В. И. ЧУЙКОВ, Маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза[34] РАЗДУМЬЯ О САМЫХ ТЯЖЁЛЫХ ДНЯХ СТАЛИНГРАДА

Меня часто спрашивают, да и сам я нередко задумываюсь над тем, что же произошло во второй половине 1942 года под Сталинградом, в тот момент, когда гитлеровцы вышли к берегам Волги и, казалось, были близки к победе, а затем неожиданно для стороннего наблюдателя потерпели сокрушительное поражение, благодаря чему этот город оказался неприступным для немецко-фашистских войск, несмотря на то, что туда были брошены их главные силы, почему летняя кампания 1942 года, начавшаяся успешно для немецких войск, окончилась для них катастрофой. Вспоминая те дни, невольно задаёшь вопрос: что же было главной силой в руках советского командования при защите Сталинграда?

Немецкие войска, ведя весной и летом 1942 года успешные боевые действия на юге нашей страны, предвкушали близкую победу. Они уже как бы физически осязали эту победу: Дон позади, и они подходили к Волге. Осталось пройти каких-то пять-десять километров, чтобы одержать победу над разбитыми, разрозненными остатками наших войск, которые после кровопролитных, изнурительных боёв отошли непосредственно к городу. На нашу и 64-ю армии, ослабленные в почти двухмесячных боях, была возложена задача обороны города, в который уже врезался своими передовыми танковыми частями враг, сжигая и разрушая его с воздуха армадой авиации — пикирующими бомбардировщиками и истребителями.

Несведущему человеку невозможно представить трагедию населения города и войск 62-й армии в то тяжелейшие дни и ночи.

К началу сентября немецко-фашистские войска на флангах армии уже вышли к Волге, расколов боевые порядки 62-й и 64-й армий на южной окраине города в районе Купоросной, а на северной — в районе посёлков Рынок и Спартаковка. Так немцы отрезали 62-ю армию от войск, которые сражались севернее Сталинграда на перешейке между Волгой и Доном. Образовав охватывающую подкову, они прижали войска 62-й армии танками, придавили с воздуха авиацией, за спиной сражающихся пролегли лишь километровые просторы Волги без постоянных переправ. Вряд ли возможна более тяжёлая обстановка, чем та, что сложилась в первой декаде сентября 1942 года.

Надо учитывать и такой немаловажный фактор, что войска 62-й армии к тому времени были основательно обескровлены. В дивизиях, в которых полагалось по штату 8-10 тысяч человек, с трудом насчитывалось от 100 до 200 активных штыков, а из вооружения имелось лишь несколько орудий и пулемётов. Танковые бригады имели по 6-10 танков. Даже во вновь сформированном танковом корпусе генерал-майора танковых войск А. Ф. Попова оставалось не более 3-4 десятков танков. Многие из них были подбиты и могли действовать только как неподвижные огневые точки. В такой момент, казалось бы, достаточно совсем незначительных усилий, чтобы немецко-фашистские войска смяли и отбросили, а точнее, утопили в Волге численно небольшие наши подразделения, вставшие на защиту Сталинграда.

Что касается обеспечения наших войск, то чем ближе они отходили к самой Волге, тем труднее было снабжать их боеприпасами, снаряжением, горючим и особенно ремонтировать повреждённую боевую технику, не говоря уже о серьёзных затруднениях при манёвре по узким горящим улицам Сталинграда. Но, несмотря на это, у командного, политического состава и всех воинов начался перелом в настроении, укреплялась вера в превосходство над противником, уверенность в конечной и скорой победе. Прошлые бои показали, что врага можно бить, для этого нужно уметь организовать бой, даже без превосходства в силах, но с полным напряжением моральных и физических сил. Большинству бойцов стало ясно, что отступать дальше некуда, а одержать победу необходимо. Для победы нужны были не только пулемёты, пушки, танки и самолёты, нужен был героизм, самоотверженность, желание драться и обязательно победить.

С появлением в войсках коммунистов старших возрастов, особенно участников гражданской войны, настроение молодых бойцов значительно поднялось. Житейская и военная мудрость пожилых счастливо сочеталась с энергией и боевым задором молодёжи. Винтовка и ручная граната, пушка и миномёт в руках инициативных бойцов стали действеннее разить врага. Враг почувствовал и увидел в советском бойце уверенность, стойкость, непоколебимое желание выстоять.

Военный совет армии призвал драться до последнего дыхания. Это, бесспорно, благоприятно воздействовало на подъём всех духовных и физических сил каждого воина.

Командование армии находилось подчас в 200-300 метрах от противника и готово было само с автоматом, винтовкой, пулемётом оборонять рубеж, где находился КП армии. Это не было случайностью; естественно, и командиры корпусов, дивизий и полков не могли оторваться от своих войск и находились фактически в их боевых порядках.

Был, правда, случай, когда один хороший командир не выдержал миномётного обстрела противника и ушёл с высоты 107,5 поближе к правому берегу Волги. Военный совет расценил это как самовольство, проявленное в тяжёлой обстановке. Этот командир вместе со своими помощниками был тут же вызван на командный пункт армии в Мамаевом кургане и под адскую музыку фашистских мин, снарядов и бомб так «пропесочен», что, надеюсь, запомнил это на всю жизнь. Больше он никогда не проявлял малодушия.

Солдаты Сталинграда всегда чувствовали рядом своего начальника, политического руководителя, видели, что они вместе с ними переносят все лишения и опасности. Это поднимало дух воинов и укрепляло сознание, что противник будет побеждён.

Политработники систематически проводили беседы в частях, они разъясняли, что, обороняя Сталинград, на который Гитлер делал теперь главную ставку, нельзя думать только о своей жизни. Каждый боец отвечает перед Родиной и народом за оборону города. Только беспощадно уничтожая врага и не щадя своей жизни, можно было выполнить эту задачу. Конечно, никто из бойцов не хотел умирать, но сталинградцы сумели поставить долг перед Отечеством превыше всего. Все мы хотели жить и защищать страну, а это желание заставляло каждого метко прицеливаться и бить врага наверняка, надёжно маскироваться и укрываться от вражеских пуль и снарядов. Эти основные правила действий защитников Сталинграда нигде не зафиксированы, но о них все знали. Знали и о строгом приказе Военного совета, категорически запрещающем отступать или самовольно уходить к берегу или на ту сторону Волги.

Шла смертельная схватка с противником. Она продолжалась ни мало ни много — около трёх месяцев. Непрерывные бои днём и ночью в непосредственном соприкосновении с врагом, который находился на расстоянии броска ручной гранаты, бесконечные атаки и контратаки, многочисленные, в большинстве своём внезапные для врага вылазки целых подразделений и штурмовых групп держали гитлеровцев в постоянном напряжении.

