Религиозные блуждания индустриальной эры

При всём многообразии племён и народов, населявших Землю, мы можем обнаружить в их культурах несколько базовых абстрактных понятий, пользовавшихся всеобщим одобрением и поддержкой: правда, справедливость, красота, совесть. Но за кем оставалось право решать, что можно считать правдивым, красивым, справедливым? Как правило, эта роль передоверялась некой высшей силе, представление о которой составляло религиозную жизнь народа. Уже Сократ задавался вопросом: «Потому ли боги любят добро, что оно — хорошо, или добро хорошо, потому что его любят боги?».

Когда мы вглядываемся в историю перехода кочевых народов на ступень оседлого земледелия, мы видим, что повсюду эта трансформация сопровождалась религиозной революцией. Десятки кочевых племён, вливаясь в тело Римской империи, должны были отказаться от своих верований и примкнуть к общегосударственной религии. На эту роль не годились многочисленные вечно ссорившиеся боги Олимпа и Парнаса. Верховная власть в лице императора Константина (272–337) выбрала среди существовавших в стране культов мало известную, но отстоявшую свою веру в веках преследований иудейскую секту, и объявила государственной религией христианство.

Позднее аналогичная революция произошла на Аравийском полуострове. Неграмотный пророк по имени Мухаммед был так вдохновлён верованиями иудеев и христиан в Единого Всемогущего и Всеведающего Бога, что стал проповедовать его своим собратьям-арабам. Племена кочевников-бедуинов, до этого без конца воевавшие друг с другом, вдруг сделались братьями по вере и, объединившись, сумели завоевать огромные территории под знаменем Ислама.

Развитие трёх ветвей монотеизма — католичества, православия, мусульманства — происходило по одинаковой схеме. Их догматика и символика, ради приумножения численности обращённых, всё больше подлаживались под ментальность близоруких, с их жаждой чудесного и красочного, что крайне затрудняло участие дальнозорких в религиозной жизни. Реформация 16–17 веков совершила прорыв в этой тенденции, поэтому протестантские страны сумели вырваться вперёд при переходе на индустриальную ступень. В мире же Ислама все реформаторские движения были задавлены, поэтому он так безнадёжно отстаёт на пути цивилизации.

Невольно задаёшься вопросом: переживаемый нами сегодня переход земледельческих народов в индустриальную эру не таит ли внутри себя какую-то скрытую религиозную компоненту, таинственным образом влияющую на происходящие события?

На первый взгляд, сравнение с переходом в земледельческую эру не кажется правомочным. Рука об руку с научным прогрессом в Европе и Америке победно распространялся атеизм, который, казалось бы, клал конец религиозным исканиям, раздорам и войнам.

«Бог умер!» — объявил в конце 19-го века немецкий философ Фридрих Ницше.

Ему вторил француз Лебон: «Сегодня небеса остаются пусты».

Дальнозоркий русский мыслитель Николай Бердяев писал: «Мы не привыкли даже думать, что с представителями нашего духовенства… можно спорить о животрепещущих вопросах».[742]

Но всё изменится, и аналогия станет правомочной, если мы попробуем взглянуть на воинствующий атеизм как на разновидность новой религии, в которой роль верховного арбитра отнята у небожителей и отдана человеческому разуму. Его научные достижения и технические изобретения окружили его таким ореолом, что по своей власти над душами людей, он стал сравним с древнеримским императором. Отменить все прежние верования и узурпировать трон верховного судьи сначала в России, а потом и во многих других странах, сделалось естественным следующим шагом.

Законы разума казались наилучшим средством объединения людей в согласии и мире. Что бы там ни писал Иммануил Кант в своей «Критике чистого разума», «Логика» Аристотеля оставалась непоколебленной и давала простые и выполнимые инструкции, как отличать правду от лжи, правильные суждения от неправильных. Бескрайние возможности манипулирования и имитации правды оставались до поры скрытыми от взора новообращённых атеистов.

Понятно, что эта новая религия завоевала, в первую очередь, сердца дальнозорких. Сколько веков им приходилось сгибаться перед диктатом церкви, делать вид, что они верят в ангелов и чертей, в непорочное зачатие, в воскрешения из мёртвых, в превращение воды в вино, в адские муки, в покупку райского блаженства за приличную цену, в лечебные свойства молитв и святых мощей! Они пытались утолять свой порыв к высокому и загадочному, создавая тайные общества либертинцев, вольнодумцев, масонов, нигилистов.

