V

Движение приказчиков каждый день приносило что-нибудь неожиданное, поэтому праздник Нового года (по лунному календарю) прошел нерадостно и как-то незаметно. Большинство владельцев лавок не соглашалось принять три требования, выдвинутые приказчиками 25 декабря. Это были требования: 1) об увеличении заработной платы на двадцать — пятьдесят процентов; 2) о запрещении увольнять приказчиков; 3) о лишении владельцев лавок права прекращать торговлю.

С первыми двумя требованиями хозяева еще кое-как могли согласиться, но третье условие решительно отвергали на том основании, что торговцы должны иметь право свободы действий.

Однако профсоюз приказчиков продолжал настаивать на своем. Он заявлял, что большинство владельцев лавок, вступив в сговор с тухао и лешэнь, стремится лишить приказчиков работы, а также породить панику в торговле и нарушить общественный порядок.

В уездном комитете партии отсутствовало единство мнений по этому вопросу и не было выработано никаких мер для урегулирования его.

К тому времени, когда, согласно обычаю, повсюду вывешивали новое изображение бога богатства и магазины должны были бойко торговать, обстановка накалилась. По двое, по трое сновали по улицам пикетчики профсоюза приказчиков. Бойскауты, одетые, как обычно, повязали вокруг шеи красные платки и вооружились длинными палками. Они несли дозор на оживленной улице Сяньцяньцзе.

Вечером шестого дня нового года профсоюз приказчиков организовал демонстрацию с фонарями и шествие дракона. Когда демонстранты проходили мимо «Цинфэнгэ», оттуда неожиданно выскочило десятка два молодчиков, вооруженных палками и железными прутьями, и ворвалось в ряды демонстрантов.

У демонстрантов имелись длинные бамбуковые шесты. Тотчас завязалась потасовка; часть разноцветных бумажных фонарей была сломана, часть сгорела, а палки, к которым прикреплялись фонарики, использовались в качестве оружия.

Побоище продолжалось минут десять. Когда прибыли пикетчики и полицейские, зачинщики драки разбежались, оставив одного раненого. У демонстрантов оказалось пять-шесть пострадавших.

На следующий день пикетчики вышли на улицы с ружьями. Бойскауты установили наблюдение за всеми лавками и не допускали вывоза из них товаров. Вблизи домов, где жили торговцы, также расхаживали патрули.

После полудня союз крестьян пригородного района прислал отряд самообороны численностью в триста человек, вооруженный пиками длиной метра по три, с поблескивающими железными наконечниками. Крестьяне расположились возле помещения профсоюзной организации.

В это же время несколько членов уездного комитета партии собрались в доме Фан Лоланя на неофициальное совещание, где обменялись мнениями о волнениях приказчиков. Это совещание не намечалось заранее, и его не созывал Фан Лолань. Просто все встретились неожиданно и случайно.

Сегодня на душе у Фан Лоланя было смутно, он потерял обычное расположение духа. Это, несомненно, объяснялось беспокойством, которое он испытывал в связи с движением приказчиков. Но была и другая причина. Только что между ним и женой возникло небольшое недоразумение, которое и сейчас оставалось неулаженным.

Думая о размолвке, Фан Лолань не ощущал никаких угрызений совести и не чувствовал себя виноватым перед женой. Просто она чересчур строго смотрела на вещи, вернее — наслушалась чьих-то разговоров, не разобралась как следует, в чем дело, и без всяких оснований стала сомневаться в верности Фан Лоланя. Вот почему злополучный носовой платок превратился в повод для ссоры и взволновал жену до слез.

Фан Лолань, конечно, не хотел, чтобы в его отношениях с женой образовалась трещина, и несколько раз повторял Мэйли: «Ну, если даже женщина дарит мне платок, я не могу его не взять. Я же буду выглядеть человеком ограниченным и с предрассудками». В современном обществе, где мужчины и женщины свободно общаются друг с другом, подарки, наподобие такой безделицы, как носовой платочек, представляют самое обыкновенное явление. Но госпожа Фан не хотела этого понять.

