XI

Троих арестованных освободили, но начальник уезда по-прежнему остался у власти. Так решил Ли Кэ, и Ху Гогуан был очень недоволен. Ли Кэ имел влияние на руководство крестьянским союзом, и Ху Гогуан оказался бессилен; ему оставалось только затаить злобу.

Когда крестьяне прекратили осаду управы, Ху Гогуан заявил в профсоюзе приказчиков, что Ли Кэ чересчур мягок и легко идет на компромиссы и что на этот раз народ напрасно потерпел поражение.

Но если бы он знал, что в кармане Ли Кэ уже лежал приказ арестовать Ху Гогуана, он, несомненно, заявил бы, что Ли Кэ не только мягок и уступчив, но и контрреволюционер.

Когда вечером Фан Лолань и Чэнь Чжун рассказали Ли Кэ о преступлениях Ху Гогуана, Ли Кэ сообщил им о приказе арестовать Ху и отдать его под суд. Он сказал:

— Ху Гогуан — это презренный лешэнь вашего уезда. Нашелся человек, который полмесяца назад рассказал о нем в провинции, вскрыл его былые злодеяния и подоплеку недавнего освобождения служанок и наложниц. Провинциальный комитет партии уже провел расследование и постановил предать его суду. Я приведу это решение в исполнение. Только что я попросил начальника уезда приказать полицейскому управлению произвести арест. Завтра на заседании комитета партии я выступлю с разъяснением.

Фан Лолань и Чэнь Чжун в изумлении качали головой. Им было стыдно.

— Его деятельность после проникновения в партийный комитет, — продолжал Ли Кэ, — фактически была подлой игрой, которую он вел ради своих личных выгод, прикрываясь маской революционности. Самое отвратительное то, что он хотел установить влияние в профсоюзе рабочих и в крестьянском союзе и превратить их в опору для своих преступлений. Этот человек коварен и искусно маскировался. Не удивительно, что он так ловко вас обманывал.

— Он не только искусно маскировался, но и умел ловить удобный момент, — заметил Фан Лолань. — Помнится, во время волнений приказчиков он выступал очень решительно, нажил на этом политический капитал и таким путем пролез в партийный комитет. Теперь ясно, что, когда наша позиция в вопросе о приказчиках была шаткой, Ху Гогуан использовал благоприятный случай для спекуляции.

Фан Лолань словно терзался раскаянием.

— Мягкость, конечно, не годится, но и излишняя твердость вредна делу, — проговорил Чэнь Чжун. — Ху Гогуан — примазавшийся элемент. Это абсолютно ясно. Но такие, как Линь Бупин, по-видимому, страдают пороком чрезмерной твердости.

Ли Кэ засмеялся. На его неподвижном лице можно было прочесть несогласие. Он смотрел на Фан Лоланя, видимо ожидая, будет ли тот еще говорить.

— Нельзя применять только мягкость или твердость. Иногда следует использовать и то и другое, — вновь заговорил Ли Кэ, заметив, что Фан Лолань слегка кивнул головой. — Во всех недавних событиях вам не хватало ясного понимания дела, быстроты и решительности. Мягкость и твердость вы не применяли надлежащим образом. Иногда вам казалось, что вы действуете мягко, на самом же деле у вас просто не было ясности в данном вопросе и смелости. Но и твердость являлась следствием непонимания обстановки и действий вслепую. Поэтому вся работа проводилась наобум, а не продуманно. Отныне необходимо прежде всего уяснить себе обстановку. Однако в вопросах, для решения которых условия еще не созрели, можно проявить мягкость, но отнюдь нельзя о них забывать.

Ли Кэ говорил холодно и отвлеченно, видимо считая свои рассуждения очень важными.

Однако малоинтересные высказывания о «понимании», «мягкости и твердости» испортили настроение Фану и Чэню, и разговор постепенно иссяк. Чэнь Чжун даже позабыл задать вопрос о политике провинциальных властей, давно вертевшийся у него на языке.

Так как время было позднее, Чэнь Чжун и Фан Лолань оставили низкорослого особоуполномоченного. По дороге Чэнь Чжун тихо проговорил:

— Этот уполномоченный намного строже прошлого, но чересчур заносчив. Он считает, что наша работа никуда не годится, и критикует нас за непонимание обстановки, словно мы какие-нибудь деревенские старички и даже не понимаем значения революции и учения партии.