Близорукие отнеслись к религиозному перевороту с недоверием, но не воспротивились ему с оружием в руках, как это случалось много раз при введении христианства в Древнем Риме. Гражданские войны новой эры разгорались главным оброзом вокруг вопросов о справедливости, как их формулировали политические страсти. Справедливо ли держать чёрных в рабстве? А справедливо лишать белых южан их имущества и заставлять менять устоявшийся за полтора века порядок жизни? Справедливо ли, что один живёт в особняке на Неве, а другой — в ночлежке с клопами? Что один владеет всеми пароходами на реке Янцзы, а другой должен всю жизнь гнуть спину на рисовом поле? Политические раздоры теперь раздирали народы и даже отдельные семьи с такой же безжалостностью, с какой когда-то убивали друг друга католики и протестанты, шииты и сунниты.

Здесь нужно сразу оговориться: революция атеизма не сумела проникнуть за бастионы, выстроенные католиками и мусульманами. Народы, исповедующие эти религии, как правило, сохраняют догматику и традиции своей церкви, но зато они сильно запаздывают в переходе на индустриальную ступень. Их враждебность к народам, ушедшим вперёд, часто проявляется в разных актах насилия, в террористических атаках и даже в военных действиях. Судьбе дальнозорких в этих странах не позавидуешь, они живут под постоянным гнётом, что проявляется в отсутствии заметных достижений в науке, искусстве, экономике. Если есть возможность, они часто эмигрируют на Запад. Жизнь их под властью мусульманских диктаторов, таких как Гамаль Абдель Насер, Саддам Хусейн, Муамар Каддафи, была ничем не лучше, чем жизнь под властью коммунистических атеистов — Кастро, Пол Пота, трёх северокорейских Кимов.

Выше, в Летописи девятой, было описано, с каким усердием пятеро новых фараонов избавлялись от дальнозорких в своих странах. Правомочно предположить, что и будущие фараоны станут проводить такую же политику. Более того, враждебность близоруких может оттеснить дальнозорких от заметного участия в общественной жизни страны ещё до появления на сцене нового диктатора. Ему останется только встать во главе готовой к агрессии толпы и повести её на самоубийственные военные авантюры.

В своё время введение монотеистических религий рождало надежду на то, что они приведут к ослаблению религиозной вражды. Но очень часто происходило обратное: горячность веры новообращённых приводила к кровопролитным столкновениям по поводу незначительных разночтений священных текстов, обрядных установлений. Можно ли причащаться хлебом и вином или только хлебом? Хлебом с солью или опресноками? Крестное знамение совершать двумя пальцами или тремя?

Христианство безжалостно подавляло языческие культы, но оно не могло подавить в человеке страсть к многобожию, к пантеону богов, среди которых можно было бы выбрать самого любимого, установить с ним интимную связь, приносить ему жертвы, но одновременно иметь возможность и обидеться на него, поссориться, перейти к другому. Как писал Густав Лебон, «под общим названием христиан мы находим в Европе настоящих язычников, как, например, нижнебретонца, молящегося идолам, фетишистов, как испанца, обожествляющего амулеты, политеистов как итальянцев, почитающих за различные божества мадонн каждого селения».[743]

Античное язычество осталось в нашей культуре великолепными произведениями литературы и философии, живописными фресками, храмами, мраморными статуями. Возможно, такая же судьба ждёт и всё духовное богатство христианской эпохи. Но такой исход не является неизбежным. Человеческий разум бежит в атеизм от окаменевшей церковной догматики, но его продолжает манить к себе живой родник веры. Церковь и вера соотносятся друг с другом как кубок и вино. Если кубок дал трещину, человек может перелить вино веры в другой. Это случалось со многими знаменитыми богоискателями и, надо полагать, с миллионами рядовых верующих.

Творческая работа философов, теологов, художников продолжает расширять круг наших познаний и обнаруживает, что противоречия, ранее казавшиеся непреодолимыми, вдруг складываются в единый гармоничный узор. Взять, например, теорию естественного отбора. Сколько яростных споров породила она, какие дебаты и даже суды гремели между её сторонниками и противниками! Но вот один за другим начали выходить в свет такие труды, как «Творческая эволюция» Анри Бергсона, «Феномен человека» Пьера Тейяра де Шардена, «От пчелы до гориллы» Реми Шовена, и всё яснее становилось, что, хотя эволюция в мире животных и растений является неоспоримым фактом, она не могла происходить путём накопления случайных улучшений различных органов, ибо эти улучшения не передаются по наследству на генном уровне.

Другое природное явление, не получающее объяснения по теории Дарвина — симбиоз. Кто должен был появиться раньше — пчёлы или цветы со сладким нектаром, которые приманивают пчёл запахом и яркими расцветками? Если считать, что и то, и другое требовало миллионов лет для своего развития, как они могли ждать появления друг друга? Кто питал пчёл до появления цветов, и кто опылял цветы, пока не было пчёл? Такие недоумения неизбежно возрождают мысль о невидимом Творце, планирующем и синхронизирующем процесс эволюции.

