Генералиссимус

За 65 лет, прошедших со дня смерти Сталина, тысячи историков оставили свой след в исследовании его жизни, характера, убеждений, привычек, страстей. Он оставался загадкой при жизни для многих — остаётся таковой и сегодня. Для учёного загадки истории и мироздания — что дичь для охотника. Он стремится выследить её, подкрасться, расставить капканы и ловушки, убрать все отвлекающие помехи и, наконец, схватить и с торжеством представить восторженной публике разгадку.

В своей деятельности он также приближается к работникам юридических профессий: следователю, адвокату, прокурору, судье. Когда преступление налицо, улики имеются в достаточном объёме, защитники закона начинают исследование мотивов преступника, поиски смягчающих или отягчающих обстоятельств. Ведь Гегель объяснил нам, что всё существующее разумно, подчиняется законам логики, что беспричинных поступков и событий не бывает. Кажется, остался единственный вид преступлений, о котором не принято спрашивать, что двигало преступником: изнасилования. Человек стремится утолять вожделение, половой акт доставляет ему огромное удовольствие — здесь всё понятно и знакомо каждому.

Товарищ Сталин в минуту застольного откровения признался, что для него самое большое удовольствие в жизни: победно завершить хорошо продуманную месть и после этого отправиться спать (видимо, чтобы смаковать победу). Мне до сих пор не попадалось историческое исследование, которое всерьёз отнеслось бы к этому застольному признанию и использовало его как ключ к разгадке многих его поступков и решений. Болшинство аналитиков приписывает ему какую-нибудь необъявленную тайную цель, скрытую программу действий — воцариться над Европой, стать новым Чингисханом, внезапно напасть на Гитлера, дойти до Ганга и Ламанша — и дальше с азартом нанизывют на выбранную нить раскопанные ими исторические детали, подтверждающие их версию, и отбрасывают очевидные факты, опровергающие её. В своей деятельности они похожи на адвоката, который замалчивает или ставит под сомнение всё, что может повредить его клиенту. И клиентом для него здесь является его версия.

В последние десятилетия «сталиниана» всё сильнее склоняется если не в сторону открытой апологетики, то хотя бы к частичной реабилитации и пересмотру. Мне попадались труды с такими названиями: «Возрождение законности при Сталине», «Оклеветанный вождь», «Ложь Хрущёва» и тому подобное. Авторы не столько стремятся оправдать сталинские преступления, сколько пытаются вернуть себе и нам веру в осмысленность происходящего в мире. Допустить, что малообразованный безжалостный душегуб смог вознестись над половиной планеты, слишком страшно. И конечно, самый частый последний адвокатский аргумент: «Он разгромил Гитлера».

Думаю, эта тенденция в сегодняшней историографии даёт мне право внести свою лепту в исправление перекоса и выступить с пародией на биографов нового фараона. Он ведь так боялся попасть в комедию — не пора ли кому-то взять на себя роль «щелкопёра и бумагомараки»? Понятно, что ни один читатель не сможет принять всерьёз предложенную ниже версию взаимоотношений Сталина и Гитлера в первые годы Второй мировой войны. Мне лишь хотелось показать, что анализ поведения «вождя народов» в этот период возможно оставить в рамках здравого смысла лишь в том случае, если допустить, что он действовал как преданный и честный союзник фюрера.

Заранее приношу извинения читателям, которые найдут неуместными иронию, сарказм и фарс в разговоре о таком трагическом событии как Вторая мировая война. Им я разрешаю пропустить следующий далее отрывок.

Транскрипты тайных радио-переговоров, протекавших между Сталиным и Гитлером в 1938–1943 годы

Март, 1938

СТАЛИН: Адольф, спешу поздравить тебя с присоединением Австрии. Хорошо представляю себе твоё ликование. Вернуть под свою власть родину, которая когда-то отринула тебя, — я испытал нечто подобное, когда мы в 1922 году вернули Грузию под власть Москвы.