Фан Лолань задумчиво кивнул и промолчал.

Однако вскоре «непонимание» проявилось на практике. Ху Гогуан благополучно разгуливал на свободе и настраивал приказчиков против Ли Кэ. Профсоюз приказчиков неожиданно выступил с заявлением, где спрашивал в резкой форме, в чем виноват Ху Гогуан. Уездный комитет партии опубликовал доклад Ли Кэ о Ху Гогуане. Но профсоюз приказчиков вновь созвал собрание и потребовал, чтобы Ли Кэ пришел разъяснить сомнительные места в докладе.

За полчаса до собрания Линь Цзычун, услышав неприятную новость, пришел к Ли Кэ и стал убеждать его никуда не ходить.

— Приглашая тебе сегодня прийти дать пояснения, они просто-напросто заманивают тебя и хотят разделаться с тобой силой, — говорил Линь Цзычун очень серьезно, и даже голос его изменился, будто величайшая опасность была уже рядом.

Ли Кэ холодно покачал головой, неторопливо одевая свой серый френч.

— Это совершеннейшая правда, — продолжал Линь Цзычун.

— Да откуда ты узнал подобную нелепость?

— Мне сообщила Сунь Уян. У нее сведения из достоверных источников. Сообщения Сунь Уян всегда верны. Ты бы видел, как она растеряна!

— Если даже есть опасность, я должен идти.

— Можешь под предлогом занятости послать к ним на собрание кого-нибудь другого.

— Нельзя! Приказчики и так глубоко заблуждаются насчет Ху Гогуана. Я хочу пойти и рассказать им все.

— Сегодня не ходи, а в какой-нибудь день пригласи их руководителей и побеседуй с ними в комитете партии.

Ли Кэ твердо покачал головой, взглянул на часы и, не торопясь, надел фуражку.

— Раз уж ты непременно хочешь идти, — в отчаянье проговорил со вздохом Линь Цзычун, — ты должен взять с собой охрану!

— Может быть, прихватить с собой еще целый отряд? Не беспокойся, — улыбнулся Ли Кэ и спокойно ушел.

Линь Цзычун растерянно потоптался на месте. Решительное, хладнокровное лицо Ли Кэ все еще стояло перед его глазами. Постепенно к Линь Цзычуну вернулось спокойствие, и он подумал, что вряд ли сообщение Сунь Уян верно, а может быть, он не так понял. Он очень спешил и, услышав, как Сунь Уян сказала: «Они хотят избить Ли Кэ», — тотчас убежал. Быть может, она хотела добавить еще что-нибудь.

Линь Цзычун засмеялся, и, так как у него не было особых дел, он отправился в женский союз, думая найти Сунь Уян и подробно порасспросить ее обо всем.

Ветра не было, и солнце нещадно палило. На маленьких уличках было душно и жарко, как в парильне.

Линь Цзычун быстро шагал, держась теневой стороны. Проходя мимо ворот с прибитым на них матерчатым плакатом, он услыхал доносившийся оттуда очень знакомый мужской голос. Ему показалось, что это голос Ху Гогуана.

Линь Цзычун остановился, желая еще раз послушать, но теперь раздавался лишь нежный женский смех, а затем все затихло.

С большим трудом Линь Цзычун дошел до женского союза, но Сунь Уян там не оказалось. По обыкновению, на двери была приколота записка: «Ушла в комитет партии».

Линь Цзычун был весь в поту. Он не мог идти дальше. Усевшись в гостиной, он принялся просматривать газеты, ожидая возвращения Сунь Уян.

Линь Цзычун перелистал три старых газеты, подходил дважды к телефону, по которому неизвестно откуда вызывали Сунь Уян, и, увидев, что солнце уже склонилось к западу, решил уйти. Но тут как раз вернулась Сунь Уян.

— Браво. Ты здесь спокойно прохлаждаешься, а Ли Кэ избит! — в упор бросила она.

Линь Цзычун вскочил.

— Правда? Не надо шутить, — сказал он.

— Хорошо, если бы это была шутка. Пойди сам погляди, — серьезно ответила Сунь Уян, и Линь Цзычун не мог не поверить.

