VIII

Лу Мую вел себя, конечно, легкомысленно, но ведь наступала весна. Волнения приказчиков, символизировавшие холодную зиму, прекратились. Люди, освободившись от напряженности, отчужденности и печали, весело и радостно встречали весну. Улицы, освещенные теплыми лучами солнца, заливал весенний пьянящий аромат. Бойскауты с красными платками, повязанными вокруг шеи, больше не дежурили у лавок, а играли на перекрестках с чумазыми мальчишками в азартные игры на деньги. Их платки полиняли и не были так устрашающе красны, как раньше.

Пикетчики в синих одеждах, оставшись без дела, наперебой просились в отпуск и теперь гуляли по улицам со своими детьми.

Парней со страшными пиками давно уже не было видно.

Ничто больше не тревожило бродячих уличных собак, и сейчас они лениво грелись на солнышке.

Дыхание весны врывалось в каждый дом, в каждую комнату, в каждый уголок, в каждое сердце. Нежно любящие супруги еще сильнее чувствовали пьянящую радость любви, а нелюбящие пары еще больше ненавидели друг друга, стремились к разрыву, чтобы найти новое счастье. Почти все жители успокоившегося уезда поддались теплому веянию весны и испытывали кто чувство любви, кто — ненависти, кто — ревности.

В деревне весна протекала по-другому. Прошлогодние дикие травы незаметно вновь завладели землей. Горячий запах земли, смешанный с ароматом свежих полевых цветов, наполнял воздух и заставлял невольно расправлять спину. Деревья выбрасывали нежные зеленые листочки, возвещая о рождении нового, призванного изменить вид земли.

В городе весна заставляла сердце лишь трепетать, точно легкую паутинку, в деревне она извергалась, словно вулкан. И в этом не было ничего удивительного.

С конца декабря прошлого года крестьяне в ближайшей деревне Наньсян создали крестьянский союз. Тотчас поползли всякие слухи. Сначала говорили об обобществлении имущества, потому что союз проводил обмер крестьянской земли. Затем стали уверять, будто мужчин заберут в солдаты, а женщин обобществят; поэтому праздник Нового года прошел тревожно. У крестьян появилось желание уничтожить союз. Тогда уездный крестьянский союз послал специального уполномоченного Ван Чжофаня для выяснения обстановки в деревне.

Нетрудно было понять, что происходит: тухао и лешэнь распускали слухи, а крестьяне были обмануты. Однако когда крестьян уверяли, что обобществления жен не будет, они не хотели верить. Они считали, что раз есть коммунисты, непременно произойдет обобществление собственности. А ведь жены — тоже собственность, и если их не обобществлять, на взгляд простых крестьян, получалась несуразица и обман.

Уполномоченный Ван был человек одаренный и сразу все уразумел. Поэтому через неделю после приезда в деревню к хорошо знакомому крестьянам лозунгу: «Каждому пахарю свое поле»[24] — он добавил новый: «Обобществить лишних жен».

В этой местности лишних или свободных женщин было немало: если у кого-то было две жены, одну, разумеется, можно было считать лишней. Вдовы, не вышедшие вторично замуж, монахини, не имеющие мужей, безусловно являлись свободными. Крестьяне деревни Наньсян должны были уничтожить эту несправедливость и всех женщин, которые не могли устроить личную судьбу, распределить между мужчинами.

Однажды в солнечный полдень, дней через десять после того, как между Лу Мую и Сучжэнь возникла «свободная» любовь, крестьяне открыли в Храме земли митинг.

Ван Чжофань был председателем. Перед ним стояли три женщины с испуганными лицами. Среди них была вторая жена местного тухао Хуан Лаоху, сравнительно опрятно одетая. Когда в пять часов утра крестьяне ворвались в дом Хуан Лаоху, женщина задрожала от страха и забилась в угол кровати. Сейчас эта восемнадцатилетняя женщина, широко раскрыв глаза, отупело смотрела на теснившихся со всех сторон мужчин. Она давно узнала, что будет обобществлена, но ее темный ум никак не мог понять, что это значит. Как-то она видела, что ее муж завлек деревенскую девушку и изнасиловал. Однако она не знала, есть ли разница между насилием и обобществлением. Мысли у нее путались, и она не на шутку встревожилась.

