VI

После бурного обсуждения на голосование вынесли три предложения. Первое было выдвинуто Лу Мую и председателем профсоюза приказчиков Линь Бупином. Они предлагали удовлетворить требования профсоюза приказчиков и создать специальный комитет для детальной выработки мероприятий. К этому мнению присоединился Чжао Ботун из купеческого союза.

Со вторым предложением выступил Линь Цзычун. Он считал, что пока не нужно удовлетворять требования приказчиков, а телеграфировать в главный город провинции с просьбой прислать специального уполномоченного для разбора дела. В то же время продолжать пресекать заговорщическую деятельность тухао, лешэнь и реакционно настроенных торговцев. Этой же точки зрения придерживалась и Сунь Уян из женского союза.

Третье мнение принадлежало Фан Лоланю. Он предлагал: а) увеличить жалованье приказчикам: тем, кто получал меньше пяти дяо в год, — на сто процентов, остальным — соответственно меньше; б) обязать хозяев увольнять приказчиков только по согласованию с профсоюзом приказчиков; в) вопросы о прекращении торговли тщательно рассматривать на специальном комитете, образованном из представителей заинтересованных организаций, и передавать решения комитета на рассмотрение уездному комитету партии; г) пикеты и патрули бойскаутов немедленно распустить во избежание паники; д) запретить самовольно арестовывать владельцев лавок. Этот проект поддерживали Чэнь Чжун и Чжоу Шида.

Временный председатель объединенного собрания Пэн Ган громким голосом зачитал все три предложения и своими всегда сонными глазами оглядел лица присутствующих, ожидая возражений или дополнений. Убедившись, что все молчат, он медленно заговорил:

— Первое и третье предложения предусматривают немедленное разрешение вопроса; второе же предполагает дождаться, пока вышестоящие организации пришлют своего уполномоченного. Приступим к голосованию. За какое предложение будем голосовать раньше?

— В городке очень тревожно, и вопрос необходимо решать быстро, — сказал Чэнь Чжун, — затяжка может привести к учащению беспорядков и усилению опасности.

Чэнь Чжун намекал на то, что необходимо отказаться от второго предложения.

— Сначала поставим на голосование первое предложение. Согласны? — вновь спросил председатель.

Никто не возражал.

Тогда начали голосовать. Из двадцати одного человека, присутствующих на собрании, подняли руки лишь девять. Меньшинство!

Приступили к голосованию третьего предложения. Оно собрало всего десять голосов; хотя и больше на один, чем предыдущее, но все же недоставало полагающегося большинства. Линь Цзычун и Сунь Уян оба раза не поднимали рук.

Собрание, по-видимому, склонялось ко второму предложению. Собственно говоря, многие из тех, кто одобрял первое и третье предложения, могли пойти по этому «вынужденному» пути. Чэнь Чжун, сидевший рядом с Чжоу Шида, прошептал ему на ухо несколько слов. После этого Чжоу Шида взял слово и, по обыкновению подергивая плечом, сказал:

— Просить провинциальный центр прислать на помощь уполномоченного — конечно, выход из положения, хотя пройдет самое меньшее четыре-пять дней, прежде чем приедет этот представитель. Наш городок полон всякими слухами. Реакционеры могут воспользоваться тем, что мы не приняли никакого решения, и начнут распространять клевету, а также устрашать торговцев. Народ и так крайне напуган; кто может поручиться, что через несколько дней не возникнут крупные беспорядки?! Поэтому, на мой взгляд, необходимо подождать приезда уполномоченного из центра, а также распустить дозоры пикетчиков и бойскаутов; временно не разрешать торговцам закрывать свои лавки; бойскаутам также запретить осуществлять надзор за лавками; просить отряд крестьянской самообороны уйти. Пусть присутствующие, не торопясь, обсудят, правильно ли мое мнение.

Тут выступил Фан Лолань:

— В городке паника все увеличивается. В этом, конечно, повинны реакционеры, которые измышляют всякие слухи. Однако пикетчики, бойскауты и крестьяне из отрядов самообороны тоже шумят, словно встретились со страшным врагом. Они также терроризируют население, учиняя надзор за лавками и их хозяевами, запрещая вывоз товаров из магазинов и так далее. Я, как Чжоу Шида, стою за то, чтобы рассмотрение основного вопроса отложить до приезда представителя из центра. А пока надо ликвидировать панику. Это будет правильным решением.

— Нет! Так не пойдет! — громко возразил Линь Бупин. — Реакционеры подкупили более двухсот хулиганов. Они готовят мятеж. Мы принимаем серьезные меры предосторожности, но они все же постоянно создают беспорядки. Я утверждаю, что, если дозоры пикетчиков утром будут распущены, вечером город попадет в руки реакционеров.

— Уездный гарнизон насчитывает более сотни человек, — возразил Фан Лолань, — да в полиции имеется около пятидесяти. Неужели они не смогут поддержать порядок?

Линь Бупин в ответ лишь хмыкнул. Но хмыкнул он так презрительно, гневно и с такой многозначительностью, что все собравшиеся испуганно переглянулись.

Слово взяла Сунь Уян.

— Положение серьезное, и нельзя понапрасну тратить время. Факты уже с достаточной ясностью были здесь изложены. Заговор реакционеров зародился не в один день, поэтому нужны решительные действия. Пусть председатель объявит о прекращении прений. Будем голосовать за второе предложение. Затем вернемся к разработке конкретных мероприятий.