Он сразу же спросил:

— Как избит?! Тяжело ли ранен? Где он сейчас?

Сунь Уян торопливо ответила:

— Не успел он и слова сказать, как на него набросились. Вероятно, ему сильно досталось. Пойди, погляди!

— А где он?

— Все еще на старом месте, в своей комнате. Извини меня, я тебя оставлю. Я хочу переодеться и умыться.

Посмотрев вслед удаляющейся Сунь Уян и заметив, как она лениво потягивается, Линь Цзычун почувствовал сомнение. Почему она так поспешно ушла? Вероятно, вся эта история с избиением от начала до конца сочинена ею, чтобы подурачить его.

Он вновь отправился к Сунь Уян, но дверь была заперта и она не соглашалась ее открыть.

Придя в комитет партии, Линь Цзычун узнал, что Сунь Уян его не обманывала. Вряд ли Ли Кэ мог поправиться раньше чем через десять дней. Линь Цзычун сетовал, что его уговоры не подействовали, но раненый Ли Кэ покачал головой:

— Это хорошо, что меня избили. Теперь народ сможет отчетливо разглядеть, что за человек Ху Гогуан. Меня били немногие. Большинство людей помогало мне, защищало меня. Иначе я, пожалуй, распрощался бы с жизнью.

— На тебя накинулись, не дав сказать и слова? Ты так ничего им и не разъяснил?

— Я успел лишь произнести: «Граждане! Товарищи!» — и меня ударили. Я ничего не растолковал им, однако мое ранение является самым лучшим разъяснением.

Рассуждения Ли Кэ, может быть, и имели резон, но избиение его явилось первым звеном в цепи реакционного заговора.

Линь Цзычун внес в партийный комитет предложение провести реорганизацию профсоюза приказчиков, найти и наказать организаторов избиения. Однако Чэнь Чжун и другие, боясь вызвать ответное возмущение и усилить беспорядки, выпустили для видимости лишь воззвание, проникнутое возмущением.

Во второй половине дня в городке появилось с десяток молодых людей, одетых в военную форму, выглядевших очень устало. Переночевав в городке, они спешно отправились в провинциальный центр.

Сразу же из чайной «Цинфэнгэ» поползли страшные слухи. Знаток новостей Лу Мую рассказывал, что армия, выступающая против провинциального правительства[34], спускается по реке и через три-четыре дня будет здесь. Тогда все, кто прислан центром, будут арестованы и расстреляны.

Многие смекнули, что во всем городке только раненый Ли Кэ является уполномоченным провинции.

Но были и другие известия. Их сообщал гадатель, пришедший из пригорода Усинцяо. Округлив глаза, он холодно говорил:

— О, людей, которым грозит смерть, много! Будут убиты стриженые женщины. Мужчины, одетые в синее или желтое, тоже умрут. И те, кто вооружен копьями, погибнут. Все, кто состоит в рабочем или крестьянском союзе, будут казнены! Я своими глазами все видел. Будут убивать, убивать! Реки превратятся в потоки крови! Поистине, красной станет земля, которую освещает белое солнце на голубом небе.

Слова гадальщика на следующее утро превратились в маленькие записки, неизвестно когда и кем расклеенные по улицам. Это были квадратные бумажки, исписанные словами наподобие: «Вы… раньше… все погибнете, раскаиваться поздно».

В полдень по городку разбрасывались также прокламации. Обстановка с каждым часом становилась все более напряженной.

Вечером, после чрезвычайного совещания, профсоюз рабочих и крестьянский союз приказали пикетчикам выставить дозоры на важнейших улицах и попросили полицейское управление арестовать хулиганов, которые распространяли листовки. Наступило, видимо, равновесие сил.

Ли Кэ знал об этих событиях и пригласил Фан Лоланя и Чэнь Чжуна побеседовать.

— Беспорядки в городе возникли, видимо, по двум причинам, — выразил предположение он. — Во-первых, группа Ху Гогуана недавно объединилась с тухао и лешэнь и они собираются действовать сообща. Во-вторых, слухи о приближении армии придают сил реакционерам. Народные организации уже приступили к подавлению реакции. Уездный комитет партии тоже должен развернуть активную работу.