ГИТЛЕР: Благодарю. А тебя, кажется, можно поздравить с завершением очистки страны от учеников Ленина. Но этот Бухарин — вы, кажется, дружили с ним семьями?

СТАЛИН: Дружба дружбой, а политика важнее. Ты ведь тоже расправился со старым другом Рёмом без колебаний. Тут один из осуждённых, когда-то спасший мне жизнь, прислал мне из камеры письмо, в котором спрашивал: «Ты хоть знаешь, что такое благодарность?». Я ему ответил: «Знаю. Это собачья добродетель».

ГИТЛЕР: Коммунистам, которые укрывались в Австрии, теперь не поздоровится. Кто-то из них попытается удрать к тебе. Они до сих пор не заметили, что в святом деле уничтожения коммунистов ты меня на сегодняшний день обогнал. Ликвидировать весь командный состав Красной армии! Повторяешь подвиги своего идола, Ивана Грозного, изводишь бояр под корень?

Ноябрь, 1938

СТАЛИН: Знаешь ли ты, Адольф, что в твоём бескровном захвате Чехословакии есть и доля моей заслуги? Почему? Потому что эти олухи в Лондоне и Париже больше всего боятся, что мы с тобой заключим союз. Из-за этого и подписали Мюнхенское соглашение. Не знают, что такой союз уже существует и исправно работает.

ГИТЛЕР: Теперь нам с тобой нужно обсудить следующие объекты: Польша и Испания. Пока был жив Пилсудский, с поляками приходилось считаться. Я даже заключил с ними пакт о ненападении. Но теперь это обычная демократическая рухлядь, и долго терпеть её у себя под боком я не намерен. Что касается Испании, там дело идёт к победе Франко, а он управится с коммунистами не хуже нас с тобой. Беда лишь в том, что он не страдает, как ты это окрестил, «собачьей добродетелью». Несмотря на всю мою помощь самолётами и другим оружием, он выберет остаться там единственным хозяином, ни мне, ни Муссолини границы не откроет.

СТАЛИН: Да, приходит нам пора посидеть над картой Европы и заранее провести черту, чтобы потом не вышло недоразумений. Присылай при первой возможности Риббентропа, я сделаю свои намётки, и он их увезёт к тебе для утверждения.

Август, 1939

СТАЛИН: Ну вот, тайное стало явным. Германия и СССР заключили пакт. Дипломатическая шушера в шоке, ломает голову, что будет дальше. Но отдай должное дисциплине зарубежных коммунистов: «Раз Сталин так сделал, значит это правильно».

ГИТЛЕР: Шумят, орут, свистят — а из-за чего? Ведь подписать пакт о ненападении — это шаг в сторону мира, разве не так? Но знаешь, я раньше не замечал за тобой склонности к юмору. Заставить моего бедного Риббентропа на банкете пить за здоровье еврея Кагановича! Он потом, вернувшись в посольство, не мог отплеваться.[659]

СТАЛИН: Ты бы ещё больше оценил мой юмор, если бы увидел, где я велел повесить большой транспарант с надписью «Наша цель — коммунизм!».

ГИТЛЕР: Где же?

СТАЛИН: Над артиллерийским училищем. Также прошу оценить, что, где можно, я иду навстречу вашим предпочтениям. Вот заменил еврея Литвинова русским Молотовым на посту министра иностранных дел.

ГИТЛЕР: Ты недооцениваешь мою борьбу с еврейской заразой. Когда-нибудь ты прозреешь. Ведь поскреби любого еверея — и на свет выглянет коммунист.