В напряженной обстановке мягкий голос Сунь Уян звучал необычайно отчетливо. Эта привлекательная женщина, вертя в своих нежных пальцах карандаш, спокойно излагала свои соображения. Ее голос звучал очень мелодично. Ее большие глаза живо поблескивали из-под густых длинных ресниц. Они таили в себе и любовь, и ненависть, и жестокость — три чувства, движущие людьми. Изогнутые брови иногда хмурились, видно было, что девушка охвачена печалью, и хотелось ее пожалеть. Но сейчас концы бровей слегка поднялись и лицо стало гордым и мужественным. Она говорила взволнованно, и ее высокая грудь вздымалась под бордовым шелковым халатом.

Председатель хотел спросить, есть ли другие мнения, но тут вбежал какой-то человек с мокрым от пота лицом. Он шепнул несколько слов на ухо Линь Бупину, и сразу на лице Линь Бупина напряглись мускулы. Сидевший рядом с ним Лу Мую тоже побледнел.

— Этот товарищ сообщил, что на Сяньцяньцзе вспыхнул мятеж, — быстро поднявшись, почти прокричал Линь Бупин. — Бойскауты ранены! Реакционеры уже выступили!

Эти слова вызвали у всех возглас испуга.

Неожиданно за стеной зала заседаний, в помещении уполномоченного уездного партийного комитета, раздался звонок телефона.

— А вы еще стояли за роспуск пикетчиков и крестьянских отрядов, — кричал Линь Бупин. — Это все равно что дать другим отрубить себе голову. Вы любите предаваться высоким рассуждениям. Вас это устраивает, а я не могу разделить вашего мнения.

Председатель с трудом выжал улыбку. Никто не находил подходящих слов, и в зале царила необычайная растерянность. К счастью, возвратился Линь Цзычун, говоривший по телефону, незаметно люди забыли, что Линь Бупин был несогласен со всеми и хотел покинуть собрание.

— Звонил начальник полиции, — спокойно сказал Линь Цзычун. — Владелец лавки «Вантайцзи» на улице Сяньцяньцзе начал самовольно увозить из лавки товары и был остановлен бойскаутами. Неизвестно откуда появилась группа людей, вмешалась и затеяла драку с бойскаутами. Несколько человек ранено. Тут прибежали пикетчики, и драка разрослась. Торговцы тотчас стали закрывать лавки. Обстановка напряженная. Начальник полиции просил прислать кого-нибудь для наведения порядка.

События оказались не такими уж страшными, и все облегченно вздохнули. Название лавки «Вантайцзи» было воспринято равнодушно. Однако Лу Мую встревожился не на шутку. Ведь Линь Цзычун не разъяснил, был ли так называемым «хозяином» лавки Ван Жунчан или Ху Гогуан. Но собрание больше не могло продолжаться, все ждали его окончания, с нетерпением поглядывая друг на друга.

Благодаря требованию Сунь Уян было принято второе предложение о телеграфировании в провинцию с просьбой дать указания. Председатель велел троим отправиться на место происшествия.

На этом собрание было объявлено закрытым.

Устанавливать порядок были посланы Фан Лолань, Линь Бупин и Лу Мую. На улице стояли группы зевак; ожесточенно жестикулируя, они что-то горячо обсуждали; пикетчиков и дозоров бойскаутов было столько же, сколько и раньше.

Делегаты торопливо шли еще минут пять и издали увидели огромную толпу, запрудившую улицу. В толпе виднелись пикетчики в синих одеждах, внимание привлекали маленькие головы, повязанные красными платками, да над собравшимися поблескивали железные наконечники копий.

Неожиданно в толпе раздались аплодисменты. Множество рук взметнулось вверх, и раздался крик:

— Поддержим Ху Гогуана!

Поднятые руки беспорядочно двигались, словно их хозяева возбужденно прыгали.

Через две минуты уполномоченные уже были в курсе событий.

Оказалось, что простоватый Ван Жунчан, напуганный слухами об обобществлении, решил тайком перевезти товары и спрятать их в надежное место. Он выехал из лавки, но на полпути был неожиданно замечен. Когда товары под конвоем повезли обратно, за ними следовала толпа зевак. Махинация Ван Жунчана была раскрыта, и торговец от страха не мог вымолвить ни слова.

Вдруг из толпы выскочили несколько зевак и с криком: «Товары общие!» — бросились их хватать. Между хулиганами и бойскаутами, задержавшими Ван Жунчана, возникла драка.

Когда на шум прибежали пикетчики и крестьяне, хулиганы скрылись. Ван Жунчан был заподозрен в сговоре со смутьянами. Вдобавок одному бойскауту выбили зубы. Ван Жунчана арестовали.

Этот злосчастный простак, чувствуя, что никакие оправдания не помогут, пошел на хитрость. Он послал человека разыскать формального владельца лавки Ху Гогуана с тем, чтобы тот выручил его из беды.

В это время Ху Гогуан, выдававший себя за хозяина «Вантайцзи», стоял на высоком прилавке и произносил речь. Он ругал тех торговцев, которые не считаясь с интересами приказчиков и общей обстановкой, помышляли закрыть свои лавки. Он утверждал, что даже полное разорение не заставит его прекратить торговлю.