Другая женщина, вдова лет тридцати, по виду очень спокойная, словно была прекрасно осведомлена о том, что произойдет.

Третья являлась служанкой бывшего управляющего деревней; ей было семнадцать лет. Она, как и жена тухао, была испугана, но относилась ко всему с большим любопытством.

Крестьяне разглядывали женщин, шумели, смеялись, будто ожидая чего-то особенного.

Затем под смех и выкрики привели двух дрожащих от страха монахинь, которые непрерывно повторяли: «Амитофо»[25].

Когда шум голосов стих, Ван Чжофань поднялся и с натугой закричал:

— Всего пять женщин. Для дележки мало. Что будем делать?

Тогда разгорелся спор, доходивший до перебранки и продолжавшийся довольно долгое время. Наконец, накричавшись до хрипоты, решили тянуть жребий. Одинокие крестьяне стремились воспользоваться случаем и заполучить жену. Самая красивая из всех женщин, жена тухао, досталась крестьянину старше тридцати лет, голова которого была покрыта коростой. Но неожиданно женщина заплакала, затопала ногами и, словно сумасшедшая, закричала:

— Не хочу! Я не хочу этого грязного, уродливого мужика!

— Не пойдет! Жребий решает дело, а не она! — громко и настойчиво поддерживали право крестьянина некоторые поборники «справедливости».

— Неверно! Больной паршой не подходит! Несправедливо! — внезапно завопили стоящие в задних рядах.

Снова началась неразбериха и перебранка. Пришли в движение палки, лопаты, мотыги, люди смешались. Шум стоял такой, словно храм рухнул. Ван Чжофань не знал, как поступить, и лишь изо всех сил дул в свисток, вызывая отряд дружинников.

Дружинникам наконец удалось навести порядок. Они схватили нескольких человек и притащили их к Ван Чжофаню. Высокий мужчина, вооруженный копьем, с красной повязкой на левой руке, сказал ему:

— Не стоит их допрашивать. Мы знаем, что эти выродки из деревни Сунчжуан. Мы ранили семерых или восьмерых из них.

— Ты прав, старик. Мы из общества «Власть мужей» и хотели расправиться с вами, скоты! — громко ругался один из пойманных, гневно сверкая глазами.

Все знали, что в Сунчжуане есть общество «Власть мужей», враждующее с местным крестьянским союзом.

— Вот они, бандиты! — словно гром, грянуло со всех сторон.

Затем палки, комья земли, камни обрушились на схваченных. При этом пострадало немало своих.

Ван Чжофань, видя, что дело плохо, приказал дружинникам увести схваченных и одновременно попытался отвлечь толпу, закричав:

— Идемте в Сунчжуан громить общество «Власть мужей»!

Это сразу подействовало. Толпа немедленно покатилась, словно гонимая ветром, к соседней деревне.

Подходя к деревне, толпа представляла собой армию более чем в тысячу человек. Дружинники подняли весь свой отряд, немало крестьян примкнуло и по дороге. Деревня Сунчжуан, не имевшая охраны, была захвачена без сопротивления. Все знали, кто является главой общества, а кто — членами; поэтому, действуя группами, крестьяне почти всех поймали. После того как они пообедали в покоренной деревне, на пленных надели высокие колпаки[26] и погнали их по селу с криками:

— Долой общество «Власть мужей»!

Когда к процессии присоединились женщины, лозунг в их устах изменился:

— Долой мужей-феодалов! Да здравствуют любовники!

Пять различных версий об этом движении, начавшемся словно извержение вулкана, на третий день дошли до уезда. Комитет партии получил подробный официальный доклад Ван Чжофаня как раз через пятнадцать дней после того, как Ху Гогуан был избран членом бюро постоянного комитета, и в то время, когда Лу Мую всеми средствами улаживал затруднения вдовы Цянь Сучжэнь.

Прочитав доклад, Ху Гогуан вскипел от гнева и мысленно произнес: «Да это же самый настоящий бунт!» Он подумал о своей Цзинь Фэнцзе, и мысль эта вызвала неприятное воспоминание. Его сын за последнее время совсем распустился. «Сосунок! Сам бездельничает и ничего не зарабатывает, а все норовит у отца изо рта кусок вырвать!» — зло выругался в душе Ху Гогуан.