Сейчас Фан Лолань вынужден был обсуждать дела. Он только краем уха слышал рассуждения Чжоу Шида и Чэнь Чжуна, а в голове его по-прежнему назойливо звучали полные обиды всхлипывания жены. Он знал, что сейчас ее подруги Чжан и Лю успокаивают жену и очень возможно, что она давно перестала плакать, но ему казалось, что он по-прежнему слышит ее рыдания. Он непроизвольно вздохнул.

— Уже прибыло триста крестьян из отряда самообороны, — говорил Чэнь Чжун. — На улицах — словно введено военное положение. Слухов очень много. То говорят, что завтра начнется обобществление, то уверяют, что сегодня тухао и лешэнь поднимут мятеж. Вечером могут возникнуть серьезные беспорядки. Шида считает, что профсоюз приказчиков действует с излишней торопливостью. И я так думаю. — Чэнь Чжун, словно под влиянием Фан Лоланя, тоже вздохнул. Он был постоянным членом бюро комитета партии уезда и когда-то учился вместе с Фан Лоланем в средней школе.

— Как твое мнение, Лолань? Когда мы шли сюда и увидели беспорядки на улицах, мы решили, что ты должен со всей энергией взяться за дело. Только предприняв решительные меры, можно будет избежать беды. — Чжоу Шида усиленно подергивал плечом, словно без этого не мог произнести ни одного слова.

— Я тоже бессилен, — медленно произнес Фан Лолань, с трудом отвлекаясь от звучащего в его ушах плача и сосредоточиваясь. — Самая большая трудность заключается в том, что комитет партии и купеческий союз не имеют единого мнения и до сих пор не приняли никаких мер. Вот и дожили до такого положения.

— Раз уж речь зашла о купеческом союзе, скажи, видел ты декларацию уполномоченного Лу Мую? — обратился Чэнь Чжун к Фан Лоланю, подняв голову и выпустив белое кольцо сигаретного дыма.

— Позавчера видел. Он одобряет требования приказчиков.

— То была первая декларация. А сегодня утром появилась вторая, с которой ты определенно не знаком. В ней есть несколько фраз, направленных против тебя.

— Странно. Он меня ругает? — удивился Фан Лолань.

— Мую не может тебя ругать, — поспешно вмешался Чжоу Шида. — Я читал декларацию. В ней воспроизводится обсуждение требований профсоюза приказчиков уездным комитетом партии и попутно упоминается о тебе. Тон действительно очень едкий и нехороший. Но я знаю, что Мую так не сказал бы. Вероятно, он поручил кому-нибудь составить декларацию и его обманули. Верно?

Чэнь Чжун, усмехнувшись, кивнул. Он вынул вторую сигарету и заметил:

— Этим тоном автор декларации хочет сказать, что с движением приказчиков так долго не могут справиться потому, что ты, Лолань, выступаешь против требований приказчиков и предлагаешь пересмотреть их. Конечно, это не тайна: со временем протоколы заседаний комитета партии будут опубликованы. Но сейчас, когда обстановка накалена, внезапное разглашение твоего мнения ставит тебя в неловкое положение.

— У меня не было корыстных побуждений, а прав ли я — судить общественному мнению, — печально вздохнул Фан Лолань. — Но каким путем сейчас можно разрешить конфликт?

— Пунктом расхождения является вопрос о лишении владельцев лавок права прекращать торговлю, — проговорил Чэнь Чжун. — Я давно считаю, что это требование профсоюза приказчиков переходит всякие границы. Вы оба тоже так думаете. Но сегодня события еще больше обострили обстановку. Раз приказчики не сдаются, союз крестьян поднял голову. Торговцы тоже тайно готовятся; потому в какой-то степени и можно верить слухам о мятеже. Когда противники впадают в крайность, посредникам приходится туго.

На время воцарилось молчание. Среди троих самым находчивым был Фан Лолань. Но сегодня он все время находился под впечатлением рыданий жены и, как назло, был абсолютно беспомощным. К тому же он хотел уладить дело так, чтобы обе стороны были довольны, а это была нелегкая задача.

— Приказчики действительно живут в тяжелых условиях, — горестно вздохнул Фан Лолань. — Но требования их чрезмерны, и они вовсе не считаются с хозяевами.

Однако даже горький вздох — всего лишь вздох, а не выход из положения.