Для тех, кто обоготворил разум, камнем преткновения в религиозных верованиях является необходимость верить в чудеса. Атеисты восхищаются наглядными чудесами индустриальной эры — этого им достаточно. Воздушный шар братьев Монгольфье летит над Елисейскими полями, самолётик братьев Райт поднимается над американской саванной, телескопы Гринвичской обсерватории точно предсказывают затмения солнца и луны — вот чем можно и нужно восхищаться. Конечно, когда ультразвуковой прибор показывает нам, что происходит в животе беременной женщины, это может вызвать оправданный восторг. Но восхищение позволяет нам забыть об изначальном чуде зачатия.

Неважно, что оно происходило и будет происходить миллиарды раз. Нашему разуму, при всей его гордыне, не по силам ясно вообразить, каким образом две микроскопические клетки, соединившись в матке, начинают уверенно строить организм взрослого человека, в сотни раз превосходящий по своей сложности любую изобретённую нами машину. Мысль о невидимой Творящей силе неизбежно рождается в нашем мозгу, манит, чарует.

А что если этот загадочный Творец не закончил свою работу в семь дней, как учит Библия, а продолжает её, и мы живём в День Восьмой? Что если мы не только продукт Его трудов, но и соучастники их, нужные Ему для работы над земной цивилизацией? Ведь и на Земле любой Хозяин не сам трудится на поле своём, а раздаёт задания работникам своим. Что если неудержимый порыв к свободе, который каждый из нас ощущает в своей душе, есть дарованный Им инструмент необходимый, чтобы мы могли справиться с порученной нам работой? Какой заманчивой осмысленностью наполняет жизнь каждого человека такой взгляд!

Да, мы видим, что всё вокруг нас происходит по неизменным законам. Мы изучаем их, называем Природой и отмахиваемся от мысли о каком-то Творце. Но когда мы обращаем взор на самих себя, мы обнаруживаем огромные поля непредсказуемых поступков и эмоций. Наши психологи строят теории, пытаясь упрятать проблеск свободы обратно в мир причинно-следственных связей. Но сознание религиозного человека сопротивляется этому. Да, говорит оно, Творец распоряжается камнем и водой, жаром и холодом, ветром и огнём. Но человек Ему нужен не покорным и слепым, а свободным и зрячим. Даже если жажда свободы доводит его порой до бунта против Хозяина. Ибо только свободным он может отыскивать путь в катакомбах неведомого и справляться с порученной ему работой продолжения Творения

Вводимое в этой книге представление об экзистенциальной разнице между близорукими и дальнозоркими, казалось бы, кладёт конец надеждам на возможность достижения прочного мира между людьми. Опыт показывает, что ничто не вызывает такого протеста, как осознание неравенства. Для близорукого допустить, что он от рождения обделён тем, что получили другие, будет мучительно. Но и дальнозоркие не будут рады осознанию этого разделения. У них отнимется уверенность в собственной правоте и справедливости, они осознают, что в жизненном состязании с современниками они изначально имеют огромные преимущества.

Как можно ослабить неизбежную здесь горечь и тех, и других? Пожалуй, нет другого пути, кроме как снова апеллировать к задачам Творения. Ведь каждый шаг усложнения мира связан с внесением элемента неравенства «строительных материалов». Клетки, составляющие глаз, ухо, мозг, железы живых существ, окружены большей заботой, чем мышцы, кости, хрящи. Даже растущее дерево представляет собой сложный конгломерат разных элементов. Поэтическое сознание порой допускает сравнение его с человеческим государством.

В разные времена года разные клетки играют в нём ведущую роль. По весне на первое место выходят те, что составляют почки, ростки, цветы, зеленеющие листья. К концу лета — те, что образуют плоды и семена. Осенью и зимой главной задачей становится выдерживать ветер, мороз, размыв почвы — с этим должны справляться клетки ствола, коры, ветвей, корней.

Может быть, и нам пришла пора поучиться у живого дерева? Разве так уж трудно уступить дальнозорким главную роль в процессах роста и расцвета цивилизации в государстве? А близоруким — заботу о прочности, морозоустойчивости, выживании в условиях засухи? Не к этому ли призывал уже Платон в своём проекте идеального Полиса, когда обозначал врождённую разницу между людьми названиями четырёх металлов?

Увы, ни он, ни все последующие философы за прошедшие 24 столетия не научили нас, как при рождении отличать золотого ребёнка от серебряного, медного, железного, чтобы пометить их всех кастовым кружком на лбу и исключить все последующие споры. Так неужели битвы за равенство всех со всеми будут продолжаться до скончания веков?

Правда, если близорукость восторжествует, ждать конца веков останется совсем недолго.

_{Опубликовано в журнале "Семь искусств" №№ 5,2018-3,2019.}