Он легко оправдал Ван Жунчана, уверяя, что тот всего лишь глупый, наивный человек, преданный хозяину и не разбирающийся в общем положении. Он отметил, что хулиганы, спровоцировавшие волнение, безусловно действовали по указке реакционеров. Наконец, он заявил, что лавка «Вантайцзи» согласна немедленно выполнить три требования профсоюза приказчиков и намерена для совместного ведения торговли организовать комитет, в который входили бы владелец и служащие. Во имя интересов революции, заявил Ху Гогуан, он готов на любые жертвы!

Горячие аплодисменты и возгласы явились одобрением Ху Гогуану за его готовность к великодушию и самопожертвованию.

Лу Мую никогда не думал, что его друг окажется таким молодцом, и от радости не в силах был произнести ни слова. Но уполномоченным объединенного собрания неудобно было уйти, никак не проявив себя. Поэтому Фан Лолань как представитель партийного комитета рассказал людям о решении, принятом на объединенном собрании. Линь Бупин, давно уже взобравшийся на прилавок, добавил:

— Мы просим центр прислать уполномоченного для руководства, но нам самим нужно всеми средствами подавлять реакционеров. Пикетчики и бойскауты должны усилить бдительность и арестовывать тех, кто распускает слухи, а также тех, кто укрывает товары. Хулиганов, подкупленных тухао и лешэнь, будем ловить и расстреливать! Некоторые уверяют, будто профсоюз приказчиков слишком жесток, а пикетчики чересчур свирепы. Эти люди не понимают, насколько опасны владельцы лавок, настроенные реакционно. Ведь они хотят, прекратив торговлю и спрятав товары, заморить нас голодом, предать голодной смерти весь город! Если бы все были готовы к жертвам и горячо преданы революции, как товарищ Ху Гогуан, все обстояло бы прекрасно!

С этими словами Линь Бупин горячо пожал руку Ху Гогуану. В толпе опять загремели аплодисменты. Кто-то выкрикнул:

— Да здравствуют революционно настроенные торговцы! Да здравствует Ху Гогуан!

Все подхватили:

— Да здравствуют революционно настроенные торговцы!

— Долой реакционных торговцев!

— Да здравствует Ху Гогуан, готовый на любые жертвы!

Так неожиданно Ху Гогуан превратился в новоявленного революционера и стал «революционным» торговцем.

Когда он спускался с прилавка, толпа подхватила его, начала высоко подбрасывать вверх, приветствуя криками и аплодисментами. Даже расстроенный Ван Жунчан, прятавшийся в углу лавки, не выдержал и захохотал.

Ху Гогуан был приглашен в профсоюз приказчиков и центральную профсоюзную организацию, где встретился с некоторыми революционерами. Он предложил провести завтра массовый митинг, направленный против тухао и лешэнь, и это предложение было сразу же принято.

Ху Гогуана пригласили выступить на митинге. Он ратовал за суровую расправу с реакционерами и заслужил бурные аплодисменты.

Фан Лолань также выступил и также восхвалял заслуги бойскаутов, пикетчиков и крестьянских отрядов самообороны в деле поддержания порядка. Фан Лолань, вероятно, был искренен в своих словах, потому что, когда он поднимался на трибуну, чтобы произнести речь, пробравшиеся на собрание прихвостни тухао внезапно начали скандалить. К счастью, пикетчики схватили их, и атмосфера воодушевления была восстановлена.

Теперь обстановка во всем уезде переменилась. Лавки по-прежнему были открыты, и хозяева больше не прятали товаров: это было бесполезно, так как товары невозможно было вывезти даже за ворота. Не увольняли приказчиков, так как те все равно бы не ушли. Увеличение жалования не было скреплено договором, но приказчики уже получили аванс. Поэтому вопрос о приказчиках почти был снят с повестки дня.

В это время из провинциального центра пришла ответная телеграмма, гласившая, что уполномоченный уже выехал для выяснения и разрешения дел и что до его приезда никакие массовые организации не могут действовать самовольно во избежание дальнейших осложнений. Тон телеграммы был строгим. И хотя прислана она была на имя уездного комитета партии и профсоюзов, не прошло и получаса, как о ней знал весь городок.

На улицах вполголоса говорили о том, что скоро все возвратится к старому. На бойскаутов посматривали косо. Часть лавочников тотчас собралась на тайное совещание.

На следующий день пять делегатов от лавочников пришли в уездный комитет партии и полицейское управление просить «помощи торговцам в создавшемся затруднении».

На воротах профсоюза кто-то наклеил листки:

«Свободу торговле! Долой деспотизм бунтарей!»

Лунь Бупин получил несколько анонимных писем с угрозами. В «Цинфэнгэ» опять появились подозрительные посетители. За двадцать четыре часа город вновь заволновался, вновь создалась напряженность.

Разговаривая с делегатами торговцев, Фан Лолань попал в затруднительное положение. Сначала он считал, что можно будет обойтись несколькими фразами вроде: «Трудности, переживаемые торговцами, давно известны нашему комитету, но мы не можем не улучшать жизненные условия приказчиков. Из провинциального центра прибыло телеграфное предписание — массовым организациям не предпринимать самовольных действий; комитет будет всеми силами проводить это предписание в жизнь и не позволит никому игнорировать его. Нужно подождать приезда уполномоченного; он все разрешит».