СТАЛИН: Хорошо, сделаю тебе маленький подарок к славному дню подписания пакта. У меня в лагерях сидят несколько десятков бывших комминтерновцев из Германии и Австрии. Пошлю их к тебе в гестапо. Найдёшь среди них и евреев, и коммунистов.[660]

Март, 1940

ГИТЛЕР: Помнишь, я тебе говорил, что французы и британцы войну из-за Польши мне объявят, а армии с места не двинут. Мои генералы просто штаны обмочили от страха, когда я приказал им начать вторжение, — но вышло по-моему. Теперь, за прошедшие два года мы успели инкорпорировать весь военный арсенал австрийцев и чехов, так что скоро все увидят, что такое обновлённый вермахт. А почему ты так надолго застрял в Финляндии? Собирался захватить за две недели, а провозился четыре месяца, да и то ради маленького приграничного района.

СТАЛИН: Очередь финнов ещё придёт. Где-то в будущем я планирую их всех переселить куда-нибудь подальше, например в Казахстан — пусть погреются.[661] Сейчас мне нужна армия для оккупации Прибалтики и Бессарабии.

ГИТЛЕР: Слушай, а что ты намерен делать с польскими военнопленными? Не хотелось бы, чтобы они были отпущены по домам.

СТАЛИН: А что тебя тревожит?

ГИТЛЕР: Получил информацию, что в Лондоне британцы формируют легион из поляков. Нежелательно, чтобы те, кто сейчас сидит у тебя в плену, сумели пробраться в этот легион. Особенно — офицеры.

СТАЛИН: Хорошо, от этой головной боли я тебя избавлю — обещаю.

Июль, 1940

СТАЛИН: Ну, и как выглядит Париж с Эйфелевой башни?

ГИТЛЕР: А представляешь, они сохранили тот самый вагон в Компьене, в котором унижали немцев двадцать лет назад. Я заставил французов подписывать капитуляцию в том самом вагоне. Ты знаешь толк в наслаждении местью — мог бы оценить. Благодарю тебя за исправные поставки продовольствия и бензина. Но Геринг говорит, что для атак на Лондон ему понадобится чуть ли не вдвое больше нефтепродуктов. Сможешь увеличить?

СТАЛИН: Отдам распоряжения. Хотя тут раздаются недовольные голоса, что мы снабжаем своего возможного противника. Ты не представляешь, сколько народу я уже отправил в лагеря за клевету на нашего верного союзника, за антигерманские настроения. Любые попытки укреплять западную границу объявлены провокационными действиями, грозящими нашему союзу. Официальная позиция на сегодняшний день: главная опасность СССР грозит с востока, со стороны Японии.

ГИТЛЕР: Твой Жуков год назад дал хороший урок японцам в Монголии, вряд ли они сунуться снова. У них свои проблемы. Америка и Лига наций душат их нефтяным эмбарго за вторжение в Китай. Сегодня для любой индустриальной страны отрезать нефть — это смерть. Мы и на себе могли это почувствовать. Без твоих поставок нашим танкам было бы просто не покрыть расстояние до Парижа.

Май, 1941

СТАЛИН: Адольф, ты планировал начать «Барбаросу» в начале мая. Что случилось?

ГИТЛЕР: Это всё проклятые сербы. Мне нужно было обезопасить свой тыл для наступления на Восток, чтобы англичане не могли ударить по моим наступающим войскам через Балканы. Югославия уступила нажиму, их премьер в Вене подписал акт о союзе и дружбе. И вдруг генералы в Белграде во главе с каким-то Симовичем устроили мятеж, свергли королевское правительство, порвали союз с Германией.

СТАЛИН: Да, от балканских народов всегда можно ждать беды. Они хуже кавказцев, совершенно непредсказуемы.

ГИТЛЕР: Мне пришлось направить туда 20 дивизий с авиацией и танками. Сейчас там идёт зачистка, Белград уже взят. Из-за этого пришлось отложить «Барбаросу» до июня.[662]

СТАЛИН: А хватит ли у тебя времени дойти до Москвы до холодов? Война в Финляндии показала, что снежные сугробы могут тормозить танки не хуже бетонных надолбов.

ГИТЛЕР: Надеюсь, что с твоей помощью — одолеем.