Фан Лолань задумался, а Чэнь Чжун ответил:

— У комитета партии нет ни сил, ни смелости. Как же он сможет действовать?

— Завтра мы думаем созвать внеочередное заседание и обсудить методы работы, — заметил Фан Лолань.

— Провести заседание нужно, — подтвердил Ли Кэ. — Самое важное заключается в том, чтобы партийный комитет обладал решительностью, чтобы он мог сыграть руководящую роль в подавлении реакционеров силами пикетчиков и крестьянских отрядов. На завтрашнем заседании следует постановить: немедленно арестовать скрывающихся в городе тухао и лешэнь, и всех подозрительных, обуздать хулиганов, потребовать, чтобы начальник уезда передал отряд охранников в ведение комитета партии. Нынче весь отряд охраняет одного начальника уезда — это совсем неправильно.

Ли Кэ посмотрел на Фана и Чэня. Оба сидели молча.

— Арестовать реакционеров, пожалуй, будет трудно. Ведь на их лицах ничего не написано, — наконец нерешительно высказался Фан Лолань.

— А если начальник уезда не согласится передать отряд охранников, что тогда? — поспешно вставил Чэнь Чжун.

— Когда начнем производить аресты, люди непременно будут выдавать врагов. — Ли Кэ сначала ответил Фан Лоланю. Затем он повернулся к Чэнь Чжуну: — У начальника уезда нет оснований не позволять отряду охранников усмирять реакционеров. Если же он решительно откажется, можно будет обратиться прямо к охранникам и попытаться пробудить в них сознательность. Если и это не удастся, мы просто разоружим эту сотню людей.

Фан и Чэнь побледнели. Они решили, что у Ли Кэ воспалилась рана и потому несколько затуманился рассудок. Оба чувствовали, что, если разговор будет продолжаться, Ли Кэ наговорит еще больше пугающего и странного.

Переглянувшись, Фан и Чэнь сказали:

— Завтра на заседании так и сделаем.

Затем они посоветовали Ли Кэ не тревожиться и, пожелав быстрее поправиться, ушли.

На заседании, открывшемся на следующее утро, было сообщено мнение Ли Кэ. Все переглядывались и молчали. Безмолвие длилось минут пять. Затем председательствующий Фан Лолань через силу заговорил:

— Эти три мероприятия вполне целесообразны, нужно только тщательно обсудить, как их осуществить. Комитет партии не имеет полномочий решать вопросы, касающиеся общего положения. На мой взгляд, неплохо было бы созвать совместное заседание всех общественных организаций, пригласить на заседание также начальника уезда и подробно обсудить методы действия. Каково мнение присутствующих?

Только все собрались поднять руки в знак одобрения, как неожиданно вбежала раскрасневшаяся, задыхающаяся женщина. Воротник ее белой блузки был порван, плечо обнажено. Первыми ее словами были:

— Хулиганы громят женский союз!

Все в изумлении широко раскрыли глаза и испуганно вскрикнули. Фан Лолань, который сохранял спокойствие, вытер рукой выступивший на лбу пот и сказал:

— Уян, сядь и спокойно все расскажи.

— Я только проснулась и села писать письмо, как вдруг снаружи раздался сильный шум и звон бьющихся стекол. Я выскочила из комнаты, чтобы узнать, что случилось, и услышала громкие мужские выкрики: «Долой обобществленных жен!» Оттуда же доносился женский плач. Я поняла, что дело плохо, и скорей побежала через боковой выход. Но кто знал, что дверь уже охраняется?! Там стоял какой-то парень. Он схватил меня… Он порвал мне блузку. В конце концов я вырвалась и убежала. Что произошло потом, я не знаю, — путано рассказывала Сунь Уян, тяжело дыша.

На ее белом плече виднелись кровоподтеки, видимо, полученные в то время, когда она вырывалась от парня.

— Сколько было хулиганов?

— Как они одеты? Чем вооружены?

— Все ли спаслись из женского союза?

— Слышны ли были плач и крики о помощи?

Присутствующие, несколько пришедшие в себя, наперебой задавали вопросы.

Однако Сунь Уян лишь кивала головой и, прижав руку к сердцу, ничего не говорила.