Фан Лолань полагал, что после этих ничего не значащих фраз посетители уйдут. Но вопреки его ожиданиям делегаты не только не ушли удовлетворенные, а забросали Фан Лоланя множеством вопросов и выставили ряд требований.

— Раз центр прислал телеграмму и строго приказал массовым организациям не предпринимать самовольных действий, — говорили они, — почему дозоры бойскаутов и пикетчиков все еще не распущены?

— Нельзя ли немедленно отозвать бойскаутов от лавок и позволить свободно перевозить товары?

— Руководит ли комитет партии профсоюзом приказчиков?

— Какова позиция торгового отдела, который призван служить интересам торговцев?

— Нужно спешно запретить аресты владельцев лавок, — требовали делегаты.

— Нужно удалить из города крестьянские отряды, держащие в страхе население.

Увидев, что посетители столь возмущены, Фан Лолань почувствовал себя в затруднении. Вместо ответа он принялся бормотать что-то невразумительное. Да и мог ли он исчерпывающе разъяснить эти вопросы? Конечно, он должен был иметь свое личное мнение и не бояться высказать его перед другими, но, к несчастью, это было ему не дано. Он чувствовал себя так, словно множество глаз было устремлено на него, бесчисленное количество ртов громко и настойчиво кричало ему, тысячи рук тянули его в разные стороны. Разве тут могло быть личное мнение?

Фан Лолань наговорил делегатам торговцев уклончивых сочувствующих слов. И это не было лицемерием. Он произносил слова от чистого сердца, как и позавчера на митинге, когда он взволнованно и воодушевленно восхвалял приказчиков.

Не только Фан Лолань, но и многие его коллеги, как Чэнь Чжун, Чжоу Шида, Пэн Ган, ощущали ту же томящую нерешительность, совсем как говорила госпожа Фан: «Я не знаю, что нужно делать, чтобы все было в порядке… Все вокруг меняется слишком быстро, сложно, противоречиво. Я совсем потеряла голову!»

Такое положение продолжалось около сорока часов, но в жизни городка наблюдалось уже новое явление: слухи разрастались и становились все более странными; анонимные листки не только тайно расклеивались, но и разбрасывались по улицам; столкновения бойскаутов с хулиганами участились; слухи о прекращении торговли поползли вновь, и старухи опять поспешили в мелочные лавки. Городок вступал в новую полосу тревог.

К счастью, прибыл уполномоченный из провинциального центра Ши Цзюнь. Это произошло после полудня через четыре дня после того, как Ху Гогуан стал «революционером».

Ши Цзюнь не представлял собой выдающуюся личность. Он был выше среднего роста, со всклокоченными волосами, обыкновенным лицом, становившимся внушительным лишь тогда, когда он смотрел в упор широко раскрытыми глазами. В общем, своей одеждой, внешностью, манерами он походил на студента лет двадцати пяти. Но он приехал весьма кстати, и на нем сосредоточилось внимание толпы.

Было уже шесть часов вечера, и потому с уполномоченным в этот день смогли повидаться только Линь Цзычун и Сунь Уян. Они были знакомы с ним еще по провинции.

Однако на следующее утро к уполномоченному пришло много народу. Почти все ответственные работники комитета партии и массовых организаций были здесь. Каждый приготовил речь, но на открывшемся внеочередном совещании не пришлось много говорить.

— О происшедшем мне подробно доложил вчера товарищ Линь, — сразу заговорил Ши Цзюнь. — Меня прислали провинциальный профсоюз и провинциальный комитет партии. Я прибыл, чтобы разобраться в том, что у вас произошло, а также обследовать массовые организации. Долго задерживаться здесь я не могу. Хорошо, что сегодня все собрались. Сейчас мы обменяемся мнениями, а завтра проведем объединенное собрание и покончим с этим делом.

Но у собравшихся не было мнений, а одни лишь сообщения, поэтому они выложили их перед Ши Цзюнем. Что касается мнений, то все в один голос стали твердить, что уполномоченный, несомненно, привез соответствующие указания из центра.

Ши Цзюнь не любил лишних слов; он рубил сплеча, за что его прозвали «Пушкой». Видя, что ничего конкретного никто не предлагает, а все только и ждут его решения, он просто сказал:

— Лучше всего решить этот вопрос так, как он решается в провинциальном центре: во-первых, увеличить жалование приказчикам; во-вторых, запретить их увольнение; в-третьих, пресечь попытки владельцев лавок прекратить торговлю, так как это наносит ущерб рынку. В Ханькоу именно так поступили. В других уездах тоже действуют по этому принципу. Расхождения будут лишь в деталях: например, в размере увеличенного жалования.

Часть присутствующих встревожилась, другие выражали удовлетворение, некоторые не проявляли никаких чувств. Линь Бупин и Лу Мую от радости чуть не хлопали в ладоши. Чэнь Чжун, взглянув на Фан Лоланя, хотел что-то сказать, но так и промолчал.

— Уян, я совсем забыл… Чи Чжу прислала кое-что для тебя, — проговорил Ши Цзюнь, внезапно повернувшись к Сунь Уян, сидевшей слева от него и забавлявшейся белым шелковым платочком.

Чи Чжу была возлюбленной Ши Цзюня, и Сунь Уян была уверена, что женщина приедет вместе с ним.

Сунь Уян взглянула на Ши Цзюня своими красивыми глазами и, улыбнувшись, кивнула.