Вдруг из соседней комнаты донесся дробный стук шагов. Мужчины одновременно, словно по команде, повернули головы. В комнату входили под руку госпожа Фан и барышня Чжан. За ними шла их подруга Лю.

— Вы еще не договорились? — бесцеремонно спросила Чжан. Но тут она обратила внимание на унылый вид мужчин и особенно Фан Лоланя, смущенного и обеспокоенного приходом жены.

Чжан была среднего роста, несколько ниже госпожи Фан. Лет ей было около двадцати пяти. Такой гладкой белой кожей, как у нее, не обладала даже госпожа Фан. Ее длинные черные волосы с отливом были уложены в два больших узла. Это отнюдь не являлось самой модной прической, но из-за длинных густых волос Чжан вынуждена была нарушать моду. Она обладала приятной наружностью и своей высокой грудью, тонкой талией и маленьким, ярким ртом походила на госпожу Фан. Они вместе учились в школе и были лучшими подругами. В прошлом году Чжан работала директором уездной женской школы и Фан Лолань вел там занятия.

— Пока не договорились, — ответил Фан Лолань и, взглянув на Чжоу и Чэня, добавил: — Если бы у нас и возник какой-либо план, это еще ничего не решает. Мы просто поговорили, и все.

По недовольному тону Фан Лоланя Чжан поняла, что задала вопрос невпопад. Она взглянула на ручные часы и повернулась к Лю.

— Уже три часа. Пойдем.

Однако госпожа Фан не отпускала подруг, да и Фан Лолань горячо убеждал их остаться. Он хотел поговорить с женой в присутствии Чжан. Жена была крайне расстроена, а Фан Лоланя переполняла обида. Как раз, когда девушки пришли, он собирался посвятить их в происходящее и просить их подтвердить его чистоту и невиновность. Но тут появились Чэнь Чжун и Чжоу Шида, и ему пришлось оставить плачущую жену с подругами, так и не объяснившись с ней.

Он чувствовал, что жена все еще не успокоилась, а в нахмуренных бровях ее таилась обида. Фан Лолань не знал, о чем женщины говорили в его отсутствие, и ему не терпелось это выяснить.

Он не хотел больше говорить о движении приказчиков, хотя Чэнь Чжун и Чжоу Шида, казалось, испытывали к нему прежний интерес. Потолковав еще минут десять, оба гостя ушли.

Тогда Фан Лолань подошел к жене и нежно заговорил:

— Мэйли, сейчас ты все поймешь. У меня с Сунь Уян всего лишь товарищеские отношения, даже не дружеские. Какая же тут любовь? Твои подруги Чжан и Лю могут это подтвердить. Правда, Уян часто приходит ко мне поговорить, но только относительно работы. Я не могу игнорировать ее. Когда комитет партии устроил новогодний вечер, ты заболела и не могла прийти. А жаль! Ты бы познакомилась с ней и убедилась бы, что она всего лишь непосредственная, живая девушка, очень веселая и приветливая со всеми. Она ни в кого не влюблена, просто у нее такой характер. В тот день ей вдруг захотелось подарить мне платочек. Причем это не был платок, которым она пользовалась. Она при всех засунула его мне в карман. Она не скрывала, что дарит мне платочек, и сделала это без всякого умысла. Она просто любит пошутить. Ведь Чжан и Лю видели все собственными глазами. Я уже говорил тебе об этом, но ты не хотела верить. Сейчас ты, наверное, расспросила обо всем Чжан? Конечно, я не сговаривался с ней и ради меня она не станет лгать.

От сильного волнения на лбу Фан Лоланя выступили мелкие капельки пота. Он вынул из кармана платок, самый обыкновенный белый платок с желтой каемкой, но это оказался подарок Сунь Уян.

— Он куплен в магазине, — засмеялся Фан Лолань. — Ты взгляни: на нем нет никакой метки. Сейчас я отдам его тебе.

Фан Лолань вытер лоб платком, встряхнул его и передал жене. Госпожа Фан молча бросила платок на стол.