Но тут он вновь задумался о действиях, к которым прибегали крестьяне Наньсяна, и решил в общих чертах перенять их опыт. Тогда он сам смог бы в мутной воде рыбку поймать. Он предполагал, что Фан Лолань и другие деятели партии не смогут придумать ничего разумного и он легко осуществит свой план.

Все произошло так, как он и предполагал. У остальных членов комитета, ознакомившихся с докладом, не возникло никаких проектов, и они все ограничились тем, что только поговорили на эту тему. Даже Фан Лолань лишь спросил у заведующей женским отделом Чжан:

— Каково мнение женского отдела об этом происшествии? Порицаете или одобряете?

— Это — массовое движение крестьян, — ответила Чжан, поглощенная подготовкой к митингу в честь международного праздника женщин — 8 марта. — Притом от обобществленных женщин не поступило никаких заявлений. Лучше не вмешиваться!

В хлопотах и заботах события, происшедшие в деревне, отодвинулись на второй план, а в следующие дни о них перестали говорить даже в партийном комитете, и лишь Ху Гогуан втайне вынашивал свой план.

Но на спокойных улицах уездного городка эти события породили новые волнения. Уже многие бездельники обсуждали в чайных и кабачках, как будут проводить обобществление женщин, и подсчитывали, сколько в городке наложниц, вдов, монахинь и служанок. Договорились даже до того, что, мол, и девушек следовало бы разыграть по жребию.

Эти слухи немедленно облетели весь городок. Они стали известны даже старому Лу, укрывшемуся от мира в своем саду. Цянь Сюецзю пришел поговорить с ним об этом, и вполне понятно, что старик очень встревожился о своей Муюнь.

— События в деревне Наньсян действительно имели место. К городским слухам тоже следует отнестись внимательно. Вам нужно быть осторожным, — сказал на прощание Цянь Сюецзю и быстро ушел.

Он, по-видимому, не желал сидеть долго, чтобы не отнимать у старого Лу и его дочери время, нужное для сборов в дорогу. Хотя старик до сих пор чувствовал себя спокойно и уверенно, сейчас он заволновался. Он немедленно разыскал дочь и, передав ей сообщение Цянь Сюецзю, вздохнул.

— Дядюшка Цянь считает, что обстановка опасная и не стоит оставаться здесь. Он уговаривает нас уехать подальше. Но ведь бурные разливы происходят повсюду. Где мы найдем убежище? А здесь находятся владения предков, и мне трудно расстаться с ними.

Муюнь, наклонив голову, рассматривала свои ноги. Она не принадлежала к разряду современных девушек, посещавших школу, но ее ноги не были изуродованы бинтованием, и для нее отъезд из дома не представлял проблемы. Однако Муюнь не очень верила слухам и думала, что опасения отца излишни.

— Ты уверен, отец, что эти слухи правдоподобны? — медленно заговорила она. — Сейчас и вправду все время случается что-нибудь неожиданное, но все же никто еще не нарушил принципов справедливости. Происшествие в Наньсяне, отказ от мужей, призыв к защите любовников кажутся странными и смешными, но, если поразмыслить, они справедливы. Когда-то наша няня Лю Ма рассказывала, что женщина в деревне живет хуже скотины. Мужчина ест и бездельничает да еще любит играть в азартные игры и пить вино, а деньги заставляет добывать жену. Если имущество промотано и у жены тоже нет денег, муж продает ее. Разве можно считать несправедливым отказ от подобных мужей? Ты, отец, раньше не раз помогал таким деревенским женщинам, потерявшим свое пристанище.

Старик слегка кивал головой, но затем прервал рассуждения дочери:

— Не будем говорить о событиях в деревне. А вот у нас в городке, как рассказал дядя Цянь, тоже хотят обобществить наложниц, служанок, вдов и даже раздать по жребию девушек. Это поистине зверство! Дядя Цянь пришел предупредить нас, чтобы мы приняли меры предосторожности. Он не советует оставаться здесь.

— Дядюшка Цянь опытен и дальновиден. Но я считаю, что события в деревне отвечали принципам справедливости. А в городе вряд ли смогут произойти такие ужасные вещи. Слухи об обобществлении наложниц и вдов уже напугали многих, но едва ли они окажутся правдой. Что же касается распределения девушек по жребию, то это совершенно безосновательно. Подруги госпожи Фан — Чжан и Лю — незамужние.. Неужели их тоже разыграют по жребию?