Так в огне сталинградских сражений родилась штурмовая группа, а с ней и новая тактика действий в ближнем бою. Её породила сама обстановка, воинская смётка защитников Сталинграда. Небольшая по численности группа отличалась гибкостью при манёвре в бою, пробивной силой при штурме. Она искала противника повсюду, шла умышленно на сближение с ним, просачивалась, как вода, через подвалы и проломы в стенах, среди развалин зданий и навязывала врагу ближний бой. Штурмовая группа наносила внезапные и неотразимые удары с фронта, флангов и тыла, не давая врагу опомниться или отдохнуть, изматывала его морально и физически. Против мелкой штурмовой группы противник не мог эффективно применять ни авиацию, ни массированный огонь артиллерии.

Мне кажется, что в тактике штурмовой группы имеются элементы тактики будущего. В боевом расчёте при современном оружии, когда каждый человек отвечает за свои и общие действия, в слаженности действий, индивидуальной подготовке каждого заключена гарантия успеха всего воинского коллектива.

В какой-то неуловимый момент жесточайшей битвы на Волге получилось так, что настроение противника надломилось, а боевой дух советских войск поднялся ещё выше. Это были верные признаки нашей грядущей победы, ибо она зарождалась также и в сознании советского человека.

Что можно сказать о том, что пережили мы, защитники Сталинграда, находившиеся на правом берегу Волги?

Трудно описать все эти сложные психологические переживания в ходе событий, в которых участвовал сам, да к тому же я мог видеть из множества фактов героизма и самоотверженности, наверное, лишь их тысячную долю, а может, и того меньше. Кроме того, чтобы рассказать о всех переживаниях, передать физическое и моральное напряжение, поведать о героизме каждого в этом сражении, потребовалось бы написать много томов. Может быть, какая-то часть этой героической эпопеи будет воссоздана со временем, но далеко не полностью, ведь многих её участников уже нет в живых.

Мы отдаём должное той роли, которую сыграла в обороне Сталинграда артиллерия, находившаяся на левом берегу Волги, она мощным шквалом огня ослабляла атаки противника, уничтожала часть его сил на подходе.

Определённое воздействие на врага оказывала и наша авиация, находившаяся на дальних аэродромах.

Но мне как командующему армией, действовавшей в самом горниле боёв, было видно особенно отчётливо действие, или, вернее сказать, взаимодействие тех войск, которые сражались в огненной черте Сталинграда.

Поэтому я должен сказать, что наряду с высокой политической ответственностью спайки, беззаветной преданностью идеалам коммунизма у нас существовала также воинская спайка, начиная от командования армии и кончая отделением. Она называлась взаимодействием всех родов войск.

Когда артиллерист плечом к плечу сражается вместе с пехотинцем, чувствующим поддержку стоящих рядом танков и пусть даже изредка появляющихся в небе самолётов, а командование и штаб армии направляют все эти силы против наиболее опасного в данный момент противника, вот тогда каждый ощущает несокрушимую мощь объединённого оружия. Это было как раз то оружие, то средство, которое сыграло, по моему мнению, решающую роль в срыве ударов немецко-фашистских войск, нанеся им колоссальные, порой не поддающиеся учёту потери.

Я никогда не забуду 14 сентября. Для Сталинграда оно стало одновременно одним из наиболее тяжёлых и в то же время счастливых дней.

В этот день враг вклинился в город большими силами западнее вокзала. Фашистские головорезы выскакивали из машин, веселились, врывались в жилые кварталы с целью поживиться тем, что ещё уцелело от пожара. А наши солдаты и офицеры, спрятавшись за углы зданий, в подвалах, на чердаках домов, расстреливали зарвавшихся захватчиков.

Нельзя расценить эти действия немцев иначе, как психическую атаку. Но когда они были встречены дружным огнём и поползли, будто ошпаренные кипятком тараканы, и гибли на наших глазах, вот тут-то мы и почувствовали, что сможем уничтожить фашистских захватчиков всех до единого. Их гонор и напыщенность как рукой сняло. И что особенно запомнилось, так это то, что наши снайперы заставили фашистов бояться их огня. Это, на мой взгляд, и явилось началом того долгожданного перелома, который следовало закрепить в дальнейшем успешными боевыми действиями. И мы добились поставленной цели, а с прошедших науку нашу захватчиков была сбита спесь.

Особенно угнетающе действовало на наши войска ещё при отходе к Сталинграду, да и в самом городе, превосходство авиации противника на направлении главного удара. Нужно сказать, что у немцев взаимодействие сухопутных войск с авиацией было отработано неплохо. Их бомбардировщики успевали нанести удар перед атакой и тем самым могли приковать наши войска к земле, а тех, кто находился на наблюдательных пунктах, загнать под землю. Наши артиллеристы и зенитчики часто укрывались в воронках и прекращали огонь, и тогда танки противника вместе с пехотой врывались почти безнаказанно в боевые порядки советских войск, и дело кончалось тем, что мы вынуждены были отходить. Мы немало размышляли о том, как уменьшить потери от авиации противника, причём выход старались найти все — начиная от солдата и кончая Военным советом армии. Солдаты понимали, что отступать больше некуда, что, только уничтожая противника, можно выполнить поставленную задачу и предотвратить собственную гибель. Решение было найдено, когда наши командиры навязали противнику тактику ближнего боя в специфических условиях Сталинграда, где боевые порядки двух противоборствующих сторон разделяли всего-навсего десятки метров. При таких условиях авиация противника не могла уже бомбить ни наши траншеи, ни войска. А если пыталась нанести удар по советским частям, то непременно попадала и по своим. Тактика ближнего боя была принята безоговорочно как солдатами, так и командованием 62-й армии.

Переход к тактике ближнего боя придал обороне Сталинграда исключительно высокую стойкость, повысилась бдительность наших войск, их готовность к штыковой атаке и контратаке.

Воинов армии объединяла и цементировала преданность идеям Коммунистической партии, стремление выполнить волю народа. В Сталинградской битве с особой силой проявилась дружба народов нашей страны. Нельзя не сказать, что бойцы всех национальностей с чувством высокого уважения называли русский народ своим старшим братом. Кому не известен знаменитый дом Павлова? Здесь плечом к плечу сражались русские, украинцы, грузины, казахи, белорусы, узбеки, таджики, литовцы и представители других народов нашей Родины.

Командиры соединений, штабы, политорганы заслуживают самой высокой оценки за то, что они сумели распознать и усилить те настроения и помыслы наших солдат — простых людей с винтовкой или автоматом, которые в конечном счёте явились основой всех наших успехов. В этом напряжённейшем сражении существенную роль играл морально-боевой дух войск. Командиры и политработники не упустили момента, поняли и подхватили рождённый в сердцах сталинградцев пароль: «За Волгой для нас земли нет!» — и вместе с рядовым пехотинцем, артиллеристом, танкистом, моряком стояли насмерть на волжском рубеже. Вот почему они и пользовались полным доверием у своих подчинённых.