— Но, товарищ Ши, — сказал Чэнь Чжун, — владельцы лавок уже несколько раз собирались; говорят, они готовятся к активному сопротивлению и клянутся не соглашаться на требования приказчиков. Вчера вечером были разбросаны листовки; утром я сам их видел. Тухао и лешэнь также тайно действуют и вступили в сговор с торговцами. В нашем уезде тухао обладают большим влиянием и могут созвать до тысячи своих сторонников. Недавно они подкупили несколько сот хулиганов, чтобы создать трудности комитету партии и массовым организациям. Конечно, мы должны пойти на то, что предлагает товарищ Ши Цзюнь, но нужно учесть, что центр располагает крупными воинскими соединениями для подавления недовольства и там действовать легко, а здесь обстановка совсем другая. И если мы будем поступать с излишней поспешностью, мы можем вызвать сильное возмущение, с которым нелегко будет справиться.

Несколько человек одобрительно закивали.

— Сопротивление торговцев со вчерашнего вечера стало особенно активным, — вмешался Фан Лолань. — Видимо, они действуют по плану, который подготовлялся давно, но теперь окончательно созрел. Этим нельзя пренебрегать. К тому же запрет на прекращение торговли является чересчур строгим. Многие из владельцев лавок действительно не имеют достаточно денег на продолжение торговли.

Снова несколько человек кивком головы выразили свое согласие.

— Это только запугивание! С этим нечего считаться, — безапелляционно заявил Ши Цзюнь. — Если вы будете проявлять нерешительность и чересчур много размышлять, они постараются добиться победы, используя клевету и запугивание. В один прекрасный день они воспользуются вашей бездеятельностью и сами что-нибудь предпримут. Торговцы в других городах уже прибегали к подобным штукам.

— Чего бояться! — воодушевленно воскликнул и Линь Бупин. — Созовем еще человек триста вооруженных крестьян.

— В этом тоже нет необходимости, — небрежно бросил Ши Цзюнь. — Завтра на собрании объявим решения центра, затем договоримся о конкретных мероприятиях, и точка. А будут торговцы сопротивляться или тухао и лешэнь безобразничать — тотчас их арестуем!

Ши Цзюнь, видимо, считал дело решенным. Никто больше не выступал.

На следующий день открылось собрание. Как и предполагал Ши Цзюнь, после объявления решения ничего непредвиденного не произошло. Возникло лишь несколько организационных вопросов: нужно ли обследовать владельцев лавок, если их положение действительно скверно, и следует ли принимать соответствующее решение; как управлять лавками, владельцы которых скрылись; какую соблюдать пропорцию при надбавке жалования и т. д.

Для рассмотрения подобных вопросов избрали Фан Лоланя, Чжао Ботуна и Линь Бупина. Теперь уполномоченному Ши Цзюню осталось лишь проверить работу в массовых организациях. Шестнадцатого числа первого лунного месяца он по совету товарищей встретился с «революционером» Ху Гогуаном, который, само собой разумеется, в последнее время развил бурную деятельность.

Придя к Ши Цзюню, Ху Гогуан застал его беседующим с мужчиной и женщиной. Мужчиной был знакомый Ху Гогуану Линь Цзычун. Женщина, сверкавшая, словно большой слиток серебра, взволновала Ху Гогуана. Он еще не был знаком со знаменитой Сунь Уян. День выдался теплый, и Сунь Уян была одета в светло-зеленые блузку и юбку. Блузка была узка, и под ней четко вырисовывалась высокая грудь. Коротко подстриженные волосы девушки были обвязаны легкой косынкой, бледно-желтый цвет которой на фоне черных волос представлял резкий контраст с выделявшимися на напудренном лице ярко-красными губами. Блузка доходила до талии, а юбка спускалась на два цуня[21] ниже колен. На полных, упругих, тонких в щиколотках ногах были желтые туфли на высоком каблуке. Даже не глядя на полные бедра и тонкую талию Сунь Уян, можно было представить, насколько гармонична ее фигура. В общем, подобной женщины Ху Гогуан еще не видел.

Ши Цзюнь, уже слышавший от Линь Бупина о революционной настроенности и способностях Ху Гогуана, не ожидал, что это окажется человек с худым желтым лицом, маленькими глазками и реденькими усиками, и потому был несколько разочарован. Но он тотчас вспомнил, что у председателя провинциального профсоюза — его непосредственного начальника — внешность почти такая же, и успокоился. Он любезно заговорил с Ху Гогуаном, а не более чем через десять минут уже хорошо знал этого «революционера».

— Вы где работаете, товарищ Ху? — спросил он. — Я чувствую, что в местных организациях не хватает предприимчивых и смелых людей. Они колеблются при решении любого вопроса и только мутят воду.

— Товарищ Ху сейчас не работает, — ответил Линь Цзычун.

— Какая жалость! — словно насмехаясь, вставила Сунь Уян.

— Я полагал, что у меня нет больших способностей, — проговорил Ху Гогуан. — Но я уверен, что могу выполнять определенные обязанности и отдавать работе все силы. Я вступил в революцию в тысяча девятьсот одиннадцатом году, но с тех пор изменились времена и нравы. И мне оставалось лишь выжидать в тени. Если представится возможность, я готов делать все для революции.