Тогда одни стали предлагать послать кого-нибудь разузнать обо всем, другие же считали, что нужно позвонить по телефону и расспросить.

Сунь Уян, все еще держась за сердце, быстро сказала:

— Скорей просите бюро общественной безопасности послать полицейский отряд! Пока вы болтаете, женский союз будет полностью разгромлен!

Слова Сунь Уян протрезвили присутствующих: женский союз, вероятно, находился в руках бандитов. Позвонили в бюро общественной безопасности, и снова все уселись взволнованно обсуждать случившееся. Строились догадки, будут ли хулиганы чинить зверства над женщинами, расспрашивали Сунь Уян, как ей удалось спастись, какое лицо было у хулигана, который ее схватил. А дело, из-за которого они сегодня собрались, было совершенно забыто.

Резкий телефонный звонок нарушил шум и оживление. Пэн Ган, решив, что это отвечает бюро общественной безопасности, весело подбежал к аппарату. Но, сказав только: «Да, да», — он побледнел, бросил трубку и дрожащим голосом крикнул:

— Хулиганы идут бить нас!

— Что? Это звонит бюро общественной безопасности? Ты не ослышался? — казалось, спокойно спросил Фан Лолань, но с его лба одна за другой скатывались крупные капли пота.

— Это не из бюро общественной безопасности… Крестьянский союз предупредил… чтобы мы подготовились.

В этот момент в полной растерянности вбежал солдат, охраняющий уездный комитет партии. За ним следовал такой же перепуганный привратник. Солдат сказал, что он видел на улице бандитов. Они тащили несколько совершенно раздетых женщин, громко ругались и кричали: «Долой уездный комитет партии!» Привратник ничего не видел, но он первый узнал страшную новость, принесенную караульным, и поэтому тоже примчался сюда.

Разве могла здесь быть ошибка? Ведь солдат сам видел. Притом с улицы доносился неясный гул, напоминавший надвигающуюся бурю.

Красивые глаза Сунь Уян, в которых еще таился ужас, совсем остекленели. Лица людей исказились от страха, никто не мог рта открыть. Только Линь Цзычун, кажется, не терял присутствия духа. Он приказал караульному и привратнику запереть ворота, а затем потащил Сунь Уян к телефону.

— Позвони помощнику командира отряда охранников, — приказал он, — пусть пришлет солдат.

Крики и удары гонга приближались. Совсем рядом бешено залаяли собаки. Чэнь Чжун страдальчески оглядывался по сторонам, видимо ища, куда бы спрятаться. Пэн Ган уже сбросил верхнюю одежду и измазал лицо тушью, уверяя, что однажды, применив такую маскировку, он избежал опасности.

Фан Лолань то одной, то другой рукой суетливо вытирал со лба пот и сам себе повторял:

— Без военной силы ничего не выйдет! Без военной силы ничего не выйдет!

Вдруг раздался какой-то грохот. У всех замерло сердце. В комнату быстро вбежал привратник и растерянно прошептал:

— Пришли, пришли. Колотят в ворота, что делать?

Действительно, послышались удары, подобные грохоту барабанов. Прибежал, словно влетел, караульный. Видимо, хулиганы уже ворвались в ворота. От громких криков глухо дребезжали оконные стекла. Старый пол в комнате дрожал: это у нескольких почтенных деятелей партии тряслись коленки.

— Скоро прибудет отряд охранников! Нужно только продержаться минут пять — десять, и все будет хорошо, — торопливо проговорила вновь появившаяся Сунь Уян.

Тут только все вспомнили, что она ушла вызывать по телефону на помощь солдат. Слова «отряд охранников» подействовали успокаивающе, и все словно ожили.

Фан Лолань закричал караульному и привратнику:

— Почему вы стоите? Скорей забаррикадируйте дверь!

— Завалите дверь столами и стульями! — добавил Линь Цзычун.

— Нужно продержаться всего пять минут! Пошли, потащим стол! — вдруг оживился Пэн Ган и схватился за длинный стол, стоявший в зале заседаний. Несколько человек взялись ему помогать.

Зловещие крики за воротами сменились беспорядочной руганью и шумом потасовки. Стол уже вытащили из зала, как вновь прибежал привратник и, как и в первый раз, прошептал:

— Не бойтесь! Пришли пикетчики! Это они расправляются за воротами с хулиганами.

