Последние годы отца

Когда Константин Николаевич в начале царствования Александра III почти открыто стал жить со своей любовницей Кузнецовой, Константин Константинович, нежно любивший мать, отшатнулся от отца.

«Я не только не вишу всего ужаса своих чувств к родному отцу, но не могу и даже не хочу любить отца» (5 февраля 1883 г.).

Горькие слова сына — лишь минутный порыв под впечатлением страданий уязвленной матери. А вот неприязнь между Александром III и его дядей была непреходящей.

«Мне кажется, эти два человека непримиримо ненавидят друг друга, один другому не захочет уступить» (23 марта 1883 г.).

Отец неохотно каждый раз возвращался в Петербург из Крыма или путешествий по Европе: не только при императорском Дворе, но и во многих великосветских салонах его поджидали унижение и сплетни. Вернее, не унижение, а отсутствие обожания и угодничества, которые окружали его в годы правления старшего брата. Не то что он не мог жить без раболепствования перед ним — ему претило предательство великосветской публики, еще недавно пресмыкавшейся перед полудержавным властелином эпохи Александра II.

Внешние приличия в данной Богом семье Константин Николаевич соблюдал, но не выносил ханжества и экзальтированного мистицизма жены, ее по большей части мнимых болезней. Гораздо лучше он чувствовал себя на скромной даче любовницы, которая продолжала рожать ему внебрачных детей (к концу 1880-х годов их стало пятеро).

«Я любуюсь на нее[59], как она, ни на что невзирая, любит Папа. Ей бы хотелось почаще его видеть в продолжение дня, а он приходит только утром поздороваться и завтракает да обедает с нею… Мне противно видеть, как он увлекается всякой юбкой и разглядывает красивых женщин» (7 июля 1883 г.).

Энергичный и умный государственный деятель, Константин Николаевич понимал, что отныне до конца своих дней останется не у дел, и это его бесило, бесило, что не только России, самому себе он уже не в состоянии помочь.

«Люди нынешнего царствования, начиная с Государя, ему невыносимы, он сердится, когда ему приходится бывать при Дворе. Все ему не нравилось: и урядники земской полиции, и верховые казаки, ездившие по дороге в Петергоф для охраны Государя, и мои сапоги, сшитые не по старинному образцу, а по новому, с закругленными носками» (22 июля 1888 г.).

Но река времен продолжала свое течение, и отец становится более покладистым, смиряется перед судьбой. Ему уже нравятся некоторые стихи сына, он в восторге от появления внуков. И все же природный эгоизм и воспитанная гордыня неистребимы, ему претит тихая спокойная старость, а так как ничего иного ему не приуготовлено, он часто впадает в гнев. От нервного расстройства немеют пальцы рук, мучают приступы головной боли. Во время этих недугов, не привыкший к немощи, он теряет самообладание.

В конце концов Константин Николаевич довел себя до апоплексического удара (инсульта).

«С Папа сегодня утром сделался удар. Это паралич одной только головы и языка… Он плакал, видя свое беспомощное состояние, подходил к зеркалу и всматривался в свое лицо, как бы желая заметить на нем признаки болезни, разглядывал еще более ослабевшую руку, выражал нетерпение и бессильную раздражительность» (7 июля 1883 г.).

На следующий день отнялась правая нога, паралич языка и руки усилились. Ожидая скорой смерти, к нему впустили попрощаться внуков. Он плакал, гладил здоровой рукой по детским головкам. Внуки целовали деда в лицо и больную руку, нежно прижимались к нему, крестили его. Обоюдная ласковость помогла больше, чем кровопускания и микстуры. Константину Николаевичу заметно становилось лучше. Но это уже был другой человек.

«Папа обрадовался мне чрезвычайно, рассмеялся, произносил бессвязные звуки и расплакался. Чем больше я к нему ласкался, тем крепче жал он мне руку и расстраивался, обливаясь слезами. В глазах у него было столько нежности, он смотрел на меня с такой бесконечной грустью, вид его был так беспомощен, что я вынес самое удручающее впечатление» (12 августа 1889 г.).

Но если дети и внуки вызывали у больного прилив нежности и слезы, то появление жены — неприязнь. Ее спасало, что у мужа отнялись язык и правая рука, а левой он писать не умел. Желания приходилось выражать только знаками и выражением глаз, которые Александра Иосифовна трактовала по-своему.

Врачи настойчиво требовали, чтобы Константина Николаевича отправили в Крым, в Ореанду, и сопровождал его один из сыновей. Они хотели дать покой больному, удалив от жены. Но Александра Иосифовна стала впадать в истерику и обмороки и вещать, что Господь повелевает ей не расставаться с мужем, а в Крым она ехать по слабости здоровья не может. Дети решили, что, если не уступить матери, ей станет еще хуже и у них на руках окажутся двое больных, и оставили все по-прежнему.