Никто, кроме меня, К. А. Гурова и Н. И. Крылова, не знает, чего больше всего опасались мы в Сталинграде: как бы, проснувшись, не оказаться под дулами немецких автоматов и пистолетов, не успев взять в руки своё оружие. Поэтому мы поочерёдно дежурили по ночам.

Буржуазные историки и журналисты, описывая Сталинградскую битву, любят сравнивать Сталинград с Верденом. Одно время Гитлер говорил, что он не хочет превратить Сталинград в верденскую мельницу. Но я не могу полностью согласиться с этим сравнением по двум причинам. Во-первых, Верден был крепостью с долговременными фортификационными сооружениями, подготовленными для ведения длительной войны. Сталинград был мирным, промышленным городом. В нём не было никаких укреплений, кроме построенных непосредственно во время боя окопов, траншей и огневых полиций полевого типа. Во-вторых, защитники Вердена выстояли против кайзеровской армии. Защитники же Сталинграда не только выстояли, но и перемололи самую сильную группировку гитлеровской армии и вместе с войсками других фронтов участвовали в окружении и уничтожении более чем 330-тысячной немецко-фашистской группировки. Из этого окружения почти никто не мог вырваться. Не от хорошей же жизни Гитлер объявил трёхдневный траур по всей Германии после разгрома его отборных войск у Волги. Наша победа под Сталинградом была генеральным, переломным сражением второй мировой войны.

Я не могу не сказать об огромной работе партийных и комсомольских организаций, которая явилась мобилизующей и организующей силой. Коммунисты и комсомольцы жили среди бойцов, дышали с ними одним воздухом, вместе ходили в атаки, а при неудаче — отходили или отступали, короче говоря, они знали друг друга, как знают в родной семье. Как бы ни было трудно, но во время небольших передышек между боевыми схватками, далее в короткие летние ночи, партийная и комсомольская работа среди бойцов не замирала.

Приказ Военного совета не уходить из Сталинграда, а если надо, то и умереть в городе, но за Волгу не отступать, был туг же доведён до партийных и комсомольских организаций, и уже через несколько часов все бойцы 62-й армии знали о нём. Вот выписка из протокола комсомольского собрания, проведённого в Сталинграде в самые тяжёлые дни:

«Слушали: О поведении комсомольцев в бою.

Постановили: Лучше умереть в окопе, но не уходить с позором с занимаемой позиции. И не только самому не уйти, но и сделать так, чтобы не ушёл и сосед.

Вопрос к докладчику: «Существуют ли уважительные причины ухода с огневых позиций?»

Ответ: «Из всех уважительных причин только одна будет приниматься во внимание — смерть».

А вот выдержка из обращения бойцов 133-й гвардейской тяжёлой танковой бригады. Они писали: «Дорогие друзья! Родина приказала нам отстоять Сталинград, народ призывает нас жестоко и беспощадно мстить врагу за истоптанную русскую землю, за разрушенные города и сёла... Герои Царицынской эпопеи призывают нас, невзирая на жертвы и лишения, отстоять Сталинград, это они, ветераны героической обороны Царицына, пишут нам: «Не отдавайте врагу наш любимый город, любой ценой защищайте город, бейтесь так, чтобы слава о нас гремела в веках», — и мы выполним этот наказ...» Так писали танкисты бригады Н. М. Бубнова.

Собрания и обращения бойцов и ветеранов, их клятвы не отступать, бить врага до полной победы оказали благотворное влияние. Примеров героизма и самоотверженности становилось всё больше. Восемь фашистских танков атаковали советский танк КВ, которым командовал Хасан Ямбеков. Он принял бой и побил четыре вражеских танка. На помощь гитлеровцам пришло ещё несколько танков, танк Ямбекова был подожжён термитным снарядом. Вражеские автоматчики окружили его и поджидали, когда советские танкисты откроют люки и покинут машину. Но советские воины решили не сдаваться. Задыхаясь от дыма, они дрались до последнего снаряда и патрона. Когда пламя и дым заполнили боевое отделение, раскалилась сталь и дальше невозможно было терпеть, дежурный радист нашей танковой части поймал в эфире знакомый голос Ямбекова: «Прощайте, товарищи! Не забывайте нас!» В эфир прорвались торжественные звуки гимна. Это пели «Интернационал» Хасан Ямбеков, механик-водитель Андрей Тарабанов, командир орудия Сергей Феденко и радист Василий Мушилов.

Не менее героически проявили себя в те дни боёв женщины-воины. Как-то на Мамаевом кургане была восстановлена прерванная ранее связь между командованием укреплённого района и штабом 62-й армии. В тот день не было ни минуты затишья. Всё время бушевал огонь артиллерии и миномётов. Поддерживать бесперебойную связь было очень трудно.

К трём часам дня на узле связи штаба армии не осталось ни одного связиста. И когда связь оборвалась снова, вызвалась идти Шура. К сожалению, её фамилии я не помню. Командир роты связи сказал:

   — Огонь глядите какой... Вы не сможете добраться до места порыва линии.

   — Смогу, товарищ лейтенант, вы только разрешите, — настаивала Шура, держась за левый кармашек гимнастёрки, в котором находилась кандидатская карточка.

Командир роты разрешил. Шура, рискуя поминутно жизнью, отыскала и устранила порыв. Но в полдень 14 сентября голос Шуры оборвался... А ведь не ей, работавшей на коммутаторе, надо было идти исправлять обрыв, но Шура пошла, действовала геройски, и память о ней осталась навечно.

Немало воинов спасла санитарка Тамара Шмакова из дивизии Н. Ф. Батюка. Многие оставшиеся в живых благодарны ей за самоотверженность, которую она проявляла, спасая тяжелораненых. Сегодня она работает в Томской области врачом. И таких героинь, как Тамара, в 62-й армии было немало. И списках награждённых по частям армии свыше тысячи женщин. Среди них Мария Ульянова, которая с начала и до конца обороны находилась в доме сержанта Павлова; Валя Пахомова, вынесшая с поля боя более ста раненых; Надя Кольцова, награждённая двумя орденами Красного Знамени; врач Мария Бельямидова, перевязавшая под огнём на передовой позиции не одну сотню бойцов и командиров; Люба Нестеренко, оказавшись в осаждённом гарнизоне старшего лейтенанта Драгана, делала перевязки гвардейцам, даже будучи раненой, она и умерла с бинтом в руках, не закончив перевязку раненому товарищу. Кому не известна стойкость воинов знаменитого дома-крепости, где более 50 суток без сна и отдыха оборонялась группа во главе с сержантом Павловым. Гитлеровцы обрушили на этот дом лавину бомб, мин и снарядов, но ничего не могли сделать с неприступным домом. Эта боевая группа, обороняя один дом, уничтожила больше фашистов, чем потеряла гитлеровская армия при взятии Парижа.