Ши Цзюнь был очень доволен. Он вспомнил слова своего близкого друга Ли Кэ: «Настоящие революционеры выковываются в беде». Он чувствовал, что Ху Гогуан является именно таким. Тогда Ши Цзюнь заговорил о положении в провинции, о современной революционной тактике, о значении рабоче-крестьянского движения и так далее. «Пушка» Ши Цзюнь стремительно выпаливал слово за словом, не только не давая возможности Ху Гогуану раскрыть рот, но даже не обращая внимания на проявлявшую нетерпение Сунь Уян.

— Ши Цзюнь! Уже три часа! — наконец не выдержала Сунь Уян.

— О, три часа? Мы уходим.

Ши Цзюнь оборвал свою агитационную речь и быстро вскочил. Он решил пока послать Ху Гогуана на работу в профсоюз приказчиков, а в будущем рекомендовать его в комитет партии.

Проводив довольного Ху Гогуана, он повернулся к Сунь Уян, взял ее за белую руку и хрипло сказал:

— Я заговорился и совсем забыл о времени. Почему ты раньше мне не напомнила?

— Еще нет трех часов, я обманула тебя, — отнимая руку, засмеялась Сунь Уян, — сейчас только два. У нас еще есть тридцать минут. Просто мне надоел этот человек с худым желтым лицом, и я захотела, чтобы он побыстрее ушел.

— Тебе нравятся только такие белолицые, как Чжу Миньшэн, — недовольно произнес Линь Цзычун.

Сунь Уян ничего не ответила и, запев «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!», закружилась по комнате. Ее короткая зеленая юбка поднялась, обнажая белоснежные ножки и край розовых трусиков.

Линь Цзычун подкрался и обнял ее сзади за талию. Сунь Уян с силой рванулась, и они чуть не упали на пол. Ши Цзюнь, хлопая в ладони, хохотал.

— Какой ты отвратительный мальчишка, Цзычун! — слегка рассердившись, сказала Сунь Уян.

— А ты знаешь, что говорят? — засмеялся Линь Цзычун. — Говорят, что Сунь Уян — общая жена!

— Фу! Это остатки феодальной идеологии. Сознание здешних женщин очень отсталое, Ши Цзюнь! Ты сам убедишься в этом, когда побываешь на банкете в женском союзе. Ты подумай, я считаюсь здесь экстравагантной!

— Не будучи экстравагантным, невозможно искоренить консервативные нравы, — убежденно заметил Ши Цзюнь.

— Однако Чжу Миньшэн всего-навсего несносный дурак, — холодно проговорил Линь Цзычун.

Услышав эти слова, Сунь Уян перестала танцевать и, обернувшись, сказала:

— Я тоже знаю, что он дурак, и только потому, что он похож на женщину, я временами люблю его. Ты ревнуешь? Я испытываю к нему теплые чувства. А тебя мои дела не касаются!

Она вновь закружилась и запела: «А затем — мы наш…»

— Ну, пусть не касаются, — сказал Линь Цзычун. — Но почему ты все танцуешь? Мы ведь должны идти в женский союз.

Эти слова заставили и без того горячего Ши Цзюня заторопиться. Он насильно потащил за собой Сунь Уян, хотя та несколько раз повторяла: «Еще рано».

Банкет в женском союзе был устроен в честь уполномоченного Ши Цзюня. Присутствовали на нем также члены уездного комитета партии. Прошел он, как и обычно, без каких-либо неожиданностей и окончился рано.

Сунь Уян пригласила Фан Лоланя и Ши Цзюня к себе в гости. Фан Лолань немного поколебался, но затем согласился.

Сунь Уян жила в маленьком узком флигеле, окно которого выходило в огороженный небольшой дворик, поросший цветами и травой. На одинокой сливе виднелись редкие цветы. От вьющейся по стене розы остался лишь стебель. Квадратный бамбук с верхушкой, затянутой тонкой паутиной, уныло стоял, опершись о забор.

В этом доме, конфискованном у прежних владельцев, размещался теперь женский союз. Мебель в комнате, вероятно тоже конфискованная, была прекрасна. Кругом валялись в беспорядке одежда и вещи Сунь Уян.

Подсев к маленькому столику, стоящему у окна, на котором были разбросаны различные предметы, Фан Лолань почувствовал незнакомый запах. Он повел носом во все стороны.

— Ты что ищешь? — спросила Сунь Уян.

— Я чувствую странный запах.

— Ого, удивительно. Я никогда не пользуюсь духами. Понюхай мое платье и убедись.

Фан Лолань засмеялся, платье нюхать не стал, а завел с Ши Цзюнем разговор о женском союзе. Они оба сетовали, что женское движение развивается очень слабо, потому что учащихся девушек немного, да и то в большинстве своем они несовершеннолетние, а работниц совсем нет. Домашние же хозяйки, даже получившие образование, не осмеливаются еще принимать участие в общественной жизни, не говоря уже об остальных.

Фан Лолань внезапно вспомнил свою пассивную жену и застыдился, словно совершил дурной поступок. К счастью, эта тема была оставлена и разговор зашел об уездном комитете партии.

Ши Цзюнь считал, что комитет не очень сильный, и видел большой недостаток в том, что отсутствовала заведующая женским отделом. Фан Лолань был с этим согласен и сказал:

— В начале следующего месяца комитет будет переизбираться. Вот тогда и можно исправить положение.

— Есть подходящая кандидатура? — спросил Ши Цзюнь.

