Под палками хунвейбинов

Идеологические нападки на писателей, поэтов, драматургов были постоянной частью коммунистической пропаганды в Китае. Продолжая эту линию, Цзян Цин стала в начале 1965 года убеждать своего мужа, что пропущенная цензурой пьеса одного хорошо зарекомендовавшего себя автора является на самом деле скрытой идеологической диверсией. Там один смелый чиновник говорит императору династии Мин: «Раньше ещё ты делал кое-что хорошее, а что ты делаешь теперь? Исправь ошибки! Дай народу жить в счастье… Ты считаешь, что во всём прав, и потому отвергаешь критику!». Разве не сквозит здесь аналогия с критикой, которую генерал Пэн Дехуай осмелился недавно обрушить на вождя? Разве не пытается драматург взять на вооружение прошлое, чтобы очернить настоящее?[620]

Многие аспекты культурной жизни давно вызывали гневную критику Мао. Он считал, что время, отводимое на лекции, надо сократить, «что время студентов нужно тратить на активное участие в классовых битвах… Нынешний метод образования калечит таланты, калечит молодёжь… Читать столько книг! Это нужно прекратить… Нынешний метод проведения экзаменов — это метод обращения с врагом… В списывании нет ничего постыдного… Всю систему образования следует менять», говорил он на собраниях.[621]

Можно было подумать, что в председателе Мао шестьдесят лет спустя проснулся незадачливый школьный прогульщик и дал волю накопленному в детстве гневу на наставников, которые заставляли его корпеть над учебниками, зазубривать ненужные ему премудрости, дрожать перед экзаменами. Он только что не цитировал фамусовскую формулу: «Чтоб зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь!». И он мог быть уверен, что среди учащейся китайской молодёжи он найдёт много горячих сторонников.

Параллельно с движением в сторону упрощения всех сторон культурной жизни, шла настойчивая работа по выявлению всяческого инакомыслия. Лена Дин-Савва к тому времени работала в Бюро переводов при китайском ЦК КПК. Естественно, она должна была подать заявление на вступление в партию. Партийный лидер её звена объяснил ей, что она обязана раз в месяц подавать письменный рапорт о своих мыслях, о прочитанных книгах, о встреченных людях, обо всём, что её тревожит и смущает. Такой же отчёт надо давать устно своей ячейке каждые две недели. Всё это называлось «преподнесение партии своего красного сердца».[622]

Стараясь быть честной, наивная Лена созналась в письменном отчёте, что её тревожат разговоры с отцом, вернувшимся из СССР в конце 1950-х. Там он был арестован в годы Большого террора и провёл в лагерях почти 20 лет. Понятно, что его комментарии о советской системе и Сталине резко расходились с линией официальной китайской пропаганды. Каков же был ужас неопытной девушки, когда ей сообщили, что её рапорт отправлен по месту работы её отца![623]

В 1965 году Мао Цзедун имел весьма серьёзные основания для тревоги. Свержение Хрущёва в октябре 1964 года показало, что да — такое возможно! Коммунистический лидер может лишиться власти в результате «дворцового переворота». Если его соратники-соперники в Политбюро сумеют договориться, собрать внезапно Пленум ЦК и вынести на голосование все его ошибки, приведшие к голоду в стране, ему может выпасть похожая судьба. В отличие от Сталина, у Мао к этому моменту ещё не было отлаженного и послушного аппарата карательных органов, чтобы провести Большую чистку сверху. Мысли его напряжённо искали выхода и, как всегда, соскальзывали к привычному и послушному инструменту: тёмным страстям народных масс.

Начало было положено в мае 1966 года. Специально созданная Группа по проведению Культурной революции инициировала выступление нескольких студентов Пекинского университета против парткома и ректората. На стене столовой они вывесили большое дацзыбао с обвинениями руководства в ревизионизме и отступлениях от линии «председателя Мао». Председатель немедленно выразил студентам свою поддержку, приказал перепечатывать их обвинения в газетах. Новая кампания начала распространяться по стране стремительно, как лесной пожар. Повсюду протестующие студенты, получившие название хунвейбинов, стали нападать на университетское и местное партийное руководство. Вскоре к ним присоединились и группы молодых рабочих — цзаофаней.[624]

Мао Цзедун начал лично выступать на площади Тяньаньмань, выражая свою поддержку протестующим. «Бунт — дело правое!» — таков был лозунг. Сотни тысяч молодых китайцев кинулись штурмовать поезда, мечтая попасть в столицу и увидеть вождя своими глазами. Лена Дин-Савва так описала это нашествие:

«Пекин кипел — работа в учреждениях прекратилась, учёба в школах и вузах тоже остановилась, школьники и студенты всей страны вышли на улицы. Чтобы им было удобнее “заниматься революцией”, транспорт, включая поезда, был бесплатно предоставлен для их пользования. Когда бунтующая молодёжь оказалась в Пекине, всем учреждениям было приказано предоставлять им жильё, кормить и возить по Пекину в целях ознакомления с политическим движением. Ко мне в квартиру поместили шесть подростков пятнадцати лет. Я отдала им все одеяла и простыни, а сами мы спали, не раздеваясь».[625]

Мао был в центре событий, в осенние месяцы он выступал перед ликующими толпами хунвейбинов восемь раз. Эти митинги-парады собирали миллионы участников. Сенсацией стал заплыв по реке Янцзы, устроенный председателем. Семидесятидвухлетний старик находился в воде больше часа, проплыв девять миль под возгласы тысяч зрителей на берегу. Благодаря быстрому течению реки, он побил десяток мировых рекордов в плавании, о чём писали газеты всего мира. Председатель мировой ассоциации пловцов с сарказмом предложил ему принять участие в следующих Олимпийских играх.[626]

Лена Дин-Савва не могла уклониться от участия в рейдах хунвейбинов, но по возможности она пыталась заступаться за намеченные жертвы. «Милицейские участки выгребали из своих архивов личные дела “врагов народа” и передавали этой зелёной молодёжи. Те вламывались в указанные квартиры и дома и расправлялись с хозяевами как хотели. Тысячи людей погибли от рук подростков, которые забивали их до смерти. Когда я однажды попыталась вступиться, меня обвинили в том, что я защищаю контрреволюционера. Затем потребовали машину, чтобы увезти из дома всё дорогостоящее».[627] То есть, стимул грабежа присутствовал во всех этих атаках как некий приз.

Публичные избиения назывались «митинги критики и борьбы». Инструкции, даваемые Мао Цзедуном полиции, сводились к следующему: «Нежелательно, чтобы людей забивали до смерти… Но когда ненависть масс к врагам народа перехлёстывает через край, её удержать невозможно, так что и не пытайтесь… Нужно поддерживать постоянную связь с хунвейбинами, сотрудничать с ними, снабжать их информацией о людях пяти категорий: землевладельцы, богатые крестьяне, вредные элементы, реакционеры, правые уклонисты».[628]

Понятно, что под последние три категории можно было подвести любого человека. Для рядовых злопыхателей, подверженных «болезни красных глаз» (так в Китае называют зависть), наступила звёздная пора. Достаточно было анонимного доноса, чтобы удар обрушился на твоего недруга или соперника. Окончательный выбор оставался за погромщиками. И он, как правило, был безошибочным, ибо близорукий опознаёт дальнозорких по манере поведения, по взгляду, по интонациям, по словарному запасу. Охота за ними шла по всей стране, достигала даже таких удалённых районов, как Тибет и Внутренняя Монголия. Порой шайки местных хунвейбинов сталкивались с приезжими, а порой объединялись с ними, чтобы громить храмы, убивать монахов, избивать тех, кто побогаче.[629]

В городах атакам подвергались, главным образом, люди, занимавшие руководящие посты в партийных и административных учреждениях, в системе образования, в индустрии, в культурных сферах. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Даже формальный председатель правительства страны, Лю Шаоци, испытал облегчение, когда Мао Цзедун пригласил его для дружеской беседы. Они вспоминали долгий путь, пройденный вместе, трудную работу по адаптации марксистской философии к условиям Азии. Мао очень советовал соратнику перечитать некоторые труды Гегеля и Дидро, призывал заботиться о здоровье. Лю Шаоци ушёл обнадёженный. А два дня спустя погромщики с красными повязками на рукавах ворвались в его дом и вытащили вместе с женой на «митинг критики и борьбы».[630]

Свидетель описал, что происходило там. «Лю Шаоци и его жену Ван Гуанмэй окружила толпа. Хунвейбины толкали, пинали и били их. На Лю разорвали рубашку. Его дёргали за волосы. Когда я протиснулся поближе, то увидел, как кто-то заломил ему назад руки в то время, как другие старались нагнуть его вперёд… Это у них называлось “делать аэроплан”. В конце концов им удалось согнуть его пополам, и он чуть не ткнулся лицом в грязь. Его пинали и били по лицу. А солдаты из центрального полка охраны по-прежнему не хотели вмешиваться».[631]