После разъяснений Чжан и утешений Лю она немного успокоилась и поверила в невиновность мужа. Но сейчас, когда Фан Лолань стал восхвалять непосредственность и жизнерадостность Сунь Уян и изобразил ее чуть ли не феей, недоступной порочным чувствам, Мэйли подумала, что эта Сунь Уян совсем не похожа на ту, о которой рассказывала Чжан, и подозрения вновь закрались в ее душу.

По мнению Чжан, Сунь Уян легкомысленна, красива, любит пофлиртовать и сводит с ума многих мужчин, а муж говорит о ней как о недосягаемом небесном создании. Это навело госпожу Фан на мысль: либо муж скрывает правду, либо действительно считает эту женщину хорошей. Если он обманывает, ясно, что между ним и Мэйли все кончено. Какие могут быть вопросы, когда муж утаивает от жены о знакомстве с женщиной с сомнительной репутацией?! Если же Фан Лолань считает Сунь Уян порядочной, это только подтверждает, что он влюблен в нее.

От этой мысли госпожа Фан почувствовала озноб.

Эта мысль, словно яд, отравила сознание госпожи Фан. Но она ничего не сказала, а только еще печальнее склонила голову.

Фан Лолань даже не заметил, что его слова произвели противоположное действие. Он ошибочно принял молчание жены за прощение.

— Дорогая Чжан, — засмеялся он, — ты знаешь, что Мэйли всегда очень нежна со мной. Сегодня я впервые увидел ее рассерженной. Я был сильно расстроен, но, к счастью, вы обе пришли и все разъяснили Мэйли. Туча рассеялась. Будем считать эту размолвку маленькой бурей в нашей жизни. Никто не должен брать на себя вину за то, что у Мэйли испортилось настроение. Да… Наверное, черт позавидовал нашему счастью и беспричинно поссорил нас. Жаль, что мы попались на его удочку.

— Черт в образе Сунь Уян, — взглянув на госпожу Фан засмеялась Чжан. — Она в очень хороших отношениях с Чжу Миньшэном, однако ему платочков не дарит.

— Сунь Уян действительно какая-то странная. То она ведет себя с человеком так, словно он ей нравится, то, если он начинает за ней ухаживать, не обращает на него никакого внимания. Все говорят, что она в близких отношениях с Чжу Миньшэном, но не раз в женском союзе я наблюдала, как он ищет ее, обращается к ней, а она и не смотрит на него. Отвернется и уйдет, разговаривая с другими. И это не потому, что она поссорилась с Миньшэном, а просто из-за минутной прихоти.

Лю, обычно молчаливая, вдруг высказала свое мнение. Она вместе с Сунь Уян работала в женском союзе и почти ежедневно встречалась с ней. Сунь Уян прислали месяц назад из провинциального центра, и Лю была первой, кому пришлось столкнуться с ней по работе. Девушки нашли общий язык.

— Правда! У нее такое ребячество. Сегодня она подарила мне платок, а завтра, когда я с ней заговорю, может равнодушно отвернуться. Как-нибудь ты посмотришь на нее, Мэйли, хорошо?

Чжан и Лю засмеялись, госпожа Фан тоже не смогла сдержать улыбки.

Воспользовавшись моментом, Фан Лолань взял жену за руку и сказал:

— Ты должна чаще бывать на людях, Мэйли. Когда человек сидит дома и много думает, у него могут возникнуть ненужные сомнения. Вот, например, сегодня: если бы ты несколько раз видела Сунь Уян, ты бы не стала из-за какого-то платочка сердиться и подозревать меня в измене.

Госпожа Фан позволила взять ее за руку, но по-прежнему молчала. Слова подруг и мужа вызывали в ее душе разнообразные отклики: это были неясные, противоречивые, быстро меняющиеся чувства. Она не могла прийти к твердому мнению. Но ее возбуждение постепенно проходило. А когда муж подошел к ней, она испытала приятное облегчение и почти повеселела. Стена против Фан Лоланя, воздвигнутая ею недавно, целиком рухнула.

— Ты почему молчишь, Мэйли? — спросил Фан Лолань и крепче сжал ее руку, как бы подчеркивая значение своих слов.

— Сестры Чжан и Лю, он правду говорит? — спросила госпожа Фан, не отвечая мужу, и улыбнулась непринужденно и ласково.

