родители очень тяжело перенесли потерю дочери. В день, когда ей мог бы исполниться год, Константин Константинович написал грустные стихи:

Угасло дитя наше бедное

В расцвете младенческих дней;

Все грезится личико бледное

Мне милой малютки моей.

Черты ее детски прекрасные

Недетскую думу таят,

А светлые, чистые, ясные

Смежилися очи; их взгляд

Со строгостью, с грустью блаженною

Как будто во внутрь устремлен,

Лазурь созерцая нетленную

И ангельских сил легион.

Над гробом малютки склоненные,

На милые глядя черты,

Горюем мы, тайной плененные

Небесной ее красоты.

И плачем, боялся рыданьями

Смутить этот сон гробовой,

Стяжавшей земными страданьями

Бессмертия вечный покой.

Павловск 10 марта 1906

Утешением стало рождение 11 октября 1906 года последнего ребенка — дочери Веры.

Константин Константинович не был примерным отцом, который постоянно возится с детьми, воспитывает и обучает их. Дети росли, окруженные заботой Елизаветы Маврикиевны, старшей няни Варвары Михайловны, качавшей еще колыбель самого великого князя (ее все в семье звали Вавой), многочисленных учителей и воспитателей. Но то немногое время, которое августейший отец уделял детям, помноженное на непритворную любовь и природную доброту, приносило хорошие плоды.

«Наши мальчики так нежны и ласковы. Кажется, когда я был маленький, никогда так не ласкался к родителям» (29 июня 1891 г.).

«Глядя на наших деток, припоминаю я свое детство и дивлюсь, замечая, какая между нами разница. Никогда не были мы так привязаны к родителям, как дети к нам. Для них, например, большое удовольствие прибегать в наши комнаты, гулять с нами. Мы, когда были совсем маленькие, со страхом подходили к двери Мама» (26 июня 1894 г.).

«На днях как-то наш Костя, прощаясь со мной перед сном, крепко меня обнимает и говорит: «Я очень тебя люблю». Я спрашиваю: «А как ты меня любишь?» Он отвечает: «До крови и до смерти». И откуда это шестилетнему ребенку придет в голову такая мысль?» (19 марта 1897 г.).

«Дети обыкновенно возятся, бегают в мой кабинет и роются в корзине для бумаг под письменным столом» (16 марта 1898 г.).

Лишь под старость, когда Константин Константинович перестал испытывать удовлетворение от занятий служебной деятельностью, он все больше и больше времени проводит с детьми, особенно с младшими.