СТАЛИН: Буду стараться. Хотя давят на меня без устали. Требовать вслух не смеют, но всё время подкладывают на стол разведданные о ваших приготовлениях. То сообщают, что ваше посольство в Москве на глазах пустеет. То положили на стол список гауляйтеров, которых ты назначил управлять завоёванными районами СССР. С припиской: «Из надёжного источника». Я приписал: «Пошлите ваш источник в трах-тарарах-мать-не-мать!».

Ночь с 21 на 22-е июня, 1941

СТАЛИН: Знаю, знаю, что началось. Меня посмели разбудить в три часа ночи. Требуют приказа немедленно открыть ответный огонь.

ГИТЛЕР: Не мог бы ты потянуть ещё часа два-три? Тогда юнкерсы успеют долететь до твоих аэродромов как раз к рассвету. Ты ведь запрещал их рассредоточивать и маскировать.

СТАЛИН: Я объявлю, что необходимо сначала удостовериться — не провокация ли это отдельных немецких генералов? Мол, не могу поверить, чтобы наш верный союзник, немецкий фюрер, был способен на такое вероломство. Пошлю Молотова в ваше посольство получить официальное объявление войны.[663]

ГИТЛЕР: Ты заметил, что я выбрал для атаки тот самый день, когда в Россию вторгся Наполеон? Правда, он кончил там не лучшим образом.

СТАЛИН: Это потому, что у него не было такого помощника, как я. Пока всё идёт как задумано. Но одна вещь сегодня меня обеспокоила. То, каким тоном со мной говорил Жуков, сообщая о начале бомбёжек.

ГИТЛЕР: Опасаешься, что может повториться югославский вариант? Генералы скинут тебя и начнут воевать всерьёз?

СТАЛИН: Я, взяв трубку, не сразу ответил, и он почти закричал: «Вы меня слышите? Немцы бомбят наши города!». Таким тоном со мной давно никто не смел говорить.

2 июля, 1941

СТАЛИН: Произошло то, что мы с тобой вообще-то предвидели, но недооценили. Ты ведь знаешь, что главный инструмент моего правления — страх. Я окружил себя людьми, которые знают, что бывает за малейшее несогласие со мной, за малейший протест. Мы не учли, что после твоего вторжения страх перед тобой сильно потеснит и ослабит страх передо мной.

ГИТЛЕР: Кто-нибудь ещё посмел кричать на тебя?

СТАЛИН: Симптомы и знаки посыпались один за другим. Несколько дней назад я позвонил маршалу Тимошенко, и он посмел не взять трубку. Взбешённый я поехал в Наркомат обороны и стал требовать отчёт о положении дел на юго-западном фронте. А Тимошенко мне — профессорским тоном: «Сначала нужно собрать и проанализировать все данные, и только потом представить правдивый и ясный отчёт». И смотрит на меня как на студента-второгодника.[664] Я так растерялся, что ничего не сказал и уехал к себе на дачу. Заперся там, на звонки не отвечал.

ГИТЛЕР: Прямо как твой Иван Грозный. Тоже заперся в монастыре и ждал, чтобы его умоляли вернуться на трон.

СТАЛИН: Честно говоря, я был готов и к сербскому варианту. Вчера утром — слышу, к даче подъехало несколько машин. «Всё, думаю, конец, приехали арестовать. Припомнят все поражения прошедшей недели, обвинят в измене». Выглянул в окно — нет, военных не видно, только члены Политбюро. Тоже раньше бы не посмели явиться сюда без вызова. Предлог у них был такой — они придумали создать Государственный комитет обороны. Со мной во главе. Видимо поняли, что если генералитет сговорится скинуть меня, они все полетят в тартарары вместе со мной. Я милостиво дал согласие вернуться к управлению. Завтра выступлю по радио перед всей страной.[665]

8 ноября, 1941

СТАЛИН: Ну вот, сибирские дивизии начали прибывать к Москве. Вчера участвовали в Параде на Красной площади. Твои генералы уже могли почувствовать, что это совсем другие солдаты. Под Ельней они здорово врезали твоим, заставили отступить. Три месяца я удерживал их на востоке, доказывал, что японцы могут воспользоваться ослаблением границы. Но мне уже смеют возражать, смеют проявлять инициативу.