Все облегченно вздохнули.

«Бах! Бах!» — вырвались из бурлящего гомона гулкие выстрелы. Появился отряд охранников, и хулиганы разбежались.

Через полчаса все стало ясным. Оказалось, свыше трех десятков хулиганов, вооруженных топорами, кольями и железными прутьями, после нападения на женский союз двинулись глухими улицами громить комитет партии. В женском союзе они схватили трех стриженых женщин: одну служанку и двух активисток. По пути поймали пять-шесть бойскаутов и всю дорогу избивали. Когда подошли к воротам комитета партии, избиваемые были еле живы. Затем пикетчики разогнали хулиганов, несколько было арестовано.

Этот мятеж, конечно, был подготовлен тухао и лешэнь. Однако он, несомненно, имел связь и с Ху Гогуаном. Среди арестованных оказался парень лет восемнадцати-девятнадцати. Люди признали в нем Ху Бина — сына Ху Гогуана. Он не скрывал своего участия в бесчинствах и еще похвалялся, что у бокового входа в женский союз изнасиловал красивую женщину.

— Хэ! Завтра-послезавтра придет большая армия, и стриженые бабы будут изнасилованы до смерти, а всех из партийного комитета расстреляют. Сегодня нам не повезло. Завтра же вы будете в проигрыше, — бахвалился этот молодчик, идя в камеру бюро общественной безопасности.

Во второй половине дня больше тысячи крестьян из близлежащих районов пришли в город и вместе с приказчиками и рабочими устроили массовый митинг. Они арестовали Линь Бупина из профсоюза приказчиков, подозревая, что он сторонник Ху Гогуана, и потребовали немедленного расстрела задержанных утром хулиганов. Но уездный комитет партии не выразил никакого мнения по этому вопросу и даже не прислал своего представителя выступить на митинге.

Линь Цзычун говорил Фан Лоланю:

— Насколько жестоки тухао и лешэнь! Они по очереди изнасиловали трех женщин, которых схватили в женском союзе. Затем содрали с них платье, проткнули груди проволокой и протащили от женского союза до партийного комитета. И лишь здесь убили их, заколотив колья в половые органы. Ты сам видел эти трупы. Разве можно не расстреливать этих хулиганов? Комитет партии должен одобрить требование народа и отстоять его перед полицейским управлением.

Однако Фан Лолань лишь с кислым лицом кивал головой. У него было необычайно смутно на душе. Три окровавленных голых женских трупа всплыли перед его взором. Их выпученные ненавидящие глаза неподвижно глядели на него. Ему стало страшно, и он зажмурился. Тотчас злобные крики хулиганов зазвучали в его ушах. Одновременно какой-то тихий, но настойчивый голос в его душе говорил: «За новогодние события нужно расплачиваться! Вы отнимали у других имущество, сеяли между людьми вражду, а сейчас пожинайте плоды своих деяний! Вы заставляли людей метаться в поисках спасения и вынуждали их к отчаянному сопротивлению. Ты ведь знаешь, как отбивается затравленный зверь? Своими рассуждениями о тухао и лешэнь вы породили бесчисленное множество новых врагов. Вы прогнали тухао, но заменили их новыми кровопийцами, которые прикрываются флагом революции. Вы хотели свободы, а результатом явилась тирания. Если даже суровые методы подавления принесут успех, снова возникнет деспотия, во власти которой вы не хотите быть. Нужны великодушие и справедливость. Только они смогут прекратить эту страшную вражду. Какая будет польза от того, что вы сейчас расстреляете нескольких человек?! Наоборот, это вызовет лишь более лютую ненависть».

Фан Лолань печально вздохнул, подавляя внутренний голос. Он раскрыл глаза и увидел, что на него пристально смотрят маленькие глазки Линь Цзычуна. Вдруг они задвигались, черное поплыло вверх, а белое — вниз, и образовались два странных круглых тела. О, да это две головы. Они очень похожи на стриженые головы окровавленных женских трупов. Слова: «Стриженые бабы будут изнасилованы до смерти» — вновь прозвучали в ушах Фан Лоланя. Он сжал зубы, и на губах его невольно появилась горькая усмешка.