День 14 сентября, как я уже писал, был для нас не только неимоверно трудным, но и удачным днём. Мы отразили в городе мощную атаку противника, нанесли ему поражение и заставили немецкое командование бросить на город новые силы. Месяц спустя, 14 октября и последующие пять дней были для нас наиболее тяжёлыми за всю сталинградскую эпопею. Не выстояв в эти дни, мы оказались бы опрокинутыми в Волгу, а Сталинград был бы захвачен немцами. Выстояв в эти беспримерные по боевому напряжению дни, мы поставили противника в безвыходное положение.

Это был великий перелом в Сталинградском сражении...

Теперь, когда эти события — история, небезынтересно вспомнить, что говорили и думали в дни подготовки к очередному наступлению 6-й армии Паулюса Гитлер с Геббельсом.

В первых числах октября Геббельс, собрав в министерстве пропаганды дипломатов, представителей союзных фашистской Германии стран, заявил им, что фюрер предвещает близкую победу над большевизмом и Советами, что битвой на Волге, которую ведут немецкие войска, руководит непосредственно сам Гитлер и победа, как никогда, близка. Геббельс особенно акцентировал внимание на Сталинградском сражения потому, что «третий рейх», тогдашние правители Японии и Турции заключили секретное соглашение, по которому с падением Сталинграда эти два государства также должны были вступить в войну против Советского Союза. Исходя из этого, легко можно представить, сколько сил и средств было брошено на Сталинград, чтобы как можно скорее расправиться с ним.

Военный совет, руководя обороной города, знал о готовившемся мощном наступлении немцев на заводские районы города. Наша разведка, руководимая полковником Михаилом Захаровичем Германом, своевременно и правильно информировала Военный совет о создаваемой вражеским командованием группировке к северо-западу от Сталинграда, в районе балки Вишнёвой. Мы готовились к отражению удара и подтянули для защиты Сталинградского тракторного завода и завода «Баррикады» свежие силы. Но мы не знали, что последует удар такой колоссальной мощности.

Военный совет решил в этом сражении находиться непосредственно за войсками, оборонявшими завод «Баррикады», чтобы надёжнее управлять их действиями. Туда противник направлял свой главный удар. Паулюс со своим штабом находился в 120 километрах от поля сражения в станице Нижне-Чирской, а Военный совет 62-й армии со штабом и с командирами соединений — в начале этих боёв в трёх километрах, а к концу — в 300 метрах от переднего края. Это обстоятельство сыграло определённую роль в успехе нашей обороны. К началу вражеского удара мы фактически оказались уже отрезанными от своего заволжского тыла. Вся Волга хорошо просматривалась и простреливалась противником из крупнокалиберных пулемётов, не говоря уже о миномётном и артиллерийском огне, которым противник обстреливал все дороги и тропинки,₉ подходившие к реке с востока. Только ночью, да и то с большим риском, к правому берегу в Сталинград могли подходить наши пароходы с необходимым для армии грузом и увозить раненых.

Моральное и физическое напряжение работников штамбов армии и соединений было доведено до предела. Днём они обеспечивали ведение боя, а ночью сопровождали войска к намеченным для них рубежам, распределяли между ними по только районы обороны, но даже отдельные позиции, ориентировали в боевой обстановке, организовывали связь. И всё это происходило в нескольких сотнях и даже десятках метров от переднего края, под наблюдением и огневым воздействием противника.

Настала ночь... В эту ночь с 13 на 14 октября мы меняли командный пункт армии, приближая его к войскам. Командный пункт был подготовлен на северо-восточной окраине завода «Баррикады». Но переходить всем сразу даже какие-нибудь 500-600 метров мы не рискнули. Работники штаба армии были разделены на три группы. С первой пошёл член Военного совета К. А. Гуров, чтобы проверить на новом пункте связь с войсками и дать нам сигнал. Они выступили в 24 часа, но только в 2 часа пополуночи мы получили данные, что на новом пункте всё готово.

Вторая группа во главе с командармом выступила в третьем часу. Пройти несколько сот метров по обрывистому берегу было не так-то легко для людей, не спавших несколько ночей подряд. Мы не шли, а в буквальном смысле слова ползли по камням, спотыкаясь и падая. Когда я пришёл в блиндаж (один на весь штаб), то свалился и тут же заснул, а возможно, потерял сознание. Не слышал, как и когда пришёл Н. И. Крылов с третьей группой. Проснулся около 7 часов, вижу — рядом лежит Крылов. Он тоже спал. Вскоре близкие разрывы потрясли землю, в воздухе выплеснулись султаны огня. На оборонявшуюся армию посыпались десятки, сотни тысяч снарядов и мин разных калибров. Взрывными волнами нас прижало к обрывистой круче берега. Вода в Волге буквально кипела от взрывов. Над головой появились фашистские самолёты. Их было несколько групп. Они плыли уверенно, будто стаи диких гусей. От взрывов снарядов и мин, шума авиационных моторов невозможно было говорить. Я посмотрел на командующего артиллерией Н. М. Пожарского. Он понял меня, взял планшет и бинокль и поспешил на свой командный пункт. Я же пошёл на свой.

Солнца не было видно. Дым, пыль и смрад заволокли небо. Подойдя к блиндажу, собрался открыть дверь, но тут же получил такой удар взрывной волны в спину, что влетел в свой отсек. И тут же услышал голос Гурова: «Получил поделом, не ходи, куда не надо». Крылов и Гуров сидели на скамейках и оба держали телефонные трубки. Тут же стоял начальник связи армии полковник Юрин, докладывая что-то Крылову.

Я спросил:

   — Как связь?

Юрин доложил:

   — Часто рвётся, включили радио, говорим открытым текстом.

Кричу ему в ответ:

   — Этого мало... Пустите в дело и запасной узел связи на левом берегу. Пусть дублируют и информируют нас.

Юрин понял и вышел. Я прошёл по всему П-образному блиндажу-туннелю. Он достался нам от штаба 10-й дивизии НКВД, который был переведён на левый берег несколько дней тому назад. Все работники штаба армии, связисты и связистки были на местах. Они глядели на меня, пытаясь по моему лицу понять, каковы настроение и положение на фронте. Чтобы показать, что нет ничего страшного, я шёл по блиндажу спокойно и медленно и вышел на улицу из другого входа блиндажа.

То, что я увидел на улице, особенно в направлении тракторного завода, трудно описать. В небе ревели моторы пикирующих бомбардировщиков, выли падающие бомбы, рвались снаряды зениток. Кругом всё гудело, стонало и рвалось. Пешеходный мостик через Денежную протоку, собранный из бочек, был разбит и отнесён течением. Вдали рушились стены домов, полыхали корпуса цехов тракторного завода.