ГИТЛЕР: Твои генералы перестают слушаться тебя — это печально. Но вот если бы ты научился отдавать приказы нашим двум главным врагам — снегу и морозу, — это бы решило дело.

СТАЛИН: Знаешь, иногда я мечтаю снять маску, открыть людям смысл нашей великой борьбы. Мы с тобой обожествили силу и власть — что может быть превыше этих богов? Для нас главным врагом, подлежащим уничтожению, остаётся тот, кто обожествил какую-нибудь абстрактную идею, — хоть невидимого бога, хоть сияющий коммунизм, хоть гуманную демократию. Они для нас — осквернители алтаря, кощунствующие еретики. Неужели большинство ещё не созрело, чтобы принять истинность наших богов и отшатнуться от ложности остальных?

ГИТЛЕР: Трудность в том, что сила и власть приходят и уходят. Недаром египетские фараоны строили пирамиды, которые стоят до сих пор. Они символизировали вечность и неразрушимость. Я пообещал немцам почти вечный Тысячелетний рейх — пока это работает.

СТАЛИН: Ты умеешь находить наших единоверцев в других странах и передавать им временную власть. Петен во Франции, Квислинг в Норвегии, Йозеф Тисо в Словакии, Хорти в Венгрии… Я пытаюсь следовать твоему примеру. Скажем, в Китай главная доля помощи из Москвы идёт не коммунистам Мао Цзедуна, а националистам Чан Кайши.[666]

Июнь, 1942

СТАЛИН: Итак, я вижу, что ты отказался от нового наступления на Москву. Почему?

ГИТЛЕР: Вспомнил опыт шведского Карла Двенадцатого. Он тоже понял, что по выжженной опустошённой земле наступать невозможно. Когда коммуникации растягиваются на тысячи километров, да ещё по территории с враждебным населением, снабжение армии становится невыполнимой задачей.

СТАЛИН: До сих пор я помогал тебе как мог. В прошлом году запретил отступление под Киевом в сентябре, и ты смог взять в окружение 500 тысяч. В этом послал армию генерала Власова на безнадёжный прорыв блокады Ленинграда, и она вся попала к тебе в плен. В марте, вопреки яростным возражениям Жукова, приказал наступать на Харьков, и ты получил ещё триста тысяч. Но мои генералы учатся обходиться без моих приказов, и это может плохо кончиться.[667] А агентов НКВД не пошлёшь арестовывать маршала, у которого под ружьём полмиллиона солдат.

Январь, 1943 (прощальный разговор)

СТАЛИН: Похоже, что Сталинград становится поворотным пунктом. Каждый разбомблённый дом превращается в крепость, и одной роты смелых солдат довольно, чтобы удерживать её. Кроме того, оборонная промышленность творит чудеса. На эвакуированных заводах она вдвое-втрое увеличила производство самолётов, танков, орудий по сравнению с мирным временем. Даже в осаждённом Ленинграде заводы продолжают работать, почти всё снабжение армии ракетными снарядами для «катюш» идет оттуда.

ГИТЛЕР: Паулюс засыпает меня радиограммами из Сталиграда, просит разрешения оставить город, отступить. Геринг обещал организовать снабжение по воздуху, но не справляется.

СТАЛИН: Не пора ли тебе расстрелять твоего Геринга? Воздушную битву за Англию он проиграл, высадку американцев в Марокко предотвратить не смог. Это нетрудное дело — разбомбить на земле полторы тысячи русских самолётов, которые я ему подставил в первый день войны.[668]

ГИТЛЕР: Я мог бы помочь Паулюсу, если бы сейчас не продолжались бои в Северной Африке, вокруг Эл Аламейна. Там у Роммеля 300 тысяч немцев, да столько же итальянцев. Если отнять у них авиацию, их разобьют, и мы потеряем доступ к арабским нефтяным вышкам. Ты требуешь у союзников открытия Второго фронта в Европе, но по сути война уже идёт на два фронта.