— У меня есть, — сказала Сунь Уян. — Это — Чжан.

Ши Цзюнь не успел раскрыть рта, как Фан Лолань, глядя на Сунь Уян, заговорил:

— Ты думаешь, Чжан сможет вести партийную работу? Конечно, она очень хорошая и умная, но партийными делами никогда не занималась. Я полагаю, что самым подходящим человеком являешься ты сама.

Сунь Уян, улыбаясь, покачала головой.

— Какая Чжан? Она сегодня была на банкете? — торопливо спросил Ши Цзюнь.

Только Сунь Уян хотела описать наружность и манеры Чжан, как снаружи позвали:

— Господин Ши!

Пригладив волосы обеими руками, Ши Цзюнь встал и вышел. Оставшись вдвоем с Сунь Уян, Фан Лолань спросил:

— Уян, почему ты не хочешь работать в женском отделе?

— Потому что работать в женском отделе — это значит работать вместе с тобой.

Получив такой кокетливый и многозначительный ответ, Фан Лолань только раскрыл глаза от изумления.

— Я знаю, что даже из-за пустякового платка у тебя дома поднялась буря, — продолжала Сунь Уян. — Ты, вероятно, очень страдаешь? Я не желаю быть помехой чужому счастью и особенно не хочу, чтобы меня ненавидела женщина.

Голос Сунь Уян был очень нежен. Из-под черных ресниц излучался желто-зеленый свет.

— Ты как узнала об этом? — поспешно спросил Фан Лолань, заволновавшись, словно обнаружился какой-то низкий его поступок.

— Мне рассказала Лю. Конечно, она руководствовалась добрыми побуждениями.

Фан Лолань, склонив голову, молчал. Раньше он считал, что Сунь Уян лишь непосредственная и живая девушка, но сейчас он понял, что она еще очень чутка и нежна и восприимчива к обидам.

Когда он поднял голову и взглянул на Сунь Уян, в глазах ее внезапно промелькнуло выражение печали. Фан Лолань почувствовал себя виноватым и ощутил благодарность к этой женщине. Он думал, что Сунь Уян, вероятно, пришлось выслушать много неприятного. Все пошло, конечно, от скандала, устроенного в тот день женой. Но непосредственным виновником был он сам. Вот почему он испытывал чувство вины. Однако в словах Сунь Уян не было ни капли недовольства Фан Лоланем, а вопрос: «Ты, вероятно, очень страдаешь?» — выражал сочувствие.

Мог ли он не быть благодарным?! По правде говоря, в этот момент он ощущал что-то близкое к любви, потому что одновременно с чувством вины перед Сунь Уян и благодарности к девушке у него возникло недовольство женой и уменьшилась симпатия к ней.

— Можно только удивляться отсталости взглядов Мэйли, — с раздражением заметил Фан Лолань. — Сейчас все — и мужчины, и женщины — заняты революцией. Вот почему возникает много недоразумений и сплетен. Конечно, люди, свободные от предрассудков, это понимают. А почему ты так близко к сердцу приняла этот случай, Уян?

Сунь Уян засмеялась и хотела ответить, но тут вбежал Ши Цзюнь. Он схватил свою кепку и исчез, бросив на ходу:

— За мной пришли. Встретимся завтра.

Фан Лолань встал, собираясь последовать за ним, но тут Сунь Уян быстро подошла к двери, окликнула Ши Цзюня и что-то тихо сказала ему.

Фан Лолань повернулся, чтобы взглянуть на садик через окно. Потянувшись вперед, он заметил на столике небольшую желтую коробочку, очень привлекательную и красивую. Он машинально взял ее к вдруг почувствовал удивительный запах. Аромат, на который он обратил внимание, войдя в комнату, шел от этой коробочки.

— Ты говорила, что не употребляешь духов, а это что? — спросил Фан Лолань, повернувшись к подошедшей Сунь Уян.

Женщина, взглянув на него, ничего не ответила и только странно засмеялась.

Фан Лолань вновь посмотрел на коробочку. На ней было написано: «Neolides — H. B.»[22] Не поняв смысла надписи, он открыл крышку. Внутри оказались три стеклянных трубочки, наполненные порошком белого цвета.

— Э, да это пудра, — как бы уразумев, в чем дело, воскликнул Фан Лолань.

Сунь Уян, не сдержавшись, снова рассмеялась и, забирая коробочку из рук Фан Лоланя, сказала:

— Нет, не пудра. Тебя не касается. Неужели госпожа Фан это не употребляет?

Она еще раз засмеялась, на щеках ее выступили красные пятна румянца.

Фан Лолань ощутил прикосновение руки Сунь Уян, быстрое, теплое, нежное, соблазнительное.

Странное беспокойство вновь охватило его…

Было уже темно, когда Фан Лолань возвратился из женского союза домой. Он был уверен, что узнал Сунь Уян еще лучше. Эта женщина, вызывавшая различные толки, обладала глубоким пониманием событий своего века, передовой идеологией, цельным характером, а легкомыслие, беззаботность и распущенность были у нее лишь внешние. Она обладала чутким, нежным сердцем и чистой, возвышенной душой. Честно говоря, Фан Лолань в этот миг думал, что общение с Сунь Уян не только очень приятно, но и весьма полезно для него.