При этих словах Муюнь, не сдержавшись, мило засмеялась. Отец потеребил бороду и, подумав немного, проговорил:

— Может быть, в твоих словах и есть доля истины. Однако когда люди начинают бесчинствовать, даже мудрец не может предугадать, что произойдет. Слова «небесный путь», «разумный закон», почитаемые в древности, ныне стали пустым звуком.

Обсуждение вопроса, следует ли оставаться в опасной обстановке, было временно отложено. Старый Лу почувствовал растерянность и пустоту. Его прежние идеи и убеждения поколебались и потеряли опору. Но он был литератором, давно отошедшим от мирских дел и избегающим всяких волнений.

Поэтому он тревожился недолго. Вскоре он вновь обрел спокойствие и решил описать события в Наньсяне в стихах. Заложив за спину руку, он вышел из комнаты дочери и отправился слагать поэтические строки.

Муюнь, грустно глядя на одинокую фигуру отца, невольно уронила несколько слезинок. Она глубоко чувствовала печаль одиночества.

По своей натуре она не была веселой и живой, хотя и не походила на классических красавиц древности, которые целыми днями грустили и хмурились.

Однако каждый раз, когда она видела отца печальным, она ощущала тоску из-за своего одиночества.

С детства окруженная заботой отца, известного ученого, она восприняла от него широкую натуру и самостоятельность. Поэтому, хотя Муюнь редко выходила из дома, она не превратилась в девушку с заурядным характером. Она была сильна духом и уверена в своих силах. Ее вряд ли удовлетворяла жизнь в одиночестве. Однако косность и застойность жизни уездного городка, обязанность ухаживать за старым отцом да несложные домашние дела не позволяли ей вырваться из этого одиночества.

Узнав от отца о слухах, она хотя и решила разумом, что они необоснованны и отъезд ее принес бы только излишние хлопоты, но в душе стремилась вырваться из старинного сада и уйти в новый мир.

И все же события, которые, по просвещенному мнению Лу Муюнь, были маловероятными, нарастали день ото дня. Вдобавок на митинге в честь 8 марта Сунь Уян, говоря о происшествии в Наньсяне, торжественно назвала его «весенним громом пробуждения женщин», «предвестником освобождения служанок и наложниц». Выразив сожаление, что женское движение в городе отстало и о нем ничего не слышно, Сунь Уян сказала:

— Деревня идет впереди, город отстал. Это — наш позор!

Не только Сунь Уян, но известная своей серьезностью и опытом Чжан в своем выступлении говорила, что система наложниц противоречит гуманности и партийным принципам. Она утверждала, что девушек, ставших монахинями, против их желания продают негодяям и буддистские храмы ничем не отличаются от публичных домов.

Эти речи как бы подтверждали обоснованность слухов, и после этого уличных толков стало, конечно, больше.

Ху Гогуан, преисполненный честолюбивыми помыслами, боялся, что кто-нибудь опередит его, и, решив больше не медлить, на ближайшем же заседании уездного комитета партии выдвинул свой долго вынашиваемый проект. Этот проект представлял для Ху Гогуана двойную выгоду: он избавлял от затруднений с Цзинь Фэнцзе и разрешал запутанный вопрос о Лу Мую и Цянь Сучжэнь. Но основное желание Ху Гогуана заключалось не в этом.

Среди членов комитета, как всегда, не было единства мнений. Ху Гогуан не прислушался к голосу улицы о том, что девушек также надо распределить по жребию, и в его проекте даже не упоминалось о жеребьевке. Он стоял за то, чтобы все служанки, вдовы, монахини были обобществлены и распределены.

Чэнь Чжун первым выступил против, полагая, что это предложение почти ничем не отличается от предложения об обобществлении жен и послужит лишь подтверждениям правильности измышлений реакционеров.

Фан Лолань также возражал, утверждая, что распределение женщин противоречит принципу свободы брака.

Самым удивительным было несогласие Чжан, и это сильно разгневало Ху Гогуана.

— Возражение товарища Чжан меня очень удивляет, — сказал он. — Ведь в вашей речи на празднике восьмого марта открыто обличались система наложниц и развращенность монахинь. Почему же между той речью и сегодняшним выступлением такое противоречие?