Девушки кивнули.

— Тогда пойдем гулять, — совсем повеселела госпожа Фан. — Ты свободен, Лолань? Пальто сестры Лю находится во флигеле. Принеси его и составь нам компанию!

Обстановка на улицах была напряженной.

Пройдя шагов десять, Фан Лолань и его спутницы повстречали небольшой отряд бойскаутов, который вел какого-то человека по направлению к главной улице. В воротник мужчины был воткнут небольшой бумажный флажок с крупной надписью: «Злостный спекулянт». Бойскауты выкрикивали лозунги. В окнах многих домов появились головы любопытствующих. Несколько мальчишек бежали за отрядом и кричали: «Долой спекулянтов!»

Появилось несколько крестьян из отряда самообороны. С длинными пиками на плечах, в бамбуковых конусообразных шляпах с низко свисающими полями, с темно-коричневыми лицами, покрытыми по?том, они шли твердым шагом попарно в ряд.

Две собаки со злобным рычаньем бросились им навстречу: вид их был угрожающий. Но они уступили людям дорогу и побежали сзади, продолжая лаять. Крестьяне двигались навстречу заходящему солнцу, они шли сурово и мужественно. Вот они прошли. А на затихшей улице все еще оставались величественные тени копий, напоминающие огромные столбы, лежащие поперек улицы.

На Сяньцяньцзе почти через каждые пять шагов стоял дозор. Пикетчики в синей одежде, бойскауты в желтой, крестьяне в больших бамбуковых шляпах придавали улице необычный вид.

Атмосфера была накалена. Магазины, как всегда, работали, но лишь в мелочных и продовольственных лавках царило необычайное оживление.

Две старухи, возбужденно разговаривая, едва не задели госпожу Фан. До слуха ее долетела фраза:

— Завтра торговля прекратится. Закупай побольше непортящихся продуктов.

Госпожа Фан потянула Чжан за край халата и взглянула на нее, словно спрашивая: «Слышала?» Чжан засмеялась и покачала головой.

— Это слухи! — заметила идущая справа Лю. — Однако, когда мы шли к вам, мы ничего не слышали.

Она рукой поправляла коротко остриженные волосы и непрестанно поглядывала своими черными живыми глазами на «пешие дозоры».

Навстречу шел юноша, одетый в поношенный суньятсеновский френч из черного сукна. Он поздоровался с Фан Лоланем и прошел мимо. Неожиданно взяв жену за руку, Фан Лолань оглянулся.

— Товарищ Линь, я хочу поговорить с вами, — крикнул он.

Юноша повернулся и остановился. Его небольшое бледное лицо улыбалось Чжан и Лю. Госпожа Фан не знала этого человека.

Они остановились в стороне, на узком тротуаре. Сразу же несколько зевак медленно подошли и образовали полукруг.

— Моя жена — Лу Мэйли… А это товарищ Линь Цзычун, — познакомил Фан Лолань, а затем сказал: — Ходят слухи о забастовке торговцев. Обстановка неблагоприятная. Ты не знаешь, заседание профсоюза приказчиков уже закончилось?

— Закончилось. Только что.

— Приняты важные решения?

— Конечно, приняты! Постановили жестоко расправляться с реакционерами. Нам известно, что тухао и лешэнь подготовляют большой мятеж. Позавчера они подкупили хулиганов из «Цинфэнгэ». Это они распускают слухи о прекращении завтра торговли. Разве можно не расправляться с ними, не вести борьбу?

Маленькое личико Линь Цзычуна стало суровым, бледно-серые щеки порозовели. Поглядев на новых зевак, подходящих к ним, он нахмурил брови.

— А требования приказчиков обсуждали?

— Продолжаем отстаивать. Хозяева большинства лавок под предлогом убытков хотят прекратить торговлю и нанести вред рынку. Все это доказывает, что они что-то замышляют. Завтра профсоюз приказчиков пошлет делегатов в уездный комитет партии с петицией.

Женщины слушали Линь Цзычуна, широко раскрыв глаза. Напуганная Лю левой рукой обняла Чжан за талию и крепко прижалась к ней. Чжан оставалась спокойной. Вдруг чья-то смуглая рука медленно скользнула под правой рукой Лю, но никто не заметил этого.