Возвращаюсь в блиндаж в свой отсек. Крылов и Гуров с телефонами в руках рассматривают план города. По синим стрелам и цифрам, а также по красным изогнутым линиям оцениваю положение на направлении главного удара противника. Вопросов не задаю, знаю, что полученные пять-десять минут тому назад данные об обстановке уже устарели. Вызываю к телефону командующего артиллерией армии Пожарского. Приказываю дать залп «катюш» двумя дивизионами. Одним — по силикатному заводу, другим — по стадиону. Там, по моему мнению, должно было быть скопление войск противника. Затем дозваниваюсь до командующего 8-й воздушной армией Т. Т. Хрюкина. Прошу хоть немного угомонить фашистских стервятников. Он сказал, что сейчас помочь не может. Противник плотно блокировал наши аэродромы. Пробиться нашей авиации к Сталинграду пока невозможно.

После короткого обмена мнениями между членами Военного совета стало ясно, что противник вновь бросил крупные силы против 62-й армии. Имея явное превосходство и живой силе и технике, он будет стараться разрезать армию и уничтожить её по частям. Сейчас главный удар он наносит между Сталинградским тракторным и «Баррикадами». Ближайшая цель врага — пробиться к Волге. Было ясно, что он сделает всё возможное, чтобы воспретить подход подкреплений и подвоз боеприпасов из-за Волги. И ближайшие несколько дней нам предстояла небывало жестокая борьба только имеющимися в распоряжении 62-й армии силами. Наш блиндаж трясло как в лихорадке, земля звенела, с потолка сыпался песок, в углах и на потолке под балками что-то потрескивало, толчки от разорвавшихся вблизи крупных бомб грозили развалить наш блиндаж. Уходить нам было некуда. Лишь иногда, когда совершенно нечем было дышать, несмотря на близкие разрывы бомб и снарядов, мы по очереди выходили из блиндажа.

В тот день мы почти не видели солнца. Оно поднималось бурым пятном и изредка выглядывало в просветы дымовых туч.

На фронте около шести километров Паулюс бросил в наступление под прикрытием ураганного огня три пехотные и две танковые дивизии. Главный удар наносился по 112, 95, 308-й стрелковым и 37-й гвардейской дивизиям. Все эти дивизии были сильно ослаблены от понесённых потерь в предыдущих боях, особенно 112-я и 95-я. Превосходство противника в людях было пятикратным, в танках — двенадцатикратным, его авиация безраздельно господствовала на этом участке. Около трёх тысяч самолёто-вылетов насчитали мы в этот день.

Пехота и танки противника в 8 часов утра атаковали наши позиции. Первую атаку противника удалось отбить, на переднем крае горело десять танков. Подсчитать убитых и раненых оказалось невозможно. Через полтора часа противник повторил атаку ещё большими силами. Его огонь по нашим огневым точкам был более точным. Гитлеровцы буквально душили нас массой огня, не давая никому на наших позициях поднять головы.

В 10 часов 109-й полк 37-й гвардейской дивизии был смят танками и пехотой противника. Бойцы этого полка, засевшие в подвалах и в комнатах зданий, дрались в окружении. Против них враг применил огнемёты. Нашим бойцам приходилось отстреливаться, переходить в рукопашные схватки и одновременно тушить пожары.

На командном пункте армии от близкого взрыва авиабомбы завалило два блиндажа. Бойцы роты охраны и несколько офицеров штаба откапывали своих товарищей. Одному офицеру придавило йогу бревном. При попытке откопать и поднять бревно верхний грунт осел и ещё больше давил на ногу. Несчастный офицер умолял товарищей отрубить или отпилить ногу. Но ни у кого не поднялась рука.

В 11 часов доносят: левый фланг 112-й стрелковой дивизии также смят. Около 50 танков утюжат её боевые порядки. Эта многострадальная дивизия под командованием вначале генерала И. П. Сологуба, а затем полковника И. Е. Ермолкина, принимавшая участие во многих боях западнее Дона, на Дону, между Доном и Волгой, к 13 октября имела в строю не более тысячи бойцов, но не отступила. Она сражалась геройски разрозненными подразделениями и гарнизонами в отдельных зданиях, в цехах тракторного завода, в Нижнем Посёлке и на волжской круче. Её сопротивление гитлеровцы долгое время не могли сломить, несмотря на своё превосходство в людях и технике.

В 11 часов 50 минут противник захватил стадион тракторного завода и глубоко вклинился в нашу оборону. До корпусов самого завода осталось менее километра. Южнее стадиона находился так называемый шестигранный квартал с каменными постройками. Его наши войска превратили в опорный пункт, гарнизоном которого стал батальон 109-го гвардейского стрелкового полка с поддерживающей артиллерией. Этот квартал несколько раз переходил из рук в руки. Командир полка Омельченко лично возглавлял контратакующие подразделения.

По радио открытым текстом неслись донесения, которые перехватывались узлом связи штаба армии. Привожу их дословно:

«Фрицы везде наступают с танками... Наши дерутся на участке Ананьева. Подбито четыре танка, а у Ткаченко — два, гвардейцами 2-го батальона 118-го полка уничтожено тоже два танка. Третий батальон удерживает позиции по оврагу, но колонна танков прорвалась на Анчарную». Артиллеристы 37-й гвардейской дивизии доносили: «Танки расстреливаем в упор, уничтожено пять».

Начальник штаба дивизии Брушко докладывал в штаб армии: «Гвардейцы Пуставгарова (114-й гвардейский полк), рассечённые танковыми клиньями противника, закрепившись группами в домах и развалинах, сражаются а окружении. Лавина танков атакует батальон Ананьева. Шестая рота этого батальона под командованием гвардии лейтенанта Иванопа (политрук Ерухимович) полегла полностью. Остались а живых только посыльные».

И 12 часов передают по радио из 117-го гвардейского полка: «Командир полка Андреев убит, нас окружают, умрём, но не сдадимся». Около командного пункта полка валялось больше сотни трупов немцев, а гвардейцы продолжали бой.

Из полков 308-й стрелковой дивизии Л. Н. Гуртьева доносят: «Танки атакуют позиции с севера, идёт жестокий бой. Артиллеристы бьют прямой наводкой по танкам, несём потери особенно от авиации, просим отогнать стервятников».