— Моя речь имела целью пробуждение масс. Мы желаем, чтобы в дальнейшем количество наложниц и монахинь не увеличивалось, и отнюдь не собираемся вмешиваться в современные события. Если уж мы затронули вопрос об обобществлении, то мне кажется, что распределение женщин также нарушает свободу. Известно, что осуществление освобождения наложниц и монахинь практически очень сложно, и в этом деле нельзя поступать неосмотрительно.

Чжан говорила уверенно и смело, но Ху Гогуан высмеял ее половинчатую речь. Он сказал:

— Если мы сделаем полшага, а потом остановимся, зачем нам революция? Что касается способа обобществления, его, конечно, следует тщательно обсудить, но в принципе я не могу отказаться от своей точки зрения.

По-видимому, слова «зачем нам революция» прозвучали тяжелым упреком, да и обвинение в половинчатой речи было неприятным. Поэтому Линь Цзычун и Пэн Ган встали на сторону Ху Гогуана.

По существу и Фан Лолань был согласен с ним, и его реплика: «Можно обсудить практические меры» — означала, что он больше не будет категорически возражать. Таким образом, вместо того чтобы решать вопрос о приемлемости выдвинутого проекта, перешли к рассмотрению способов его осуществления. Фактически это означало молчаливое согласие с предложением Ху Гогуана.

— Распределение женщин равносильно полному пренебрежению к их человеческому достоинству, — заметил Линь Цзычун. — Попросту говоря, женщина опять превращается в товар. Так нельзя. Я предлагаю освободить женщин от оков, возвратить им свободу и этим ограничиться.

Фан Лолань слегка кивал головой и молчал.

Чжан вновь выступила против. Она утверждала, что наложницы и служанки пока еще не смогут воспользоваться свободой. Если освободить их и предоставить самим себе, их вновь развратят и сделают рабынями. Чжан предлагала дать освобожденным женщинам образование за счет государства и научить их работать, а затем предоставить им право жить, как им захочется. Все признали это предложение правильным, и никто не возражал.

Однако вопрос, следует ли освобождать вдов и каким принципом руководствоваться в отношении служанок и наложниц, снова вызвал разногласия. Ху Гогуан всеми силами ратовал за освобождение вдов, мотивируя это тем, что так будет нанесен удар старой феодальной идеологии.

Спор продолжался долго. Когда все устали, приняли следующее решение:

«Освободить всех служанок; с наложницами старше сорока лет поступать в соответствии с их желанием; освободить всех монахинь; с престарелыми поступать в соответствии с их волей; освободить всех бездетных вдов моложе тридцати лет; с остальными поступать по их усмотрению».

Кроме того, постановили:

«Обязать женский отдел совместно с женским союзом в недельный срок провести обследование. Поместить служанок, наложниц и монахинь в Дом освобожденных женщин».

Вопрос об обобществлении можно было считать успешно законченным. Правда, некоторые не были удовлетворены названием «Дом освобожденных женщин», но спор продолжался уже полдня, и распухшие головы членов комитета больше не в силах были ни о чем думать.

Больше всех был доволен, конечно, Ху Гогуан. После заседания он немедленно отправился в дом вдовы Сучжэнь повидать Лу Мую. Теперь не только Лу Мую нашел здесь свой второй дом, но и Ху Гогуан стал частым гостем.

Было три часа пополудни. В гостиной вдовы лишь безмятежно сидела на чайном столике кошка. На столе у входа в вазе стояли недавно срезанные ветки персика. Рядом с вазой лежала перевернутая шапка Лу Мую.

Ху Гогуан вышел в сад и заглянул в окно правой комнаты. Окно покрывала белая тюлевая занавеска, и за ней трудно было что-нибудь рассмотреть; лишь колебались неясные тени и доносился приглушенный смех.

Ху Гогуан смекнул, в чем дело, и решил быстро пройти через гостиную в правую комнату и напугать друзей. Но едва он успел дойти до двери, как его шаги были услышаны в соседней комнате и испуганный женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, Ху Гогуан, — прямо ответил он, увидя, что дверь в правую комнату заперта.