Внезапно оба лица исчезли, и снова видны были лишь два круга.

Но вдруг опять все задвигалось. Черное быстро отделилось от белого, и возникли как бы две разноцветные облавные шашки. Из шашек вылетело множество предметов, напоминавших наконечники стрел. Они нагромоздились перед Фан Лоланем, словно две горки. Тут стало ясно видно, что обе горки состояли из бесчисленного количества глаз, пристально глядевших на лежащие в центре три изуродованных женских трупа. Глаза одной горки выражали ненависть и скорбь, глаза другой — безразличие, холодность или радость. Длинный пояс, напоминавший кирпичную стену, быстро окружил обе горы, и те вдруг рухнули, превратившись в разноцветные половинки. О! Две разные половины городка!

Вновь до слуха Фан Лоланя донесся тайный голос: «Ты говоришь, что все это действия реакции, что это жестокое убийство? А ведь половина городка радуется!» Фан Лолань неожиданно вздрогнул, и с губ его слетел горький вздох. Наваждение рассеялось. Он увидел, что стоит один: Линь Цзычун ушел. С необычной тяжестью на сердце Фан Лолань побрел домой.

Вечером госпожа Фан после печального раздумья сказала мужу:

— Завтра опять что-нибудь случится, Лолань! Неплохо бы Фанхуа отправить к тете.

Прошла ночь. Фан Лолань встал рано утром и вышел поглядеть, что происходит. Сверх всяких ожиданий на улицах царила необычайная тишина. Не было заметно ни бойскаутов, ни пикетчиков. Как всегда, открывались лавки. Прохожих, конечно, было мало, но лишь потому, что было еще очень рано. Приезжавшие на базар крестьяне, по-видимому, проспали, и непривычно было не видеть их.

Фан Лолань нерешительно направился в партийный комитет. Когда он проходил лавку «Вантайцзи», он заметил на полураскрытых дверях приклеенный лист красной бумаги с надписью: «Приветствуем». Тушь еще не успела высохнуть.

Фан Лолань не обратил на это особого внимания и продолжал торопливо шагать, опустив голову. На углу улицы Сяньцяньцзе его неожиданно окликнул женский голос:

— Лолань, ты по каким делам несешься?

Это оказалась Сунь Уян. Она была одета в серый длинный халат. Грудь у нее стала плоской. Видимо, она ее забинтовала.

— Я вышел посмотреть, что происходит. Кажется, люди утихомирились и в городке спокойно, — ответил Фан Лолань, изумленно уставившись на изменившуюся грудь Сунь Уян.

— Спокойно? Ничего подобного! — холодно бросила Сунь Уян. Но, словно почувствовав на своей груди пристальный взгляд Фан Лоланя, она засмеялась: — Ты удивляешься, что я не такая, как всегда? Я забинтовала грудь, чтобы она не слишком бросалась в глаза!

Кокетливый, шутливый тон женщины рассмешил Фан Лоланя. Но маскировка Сунь Уян вызвала в нем тревогу.

— Уян, что происходит? — спросил он. — На мой взгляд, все спокойно.

— Разве ты не знаешь? — удивилась Сунь Уян.

Фан Лолань покачал головой.

— Положение спасти невозможно. Ночью к городку подошла вражеская армия, сегодня она войдет сюда. Есть подозрение, что полицейские сговорились с врагами. Нельзя полагаться и на половину отряда охранников. В городе нет сил для сопротивления. Все ответственные работники народных организаций собираются уходить в деревню Наньсян. Бойскауты и пикетчики тоже отступают в полном составе. Как же ты ничего не знаешь?

На какой-то миг Фан Лолань был ошарашен, затем он спросил:

— Зачем уходить в Наньсян?

— А что, оставаться в городе и ждать смерти? В деревне есть крестьянская армия, можно защищаться. Притом половина отряда охранников тоже хочет уйти.

— Чье это решение?

— Ли Кэ. Он так постановил, получив вчера вечером известия с фронта. В полночь были отозваны со всех улиц дозоры бойскаутов и пикетчиков, а в четыре часа утра они вместе с членами различных организаций покинули город.

— А как же уездный комитет партии? Мы ничего не знаем.

— Линь Цзычуну все известно. Он давно исчез. А я хотела известить тебя.