В 12 часов 30 минут командный пункт 37-й гвардейской дивизии бомбят пикирующие бомбардировщики. Командир дивизии генерал В. Г. Жолудев завалей в блиндаже. Связи с ним нет. Управление частями 37-й гвардейской дивизии штаб армии берёт на себя. Линии связи и радиостанции перегружены. В 13 часов 10 минут в блиндаж Жолудева «дали воздух» (просунули металлическую трубу), продолжая откапывать генерала и его штаб. В 15 часов на командный пункт армии пришёл сам Жолудев. Он был мокрый, в пыли. Комдив доложил: «37-я гвардейская дивизия сражается и не отступит». Доложил и тут же присел на земляную ступеньку и закрыл лицо руками. Даже этот железный человек был надломлен происходившим.

На участке 95-й стрелковой дивизии В. А. Горишного с 8 часов утра шёл жесточайший бой. Командир взвода третьей батареи лейтенант В. В. Владимиров вспоминает: «14 октября ясное утро началось с такого землетрясения, которого мы никогда не ощущали за все бои до этого. Сотни самолётов урчали в воздухе, всюду рвались бомбы и снаряды. Клубы дыма и пыли окутали небо. Дышать было нечем. Все поняли, что немцы перешли в новое мощное наступление. Телефонная связь сразу порвалась. По радио от командира батареи услышали команду: «НЗО-б», «ПЗО-1» и т. д. Эти команды менялись одна за другой. Рискуя каждую минуту жизнью, люди выходили к орудиям и выпускали серию снарядов. Наш наблюдательный пункт батареи оказался в окружении, но командир батареи товарищ Ясько не растерялся. Он всю ночь бил фашистов огнём своей батареи, вызывая иногда огонь на себя, когда фашисты очень близко подходили к наблюдательному пункту, а к утру удачно прорвался из окружения. От бомбёжки и от обстрела у наших орудий осталось по два-три человека, но мы не дрогнули. Командир батареи Ясько был засыпан, многие оглохли, бомбёжка, обстрел не прекращались. Всё горело, всё перемешивалось с землёй, гибли люди, гибла техника, но мы стреляли и стреляли».

Так вели себя в бою артиллеристы, взаимодействуя с другими родами войск.

13 часов 10 минут. Доложили, что на командном пункте армии завалило два блиндажа, есть убитые и раненые.

Около 14 часов прервалась телефонная связь со всеми подчинёнными нам войсками, управление осуществлялось по радио, но и радиостанции работали с перебоями, поэтому приходилось направлять в части офицеров.

В 15 часов танки противника глубоко вклинились в наши боевые порядки. Они вышли на рубеж заводов тракторного и «Баррикады». Пехоту врага, однако, отсекли от танков гарнизоны наших опорных пунктов огнём всех видов оружия. Они, хотя и разрозненные, сражаются и в окружении и сковывают действия врага. Движение танков, лишённых возможности взаимодействовать с пехотой, сильно замедлилось. Некоторые из них остановились и стали неплохими мишенями для наших артиллеристов и бронебойщиков. Всё же к 15 часам танкам врага удаётся пробиться к командному пункту армии. Они очутились от нас в 300 метрах. Рота охраны штаба вступила с ними в бой. Дело шло к тому, что и нам самим нужно было превращаться в бронебойщиков. Иного выхода не было. Мы не могли куда-либо отойти, ибо лишились бы последних средств управления и связи.

В парке, который носил у нас название Скульптурный, было зарыто в землю до десятка танков 84-й танковой бригады. Им было приказано не предпринимать контратаки, а быть в засаде на случай прорыва немцев. В 15 часов волна немецких танков прорвалась к парку, и тут они напоролись на засаду. Наши танкисты били немцев без промаха. Этот опорный пункт гитлеровцы не взяли ни 14, ни 15, ни 16 октября. И только 17-го он был разбит вражеской авиацией, совершившей несколько десятков мощных ударов «юнкерсов» и «хейнкелей» по парку.

Несмотря на колоссальные потери, враг рвался вперёд. Его автоматчики просачивались в образовавшиеся разрывы между боевыми порядками наших частей. За эти дни немцы неоднократно вели бои с охраной штаба армии. К счастью, у Паулюса, как видно, не нашлось хотя бы одного свежего батальона, чтобы захватить наш командный пункт. Скорей всего Паулюс не знал, где он расположен. Думаю, знай он точно, где мы находились, он не пожалел бы для этого целой дивизии.

В 16 часов 35 минут 14 октября командир полка подполковник Устинов просит открыть огонь по его командному пункту, к которому подошли вплотную фашисты и забрасывают его ручными гранатами. Открыть огонь по своему командиру? И всё-таки пришлось генералу Пожарскому дать залп дивизиона «катюш». «Накрыли» огнём фашистов удачно. Их полегло немало.

Для обороны заводов тракторного и «Баррикады» создали отряды из рабочих и охранников. Они с подразделениями войск армии должны были оборонять заводы до последнего патрона. В отряды сталинградских рабочих вступили и защитники Царицына в годы гражданской войны. В большинстве это были коммунисты. Они стали вожаками и проводниками по Сталинграду и по цехам заводов. Их присутствие крепило боевую дружбу бойцов и рабочих. Во второй половине дня 14 октября эти отряды вступили в бой с подошедшими передовыми подразделениями врага. Части и подразделения 112-й и 37-й дивизий вместе с рабочими отрядами тракторного завода уничтожали противника на площади перед заводом и на прилегающих улицах. Части 95-й и 308-й дивизий совместно с вооружёнными рабочими завода «Баррикады» громили противника на улицах, ведущих к заводу. Им помогали танкисты 84-й танковой бригады. Тысячи трупов фашистов покрывали площади и улицы, несколько десятков горящих и разбитых танков перегораживали улицы и проезды. Отдельные подразделения противника время от времени прорывались к берегу Волги, особенно между заводами, но закрепиться там им не удавалось. Артиллерийский огонь с левого берега и дружные атаки наших войск с флангов отбрасывали фашистов назад с большими потерями.

Сила авиационных ударов противника, его превосходство в танках и пехоте привели к тому, что 62-я армия оказалась рассечённой. Участок между тракторным и «Баррикадами» (около полутора километров) прочно контролировал противник. Его огнём простреливались все овраги, выходящие к протоне Денежной. Наши офицеры связи не могли проникнуть к тракторному заводу. Правда, со своего командного пункта мы хорошо видели территорию завода, но не могли наблюдать ожесточённых схваток, которые происходили в его цехах. У нас не было связи с подразделениями, сражавшимися там, и мы не всегда могли им помочь. Единственное, чем мы могли их поддержать, была артиллерия. Управление ею мы не теряли ни на минуту. Судьба подразделений, окружённых на территории заводов, была для нас долгое время неизвестной. Это тяжёлым камнем лежало на моей совести.

В послевоенные годы мне довелось встретиться с двумя участниками этих боев: один высокий, белокурый, со шрамом от пулевого ранения в щёку — Алексей Яковлевич Очкин, второй — среднего роста, смуглый, тоже с шрамом на лице — Борис Васильевич Филимонов.