— А больше ничего не произошло на заседании? — снова спросил Фан Лолань.

Линь Цзычун наклонился, словно собираясь сообщить нечто важное, но неожиданно Лю вскрикнула.

Все изменились в лице и уставились на нее. Ощупывая свой карман, Чжан поспешно сказала:

— Вор! Он что-то украл у сестры Лю.

Линь Цзычун быстро глянул в сторону Чжан и заметил, что за ее спиной мелькнул и исчез какой-то человек.

Прибежали пикетчики и бойскауты. Кто-то отчаянно засвистел. Через мгновение вдали послышался ответный свисток. Неожиданно полицейские свистки зазвучали со всех сторон. Тут же раздались крики и топот.

Госпожа Фан, глядя на густую толпу, окружившую их, почувствовала беспокойство. Потянув Лю за руку, она спросила:

— Что украли?

— Всего лишь платок. Ничего страшного! — громко сказала Чжан теснившимся вокруг пикетчикам.

— Вор скрылся! Ничего не произошло. Соблюдайте порядок! — кричал Линь Цзычун, размахивая руками перед суетящимися людьми.

Однако тревожные свистки вдали все еще не прекращались. В конце улицы, по-видимому, суматоха продолжалась. Тени людей колебались в вечерних сумерках. Из толпы вырвались несколько пикетчиков и полицейских.

В воздухе стоял крик:

— Кто это свистел? Схватить его!

Линь Цзычун побежал на крик. Фан Лолань, нахмурив густые брови, поднял голову и с беспокойством поглядел вдаль. Пикетчики и бойскауты давно отошли от них, зевак тоже стало меньше. Центр суматохи переместился на другой конец улицы.

— Лолань, ничего не случится? — спросила госпожа Фан.

— Думаю, это всего лишь маленькое недоразумение. Но люди, видать, очень взволнованны, — тихо вздохнул Фан Лолань.

В это время возвратился Линь Цзычун. Он рассказал, что вор, вызвавший панику, пойман, конец улицы временно оцеплен и там сейчас не пройти.

Стало совсем темно. Все разошлись.

Когда Фан Лолань вместе с Мэйли вернулись домой, его ожидало извещение комитета партии, в котором сообщалось, что завтра в девять часов утра состоится объединенное заседание комитета совместно с купеческим союзом, профсоюзом приказчиков, женским союзом, а также со всеми общественными организациями, посвященное обсуждению трех требований профсоюза приказчиков.

Фан Лолань медленно свернул извещение и бросил его в корзину для бумаг.

Он погрузился в глубокое раздумье. Вспоминая уличное происшествие, он подумал, что тухао и лешэнь действительно проникли всюду и только ищут случая, чтобы посеять панику и страх. Эти полицейские свистки — заранее подготовленная провокация. Невольно сжав кулаки, Фан Лолань мысленно произнес: «С ними необходимо расправляться». Но тут он неожиданно увидел ряды лавок и вооруженных пикетчиков, с угрожающим видом стоящих перед дверью каждой лавки, а также торговцев, прячущихся по углам с искаженными от страха лицами. Ему показалось, что сотни рук указывают на него и сотни ртов выкрикивают: «И ты одобряешь обобществление?» От страха у Фан Лоланя волосы встали дыбом. Он испуганно вскочил и, словно затравленный, огляделся по сторонам.

— Лолань, ты с ума сошел! — со смехом окликнула его госпожа Фан.

Фан Лолань только сейчас заметил, что жена сидит на стуле напротив и вертит в руках платочек с желтой каймой, брошенный недавно на стол. Этот платок тотчас изменил направление мыслей Фан Лоланя. Он подошел к жене, обнял ее за шею и прошептал:

— Мэйли, я хочу, чтобы ты оставила его у себя!

В ответ госпожа Фан засмеялась полусердито, полурадостно.

Тогда Фан Лолань стал страстно целовать ее. И в этот момент реакционеры, пикетчики, приказчики, владельцы магазинов, дрожащие от страха, пальцы, указывающие на него, рты, изрыгающие ругательства, — все бесследно исчезло.