Когда Лу Мую вышел, Ху Гогуан захихикал:

— Мую, ты все веселишься? Ведь день…

Громкий смех Лу Мую прервал его слова.

Затем появилась Сучжэнь. Румянец на ее лице не уступал в яркости персиковым цветам, стоящим в вазе. Черные длинные волосы были заплетены в толстую косу и, как всегда, блестели. На женщине, по обыкновению, не было юбки, а лишь широкие пестрые штаны.

Сучжэнь как гостеприимная хозяйка пригласила Ху Гогуана выпить чаю и покурить. Но когда мужчины заговорили об освобождении вдов, она со смехом убежала в соседнюю комнату.

— Таким образом, мое дело разрешилось, — проговорил Лу Мую. — Третьего дня ее родственники приходили скандалить со мной, но отступили, испугавшись моих угроз. Теперь я совсем спокоен. Я тебе безгранично благодарен, брат Гогуан! В нашем доме нет ни служанок, ни наложниц. А как ты поступишь со своей Цзинь Фэнцзе? — участливо спросил он.

Он не знал, какую роль играла Цзинь Фэнцзе в семье Ху, но предполагал, что, вероятно, роль служанки или наложницы.

— Цзинь Фэнцзе? — спокойно переспросил Ху Гогуан. — Она, собственно, девушка из хорошего дома. Как-то в деревне был голод и моя жена взяла ее на воспитание. Хотя, она и помогает по хозяйству, но не является служанкой. Сейчас между нею и моим сыном свободная любовь. Я так и доложу кому следует. В доме есть еще девочка Иньэр, которая находится на положении прислуги и уже с кем-то помолвлена.

Такая характеристика Цзинь Фэнцзе и Иньэр была заранее придумана Ху Гогуаном.

— Ну ладно. Время позднее, пойдем поужинаем в ресторане «Цзюйфэнгуань». Плачу? я!

Лу Мую приглашал Ху Гогуана закусить довольно часто, но сейчас это, вероятно, имело оттенок благодарности.

— Погоди! Есть еще дельце. Дому освобожденных женщин, конечно, потребуются служащие. Неплохо было бы устроить туда Сучжэнь. Но мне неудобно ее выдвигать. Найди Чжу Миньшэна, и пусть он попросит Сунь Уян сделать это. Если Сучжэнь порекомендует женский союз, дело непременно завершится успехом. Это нельзя откладывать. Сейчас же отправляйся к Чжу Миньшэну, а я подожду тебя здесь.

— Пойдем вместе, а затем сходим в ресторан, — предложил Лу Мую. — Ну, как?

— Нет, я не хочу видеть Сунь Уян. Мне противен ее невозможный характер.

— Чжу Миньшэн в последнее время редко бывает вместе с Сунь Уян, и вряд ли мы с ней встретимся. Пошли! — настойчиво уговаривал Лу Мую.

— Нет! Нет! — упорно отказывался Ху Гогуан. — Быть рядом при твоем разговоре с Чжу Миньшэном мне тоже неудобно.

— Ну ладно. Жди здесь.

— Постой! — вдруг окликнул Ху Гогуан приятеля, взявшего шапку и уже собравшегося уходить. — Ты говоришь, Чжу Миньшэн в последнее время редко бывает вместе с Сунь Уян. Разве они поссорились?

— По-видимому, да. Говорят, что Сунь Уян очень близка с Фан Лоланем, а Чжу Миньшэн ревнует.

Ху Гогуан хмыкнул и ничего не ответил. Он был завистлив, к тому же, налетев на неприятность во время первого визита к Фан Лоланю, он до сих пор таил злобу к нему и неустанно искал случая отомстить.

После ухода Лу Мую Ху Гогуан направился в боковую дверь гостиной и там столкнулся с Сучжэнь. Эта красивая женщина, видимо, уже давно подслушивала, лениво опершись о дверь. Ху Гогуан схватил ее за руку, потащил в спальню и, брызжа слюной в лицо, заговорил:

— Ты все слышала? Хорошо ли я уладил твои дела?

— Очень вам благодарна, — кокетливо отвечала, вырываясь, Сучжэнь.

— В таком случае еще третьего дня ты мне обещала. Когда же…

Отстранив руки Ху Гогуана и одновременно играя глазами, женщина сказала:

— Вы такой страстный…