В батарее лейтенанта Очкина, на которую возлагалась задача оборонять площадь имени Дзержинского и быть готовой к борьбе даже в окружении, имелось три противотанковых орудия и девять противотанковых ружей. В орудийном расчёте на южной окраине площади был юный друг лейтенанта — подносчик снарядов 15-летний Вайя Фёдоров, курносый, подвижный и, как рассказывает Алексей Очкин, драчливый юнец. Он познакомился с ним по пути на фронт, на станции Поворино. Лейтенант заметил отдыхающего на буфере «зайца», подошёл к нему, попытался стащить, а тот, обороняясь, двинул его ботинком в лоб.

   — Чего ты пристал? Хочу на фронт...

Вскоре они нашли общий язык. И теперь здесь, на площади имени Дзержинского, когда после очередной бомбёжки и неравной борьбы с танками в расчётах осталось по два-три человека, Ваня Фёдором стал наводчиком орудия. Наступил критический момент. Танки немцев ворвались на площадь. Вслед за ними к орудию Вани ринулись автоматчики. Алексей Очкин кинулся выручать друга, но его остановил замполит дивизиона Филимоном:

   — Танки справа... Убит наводчик, Ваню уже не спасёшь.

Они считали, что при атаке немецких автоматчиков Ваня погиб. Но мальчик каким-то чудом уцелел. Из ровика, выкопанного возле орудия, он отогнал автоматчиков гранатами. Но танки так не отгонишь.

   — Плетью повисла правая рука Вани, — рассказывает очевидец подвига юного богатыря Борис Филимоном. — Осколок снаряда попал в кисть другой. А к орудию ползли ещё два танка. И тогда из ровика поднялся окровавленный мальчик. Руки перебиты, но есть зубы. В них противотанковая граната. Он упал под гусеницы. Раздался взрыв...

Ване Фёдорову было 15. Всего один день носил он на груди комсомольский билет. Какое же сердце у этого юного богатыря земли русской?!

Прорвавшись к заводу, танки и пехота Паулюса разрезали остатки 112-й дивизии на три части. Одна часть отошла на север и соединилась с группой Горохова в районе Рынок. Другая, возглавляемая лейтенантами Василием Шутовым и Алексеем Очкиным, осталась в литейном и сборочном цехах завода. Третья, которую объединил политработник Борис Филимонов, сосредоточилась в подвалах Нижнего Посёлка, где размещался штаб дивизии во главе с начальником артиллерии подполковником Николаем Ивановичем Годлевским.

Двое суток вела борьбу с танками и пехотой группа Филимонова. Подполковник Годлевский был убит прямым попаданием снаряда в грудь. Кончились боеприпасы. Настало время вырываться из окружения. Усталые, голодные — всего 30 человек против целого батальона гитлеровцев вступили в схватку и вырвались из огненного кольца. Филимонов был ранен. Оставшиеся в живых принесли его с документами погибших товарищей к переправе на участке группы Горохова.

Ещё более упорно держалась в цехах завода группа Алексея Очкина.

   — С Васей Шутовым нам удалось собрать разрозненные группы бойцов, в том числе из рабочих завода, — рассказывает Алексей Очкин, — и организовать атаку на кузнечный цех. Внезапный налёт ошеломил немцев, которые считали, что с защитниками завода давно покончено. Затем гитлеровцы выбили нас из этого цеха. Потом мы их. Затем опять немцы пошли на нас. Понимая, что долго не продержимся — у них явное превосходство в силах, — пошли на хитрость. Отошли сами, но спрятали автоматчиков в засадах. Только фашисты ввалились в цех, как им в спины автоматные очереди. Половину уложили на месте, остальные разбежались. Они не любили ближний бой...

Как явствует из рассказа Алексея Очкина, фашисты, ворвавшись на завод, не смогли в тот же день окончательно сломить сопротивление наших мелких подразделений 11-й и 37-й дивизий. Группа Очкина и Шутова сражалась там несколько дней. И почти каждый день к территории завода подходили свежие силы пехоты и танков противника.

Добившись многократного превосходства, гитлеровские офицеры решили приступить к уничтожению мелких групп. В проломах стен устанавливали танки и орудия прямой наводки и уничтожали всё живое. Цех за цехом, сектор за сектором утопали в огне и дыму. Пыль дроблёного бетона, чад от горящих, пропитанных мазутом станин и ремонтных ям разъедал защитникам глаза, перехватывал дыхание. От жары начинала тлеть одежда.

   — Фашисты, окружив, — продолжает рассказывать Алексей Очкин, — хотели если не взять нас живьём, то превратить в пепел. Помню, как кто-то из ребят выскочил из полыхающих руин сборочного цеха и тут же был сражён длинной очередью пулемёта. Значит, надо терпеть, выждать ночь и затем решительным броском прорваться к Нижнему Посёлку. У нас уже кончались боеприпасы, изнуряла жажда, — хотя бы глоток воды. Минувшей ночью один рабочий, не знаю его фамилии, в памяти остался только его облик — среднего роста, рыжие усы, коренастый, — помог нам разыскать в трубах воду, но и она скоро кончилась... Наконец наступила долгожданная ночь. Полетели последние гранаты, выпустили последние патроны и прорвались к Нижнему Посёлку...

Там под кручей у берега Волги нашли боеприпасы и снова закрепились. Здесь, на этой круче, — Очкин показал мне на карте участок за Нижним Посёлком тракторного завода, — здесь мы оборонялись до 22 октября.

В ту пору Алексею Яковлевичу Очкину было всего лишь 18 лет. Он родился на Смоленщине в деревне Латынино. Началась война, Алексей, прибавивший себе два года, поступил в артиллерийское училище и через шесть месяцев уехал на фронт. В дни боёв за Дон он командовал огневым взводом противотанковых орудий. На его счету восемь подбитых танков. Проворный, смекалистый, он скоро завоевал доверие своих боевых товарищей, стал командовать батареей. В дни боёв на последнем рубеже обороны тракторного завода, на круче лейтенант Алексей Очкин возглавил группу, в которую входили автоматчики, миномётчики, сапёры и бронебойщики.

На самой кромке крутого берега закрепились 57 человек — всё, что осталось от 112-й дивизии. К ним вскоре присоединились пять бойцов, которых привёл Степан Кухта из группы Филимонова.