СТАЛИН: К сожалению, Адольф, этот наш разговор должен стать последним. Мой радиооператор вёл себя как-то странно, пришлось его ликвидировать, чтобы не разболтал о наших беседах. Кроме того, мои генералы явно затевают большую наступательную операцию по окружению армии Паулюса. Два года я приказывал «наступать, наступать, ни шагу назад». Не смогу я вдруг повернуть на 180º и приказать «не наступайте». Но что бы ни случилось в будущем, обещаю тебе: священную борьбу с коммунистами, евреями, гуманистами и прочей идеалистической швалью я буду вести до последнего вздоха.

ГИТЛЕР: А я подтверждаю своё обещание: после завоевания России и превращения в немецкую колонию ты станешь её монархом.

Конец транскриптов

Как ни парадоксально, эта пародийная версия может быть поддержана сенсационным документом, найденным в Национальном архиве США:

«19 июля 1940 года. Лично и конфиденциально… помощнику Государственного секретаря США… По только что поступившим данным из конфиденциального источника информации, после немецкого и русского вторжения в Польшу и её раздела Гитлер и Сталин тайно встретились во Львове 17 октября 1939 года. На этих тайных переговорах они подписали военное соглашение взамен исчерпавшего себя пакта. Искренне ваш Дж. Эдгар Гувер».[669]

Существовало такое соглашение или нет, мы никогда не узнаем. Но всё поведение «гениального полководца» в последующие полтора года становится осмысленным, только если мы поверим, что он сознательно действовал в интересах Германии. В противном случае мы должны будем признать генералиссимуса просто недоумком, упрямство и жестокость которого стоили России много миллионов зря загубленных жизней.

Вся хвалёная мудрость «вождя мирового пролетариата» сводилась к трём правилам жизни: никому не верить, никому не сострадать, никого не прощать. В отношениях с Гитлером он нарушил все три правила. Скорее всего он не читал «Мэйн Кампф», в котором фюрер уже в 1925 году расписывал свои планы в отношении России: сначала заключить с ней договор, а потом — напасть.[670]

Важнейший вклад, сделанный Сталиным в победу над Германией: летом 1941 года он прекратил (или приостановил) преследование и избиение дальнозорких. Даже наоборот, выпустил из лагерей десятки тысяч специалистов высокого разряда, которым удалось дожить до этого момента. Делалось это лихорадочно поспешно, но с чётким осознанием того, кто именно сможет помочь делу обороны. Писатель Марк Поповский описывает в своей книге «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого», как знаменитому хирургу генеральскую форму доставили в лагерь не всю сразу и он пару дней расхаживал в зэковском бушлате и штанах с лампасами.

С лета 1941 года дальнозоркие смогли выходить не только из лагерей, но и из своего вынужденного подполья и занимать руководящие посты в промышленности и армии. Страна начала высвобождать задавленные в ней силы и таланты, и произошёл перелом в ходе войны. О нём можно сказать то, что написал Толстой о разгроме Наполеона: «…Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но целесообразностью… поднималась, опускалась и гвоздила врага, пока не погибло всё нашествие».

Потом история войны была переписана и расфасована в «Десять сталинских ударов», изукрашена поэмами, романами, кинофильмами и песнями, до сих пор достающими до каждого русского сердца. «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!» стала почти гимном военных лет. И всё сказанное в этой подглавке не отменяет простой истины: фигура Сталина, такого, каким он был, оставалась необходимым условием победы. Отдельные тактические и стратегические решения, которые он упрямо навязывал своим маршалам, могли быть незрелыми, даже глупыми, но они клали конец спорам военачальников, и машина войны, подчиняясь его единой и непререкаемой воле, срывалась с места и в рёве и грохоте моторов бросалась «гвоздить врага»..