Но, к сожалению, Сунь Уян была занята тем, что сопровождала повсюду Ши Цзюня, помогая ему проводить обследование организаций. Этот специальный уполномоченный везде поднимал большой шум, «возбуждая революционные чувства». И только проведя под своим непосредственным руководством перевыборы уездного комитета партии, он стал собираться обратно в провинциальный центр.

Говоря о перевыборах, следует отметить, что Ху Гогуан был избран членом бюро, а Чжан — членом бюро и заведующей женским отделом. Обоих выдвинул Ши Цзюнь, пользуясь своими особыми полномочиями.

Когда наступило время отъезда, Ши Цзюнь отправился в женский союз, чтобы проститься с Сунь Уян. Собственно, он видел Сунь Уян каждый день, и сегодня она была у него, когда утром он складывал в дорогу вещи. Казалось бы, в особом прощании не было необходимости, но печали от предстоящей разлуки не смог избежать даже такой человек, как Ши Цзюнь. Поэтому в последнюю минуту ему захотелось повидать Сунь Уян.

Вопреки надеждам Сунь Уян в женском союзе не оказалось, и никто не знал, где она.

Ши Цзюнь на мгновение растерялся, но затем его внезапно осенило: «Она, вероятно, уже ушла на вокзал».

Он тотчас направился обратно. Южный ветер, разносящий запах весны, шевелил его всклокоченные волосы. Возвещавшие весну ласточки кружились в небе, наполняя воздух своим щебетанием. Свежая зеленая травка стлалась по земле, словно вела бесконечную любовную беседу с маленькими желтыми цветами одуванчиков, склонившими головки. Гибкие ветви ивы тоскливо качались: ива видела, что на растущем рядом персике еще только появились маленькие нежные почки, и чувствовала себя одинокой.

Ши Цзюнь торопливо шагал, а кругом цвела полная поэзии весна. Ши Цзюнь был трезвый, деловой человек, и красота природы не трогала его.

Но сейчас даже он был настроен сентиментально. Он не был поэтом и не мог написать прощальное стихотворение, проникнутое тоской и печалью. Он лишь чувствовал, что ему хочется попрощаться с Сунь Уян и что ему больше не придется пожимать ее нежную ручку. У него тоскливо заныло сердце.

Перед глазами Ши Цзюня вырос садик. Он догадался, что это скверик около старой уездной сельскохозяйственной школы. Он подумал, что скоро выйдет за город. А на вокзале, вероятно, много людей, ожидающих его, и среди них находится Сунь Уян. Он ускорил шаги. Огибая ограду садика, Ши Цзюнь краем глаза заметил, как за ней мелькнуло синее женское платье. Он не обратил на это внимания и шел по-прежнему быстро. Но шагов через десять он внезапно вспомнил, что утром Сунь Уян была одета именно в синее. Он решил, что Сунь Уян любуется цветами в садике. Он повернул обратно и вновь прошел коротенькую дорожку вдоль изгороди. Но в скверике синего платья уже не было. Лишь на песке лежала недавно сорванная астра. В маленьком домике в конце садика как будто кто-то был, но Ши Цзюнь потерял терпение и туда не пошел.

На вокзале действительно собралось много провожающих. Все они приветствовали Ши Цзюня, спрашивали его то о том, то о сем. Ху Гогуан также был здесь; теперь он с полным правом участвовал в торжественных проводах. Фан Лолань и Линь Цзычун о чем-то беседовали. По-видимому, все пришли, не было лишь Сунь Уян в синем платье.

Подходя к Фан Лоланю, Ши Цзюнь услышал, что Линь Цзычун рассказывает о последних событиях в провинции.

— Уже принято решение?[23] — быстро спросил Ши Цзюнь.

— Хотя официального сообщения нет, решение, видимо, принято, — обрадованно говорил Линь Цзычун. — Только что получена телеграмма, в которой даются новые установки для пропаганды. Поэтому мы знаем, что решение уже существует. Отныне мы должны все силы отдать крестьянскому движению.

— Говорят, что крестьянское движение испытывает затруднения, — заметил Фан Лолань. — Вы знаете, каким методом пользуются сейчас тухао и лешэнь для подрыва крестьянского движения? Раньше они распускали слухи об обобществлении имущества, а теперь говорят об обобществлении жен. Крестьяне хотя и бедны, но большинство из них женаты. Реакционеры говорят, что вступающий в союз должен отдать свою жену для обобществления. Поэтому часть крестьян одурачена и выступает против союза.

Все трое захохотали.

— Есть выход, — самодовольно заявил Ху Гогуан. — Нам нужно лишь сказать крестьянам: «обобществление жен» означает обобществление жен тухао и лешэнь. Неужели мы так и не разрушим коварные планы реакционеров?

Ши Цзюнь горячо одобрил его слова. Фан Лолань с сомнением взглянул на него и промолчал.

Ху Гогуан хотел продолжать беседу, но издали донесся гудок паровоза. Не прошло и трех минут, как поезд подошел к перрону. Он был переполнен: люди сидели на крышах вагонов и даже висли со всех сторон на тендере паровоза.

Взобравшись в вагон, Ши Цзюнь увидел грациозно движущуюся Сунь Уян. За ней следовал Чжу Миньшэн. Вероятно, Сунь Уян бежала. Она раскраснелась, тяжело дышала, а синее платье было помято. Вынув платок, она помахала Ши Цзюню, сидящему в медленно отходившем поезде. Из платка на волосы упали лепестки астр.