Публичные избиения Лю Шаоци продолжались несколько месяцев, на них заставляли смотреть и его детей. Толпы на стадионах ликовали, кинокамеры не останавливались, и потом ленты кинохроники разлетались по стране. Смешно думать, что Мао не видел их. В отличие от Гитлера и Сталина, предпочитавших осуществлять террор втайне, «великий кормчий» явно упивался зрелищной стороной, возрождавшей традиции римского цирка. Мучения Лю Шаоци продолжались два года, он умер в ссылке, куда его отправили под вымышленным именем, не обеспечив ни нормальным жильём, ни медицинской помощью.[632]

Судьба генерала Пэндэхуая была не лучше. «Группа молодчиков ворвалась к нему в дом, схватила и доставила в столицу, где его посадили в тюрьму. Пэна мучили и избивали более ста раз, сломав рёбра, искалечив лицо и отбив лёгкие… То и дело его таскали на митинги критики и борьбы. Престарелый маршал непрерывно стонал, с трудом говорил. Из тюрьмы он написал Мао: “С самым последним приветом к вам! Желаю вам долгих лет жизни!” Он умер в 1974 году».[633]

Через похожий ад прошла мать Лены Дин-Савва. Занимая важный пост в крупном индустриальном предприятии, она пыталась заступиться за подчинённых ей инженеров, объявленных «врагами народа», и за это получила ярлык «советская шпионка». Началось обычное в таких случаях «хождение по мукам». «Мать стояла часами на коленях на всех митингах, её заставляли в сопровождении бунтовщиков ходить по университетскому двору, бить в гонг и кричать “Я враг народа, хотела идти по капиталистическому пути!” Её публично унижали и оскорбляли».

Она попыталась уехать с детьми в Чаншу, но там её арестовали прямо на вокзале. Ночью хунвейбины начали пытать её, всаживали иглы под ногти, вырывали волосы, всю ночь не разрешали встать с колен. На следующее утро все стены зданий Университета были покрыты дацзыбао, где крупными буквами перечислялись её преступления. Матери на шею повесили огромную доску с надписью “советская шпионка Лин На”. Её заставляли стоять в кузове грузовика… и стали таскать по всем учебным заведениям и по главным улицам Чанши». Не выдержав всего этого, в мае 1968 года она повесилась в камере.[634]

Сотни жертв культурной революции не выдерживали мучений, кончали с собой. Общее число погибших установить невозможно, приблизительные оценки колеблются от двух до четырёх миллионов. Но Мао Цзедун не собирался останавливаться. В письме Цзян Цин он писал, что «дьяволят надо выпускать каждые семь-восемь лет… Очистительный шторм, прокатываясь по стране, возвращает ей порядок».[635] Избиение старшего поколения молодёжью он интерпретировал как понятную ему «борьбу классов» и ликовал.

Весь кошмар протекал под лозунгами «размозжим головы контрреволюционерам» и «защитим председателя Мао». Но если погромщиков спрашивали, что нужно изменить в стране, единственный вразумительный ответ, который они могли дать, был: «отменить вступительные экзамены в вузы».[636] Это показывает, что сознание близоруких к этому моменту уже обнаружило тот выросший в общественной жизни барьер, который отсеивал их от дальнозорких, отсекал путь наверх. И импульс сломать, уничтожить этот барьер подогревал их разрушительную энергию.

Активным участником и руководителем «Великой пролетарской культурной революции» был генерал Линь Бяо. В течение многих лет он оставался верным соратником «председателя Мао», занимал самые высокие посты, вплоть до поста министра обороны (1959–1971). Но, как это всегда бывает при единовластии, на самой верхушке пирамиды рано или поздно становится тесно. Подстрекаемый женой Мао Цзедун всё больше охладевал к генералу, открыто критиковал его. Понимая, что его ждёт судьба Лю Шаоци, Линь Бяо решился на побег.

В сентябре 1971 года он и его семья тайно погрузились в траспортный военный самолёт и вылетели в направлении СССР. Наутро из Внешней Монголии пришло сообщение, что там в пустыне найдены обломки разбившегося самолёта с девятью обгоревшими трупами внутри. Причина катастрофы осталась неизвестной, скорей всего потому, что никто не был заинтересован в честном расследовании. Официальная версия: разбился при неудачной попытке аварийного приземления. Но в официальный отчёт вкралась подозрительная деталь: обломки были найдены разбросанными на площади в 10 квадратных километров. Такой разброс возможен только при случае взрыва в воздухе.[637]

Мао Цзедун умер в 1976 году, и немедленно закипела неизбежная борьба за власть. Она очень скоро закончилась арестом вдовы Цзян Цин и трёх её ближайших помощников. Арестованные были отданы под суд, названы «Бандой четырёх» и объявлены виновными во всех эксцессах Культурной революции. К списку злодеев был также причислен и покойный маршал Линь Бяо. Имя «великого кормчего» осталось незапятнанным, никакого разоблачения культа личности не последовало.