Уже давно при императорском дворе ходили слухи, что Константин Николаевич находится при смерти и удивлялись неприличию Александра III, ни разу не навестившего родного дядю. Этикет повелевал ехать, и Александр III наконец решился.

«Папа плакал, закрывал лицо рукою, притягивал к себе Государя и целовал его. Потом он захотел встать, Палиголик[60] и я помогли ему, и он проводил Государя до дверей» (10 октября 1889 г.).

Не дай Господь так встречать закат жизни, как Константин Николаевич! Немой и скрюченный, но в здравом рассудке, он теперь передвигался лишь в коляске, с посторонней помощью.

«Папа указывает, куда ехать, приподнимая здоровую руку. Но движения его неопределенны и часто ему не повинуются, так что надо угадывать, ехать ли прямо или повернуть в ту или другую сторону… При виде предметов, особенно напоминавших ему старые годы, он плакал» (12 ноября 1889 г.).

В начале 1890 года больного настигли два подряд эпилептических припадка. Он слабел, но когда-то сильный организм все продолжал сопротивляться смерти. Дети изнервничались, доктора и слуги измаялись, все сроки смерти, которые предсказывали при императорском дворе, прошли, а Константин Николаевич продолжал мучиться на бренной земле. Мучиться не только физически, но и духовно, не видя возле себя любимой внебрачной семьи. На охране нравственности стояла шестидесятилетняя молодящаяся ханжа — Александра Иосифовна. Пришло ее время — и она мстила.

«Насколько можно понять, он требует свидания с ними. Об этом можно догадаться из его слез, из посещений во время прогулок той дачи, где эти лица жили. Лица эти, конечно, удалены, так что встреча с ними невозможна. Но мы не раз задумывались над тем, не жестоко ли не допускать этих встреч, единственного утешения, о котором, по-видимому, Папа мечтает? Не бессердечно ли лишать его такого утешения теперь, когда он в совершенно беспомощном положении? Мы даже склоняемся к тому, что было бы правильнее при теперешних условиях дать больному это утешение. Но тут встречается непреодолимое препятствие: Мама никогда не согласится на приближение той особы. У Мама на этот счет составились свои твердые убеждения. Она думает, что, послав Папа тяжелую болезнь, сам Бог порвал всякие связи с его прежней жизнью и что нам подлежит не поддерживать, а, напротив, стараться об их уничтожении, заботясь о спасении его души. Мама не слушает наших возражений, что нельзя чужими руками спасать душу человека без его о том попечении» (30 июня 1830 г.).

В августе 1891 года начали угасать не только силы, но и разум. Константин Николаевич то плачет, то смеется. В начале января 1892 года стало ясно, что смерть не за горами.

«Когда умирал великий князь Константин Николаевич, — записывает в дневнике А. А. Половцев, — то во время агонии великая княгиня Александра Иосифовна приказала пустить к нему прощаться с умирающим всех многочисленных слуг великого князя. Каждый из них подходил к нему и целовал его, причем умиравший выказывал, насколько мог, неприятное чувство, производимое этим беспокойством. Графиня Комаровская, гофмейстерина великой княгини, попробовала уговорить ее отменить это мучение, но великая княгиня отвечала: «С est une repapation[61]».

В ночь с 11 на 12 января второй сын императора Николая I, опальный реформатор и либерал, отдал душу Богу. В час его смерти в Павловском дворце старая няня Варвара Михайловна (Вава), качавшая еще колыбель Константина Константиновича, сидела в одной из комнат Мраморного дворца. Вдруг хлопнула дверь наружных ворот. «Это хозяин покинул свой дом», — горестно вздохнула Вава. Александру Иосифовну больше всего расстроило, что Александр III посетил только одну панихиду. На похороны приехали из-за границы обе сестры Константина Константиновича, только Николу император не пустил попрощаться с отцом.

В первые дни после смерти отца Константин Константинович чувствовал облегчение: уж очень тяжело и долго он болел. Но позже охватило раскаяние: что-то не договорил ему, не поддержал в трудную минуту, не повинился за вольно и невольно принесенные обиды. Теперь его нет. Остались лишь письма, и сын вечерами со слезами на глазах перечитывает их.

«Папа прелестно писал. Я встретил столько самых нежных, задушевных, ласковых выражений, что мне стало стыдно за ту холодность, в которой я всегда упрекал себя по отношению к Папа» (24 сентября 1892 г.).