— А как Ли Кэ?

— И он ушел из города. Его рана еще не зажила, и он был вынужден отправиться первым.

— А ты?

— Я тоже хочу уйти в Наньсян. Сейчас думаю сообщить Лю, чтобы и она скрылась.

Фан Лолань словно свалился в ледяной погреб. Биение его сердца почти прекратилось. Однако капли пота величиной с соевый боб непрерывно скатывались со лба. Забыв даже попрощаться с Сунь Уян, он повернулся, намереваясь идти.

— Лолань, скорей же уходи из города со своей женой! Она ведь тоже стриженая! Будь решителен! — искренне посоветовала ему Сунь Уян и, спокойно улыбнувшись, пошла дальше.

Фан Лолань поспешно возвратился домой и, войдя в двери, удивился. У окна гостиной стояли Чэнь Чжун и Чжоу Шида и с печальными лицами глядели в небо. В плетеном кресле, повесив голову, сидела госпожа Фан.

Как только появился Фан Лолань, все в комнате наперебой заговорили. Фан Лолань вытирал пот и только произносил:

— Ужасно, ужасно! Я получил страшные известия!

— О том, что сбежал начальник уезда! — быстро спросил Чэнь Чжун.

— Сбежал? Я об этом ничего не знаю, — удивился Фан Лолань.

— Сбежал. Только что нам рассказал Шида.

— Лолань, где ты пропадал полдня? Мы ждем и волнуемся. Только что сестра Чжан повела Фанхуа к тете. А нам что делать? Говорят, новости очень плохи!

Голос госпожи Фан дрожал. Не отвечая жене, Фан Лолань подробно рассказал о разговоре с Сунь Уян и даже не забыл упомянуть о ее забинтованной груди.

— Сунь Уян очень заботлива, — колко заметила госпожа Фан. — Скорей уходи в деревню, я же не пойду.

Чэнь Чжун и Чжоу Шида покачали головой.

— Мэйли, ты опять сердишься? — заволновался Фан Лолань. — Как это ты не пойдешь?

— Госпожа Фан, спасаться, конечно, нужно. Только вот бегство в деревню — не выход из положения, — медленно проговорил Чжоу Шида, подергивая при каждом слове плечом.

— Наньсян — лишь временное убежище. Там будет видно. Может быть, мы уедем в Шаши[35]. Там есть международный сеттльмент, и там живет старший брат Мэйли.

Мужчины одобрили этот план. Госпожа Фан тоже, по-видимому, была согласна.

— Брат Чжун, а как ты? — успокоившись и вытирая последние капельки пота, спросил Фан Лолань у Чэнь Чжуна.

— Ему все равно, — ответил за него Чжоу Шида. — И для тебя, брат Лолань, это не имеет значения. Но Ху Гогуан очень тебя ненавидит, и нужно остерегаться. Говорят, что этот господин уже переметнулся на ту сторону.

Фан Лолань понял, что под «той стороной» подразумевается армия, идущая с верховья, и взволнованно вздохнул.

Чжоу Шида, поглядев на солнце, сказал госпоже Фан:

— Уже поздно! Скорей собирайтесь и уходите!

Он не успел закончить, как вбежала Чжан. Лицо ее раскраснелось, а обычно собранные в узел волосы растрепались. Было ясно, что она быстро бежала.

— Вражеская армия уже вступила в Усинцяо! — задыхаясь, проговорила она.

— Как? В Усинцяо? Ведь это десять ли от города! — вскрикнул вспотевший Чэнь Чжун.

— А где мой Фанхуа? — схватив руку Чжан, спросила чуть не плачущим голосом госпожа Фан.

— У тети. Не беспокойся, Мэйли. Что вы с господином Фаном собираетесь делать?

— Чтобы пройти десять ли, нужен час. Мэйли, не надо нервничать, — пытался успокоить жену с трудом сохранявший хладнокровие Фан Лолань.

Госпожа Фан предложила Чжан тоже уйти вместе с ними в деревню, но та ответила:

— Я думаю спрятаться в доме тетки за восточными воротами. Я нестриженая и не привлеку к себе внимания. Но вы отправляйтесь скорее, если решили уходить. Как бы не закрыли городские ворота!