— Нас было меньше роты, а их, немцев, не меньше полка плюс танки, артиллерия, авиация. Но мы решили стоять здесь насмерть, — продолжал рассказывать Алексей Очкин. — На правом фланге со станковым пулемётом занял оборону И. А. Пивоваров — он же бронебойщик. Пивоваров самый старший, ему около пятидесяти, участник обороны Царицына. Я назначил его замполитом. Коммунист Степан Кухта остался за парторга, отличный пулемётчик ещё с времён гражданской войны, возглавил бронебойщиков, автоматчиков и ручных пулемётчиков в центре обороны. Внизу у самой воды установили два миномёта, у одного вместо плиты под пятку подкладывали камень. Миномётчиков возглавил начальник штаба Вася Шутов. Он по ночам выставлял внизу автоматчиков, чтобы по песчаной косе нас не обошли. Едва успели закрепиться, свить гнёзда на круче, оборудовать ячейки, как немцы обрушили на нас огонь артиллерии, затем бомбёжка. Много снарядов и бомб они потратили, но впустую. То перелёт, то недолёт. Тонкую ниточку наших ячеек трудно было взять на прицел. Попробуй, попади в самую кромку обрыва. Но когда они пустили против нас около двух батальонов пехоты с танками, то через два дня у нас осталось только семнадцать боеспособных воинов, один пулемёт, десяток автоматов и два противотанковых ружья. Продуктов нет, боеприпасы на исходе.

Мы валились с ног от усталости, кружилась голова от голода и вдруг докладывают:

   — Товарищ комдив (это в шутку меня так называют), обнаружили рядом склад провианта. Интендант караулит бочки и ничего не даёт.

   — Как это не даёт?

   — Строчит из автомата, товарищ лейтенант, никого близко не подпускает.

Пошёл туда сам. Спустился с кручи. Прошли в сторону Мечетки. На бочках лежит старик — интендант с автоматом. Контуженный, он ничего не соображал. Нам пришлось силой забрать продукты. В бочках оказалась солонина. Обнаружили ещё килограмм двадцать конфет «Раковая шейка». Хлеба ни крошки! Целое богатство отдали бы мы тогда за какой-нибудь завалящий сухарь.

На седьмой день нас осталось девять. Бронебойщики уничтожили шесть танков (всего перед кручей было подбито и сожжено одиннадцать бронированных машин врага). Когда на боевых позициях нас осталось шестеро — я, Бася Шутов, Степан Кухта, Коля Сергиенко, Коля Смородин и Черношейкин (имя последнего не помню) — и человек двадцать раненых под кручей, немцы пустили против нас сапёрно-штурмовой батальон с тяжёлыми танками. В том бою со мной случилась беда...

Алексей Очкин горестно поморщился, в его умных глазах появилась тоска: он сожалел, что не может рассказать об исходе последнего боя на круче. Пуля пробила ему голову, крупный осколок раздробил бедро, другой пробил комсомольский билет на груди, но в кармане под билетом лежала полированная стальная плашка — зеркальце немецкого танка, оно не пустило осколок в сердце.

Когда я глядел на пробитый комсомольский билет Алексея Очкина, перед моими глазами встали развалины тракторного завода на крутом берегу Волги. Казалось, никто и ничто не поднимет из руин завод, не вернёт жизнь воину-герою Алексею Очкину. Но прошло почти четверть века с той поры. Работает на полную мощь тракторный, жив и доблестно трудится Алексей Очкин.

Из рассказов двух участников обороны завода совершенно неожиданно открылась ещё одна страница героизма советских воинов, оборонявших волжскую твердыню.

Дёрр[35] так описывает наступление на тракторный завод:

«14 октября началась самая большая в то время операция: наступление нескольких дивизий (в том числе 14-й танковой, 305-й и 389-й пехотных) на тракторный завод имени Дзержинского, на восточной окраине которого находился штаб 62-й армии русских. Со всех концов фронта, даже с флангов войск, расположенных на Дону и в калмыцких степях, стягивались подкрепления, инженерные и противотанковые части и подразделения, которые были так необходимы там, где их брали. Пять сапёрных батальонов по воздуху были переброшены в район боёв из Германии. Наступление поддерживал в полном составе 8-й авиакорпус. Наступавшие войска продвинулись на 2 километра, однако не смогли полностью преодолеть сопротивления трёх русских дивизий, оборонявших завод, и овладеть отвесным берегом Волги. Если нашим войскам удавалось днём на некоторых участках фронта выйти к берегу, ночью они вынуждены были снова отходить, так как засевшие в оврагах русские отрезали их от тыла»[36].

Надо полагать, не очень приятно было признаваться бывшему гитлеровскому генералу в беспомощности своих войск, но факты остаются фактами. Однако объективности ради следует сказать читателям, что тракторный завод обороняли не три дивизии, как считает генерал Дёрр, а в основном одна — 37-я гвардейская Жолудева и человек 600 из 112-й стрелковой дивизии.

Хотелось бы привести ещё несколько, на мой взгляд, интересных высказываний немцев — участников Сталинградского сражения. Вот некоторые отрывки из книги воспоминаний об этих событиях бывшего офицера вермахта Гельмута Вельца[37].

Он воздаёт должное военному искусству советских командиров и храбрости советских бойцов, когда рассказывает о подготовке и проведении боя за мартеновский цех завода «Красный Октябрь». Правдивость его описания весьма ценна для нас ещё и тем, что позволяет не только увидеть события глазами противника, но и вскрывает некоторые причины того, почему битва на Волге стала поворотным пунктом во всей второй мировой войне.

Вельц пишет: «Сегодня, 8 ноября, Гитлер должен обратиться с речью к своей «старой гвардии». До сих пор Гитлер имел обыкновение выступать перед каждым крупным событием. Правда, его прошлогодние пророчества не сбылись. Диктор объявляет выступление фюрера. И вот мы слышим голос, которого так ждали...

«Я хотел достичь Волги у одного определённого пункта, у одного определённого города. Случайно этот город носит имя самого Сталина. Но я стремился туда не по этой причине. Город мог называться совсем иначе. Я шёл туда потому, что это весьма важный пункт. Через него осуществлялись перевозки 30 миллионов тонн грузов, из которых почти 9 миллионов тонн нефти. Туда стекалась с Украины и Кубани пшеница для отправки на север. Туда доставлялась марганцевая руда. Там был гигантский перевалочный центр. Именно его я хотел взять, вы знаете, нам много не надо — мы его взяли! Остались незанятыми только несколько совсем незначительных точек. Некоторые спрашивают: а почему же вы не берёте их побыстрее? Потому, что я не хочу там второго Вердена. Я добьюсь этого с помощью небольших ударных групп!»[38].

Военный совет 62-й армии знал об этом выступлении Гитлера и знал, что и до этого его воззвания и приказы о взятии Сталинграда разбивались о стойкость наших бойцов. Мы не ждали пощады от гитлеровских войск и, ведя непрерывные оборонительные бои, одновременно наносили ответные контратаки и контрудары.

12 ноября мною был подписан боевой приказ: «Противник пытается прорвать фронт в юго-восточной части завода «Красный Октябрь» и выйти к Волге. Для усиления левого фланга 39-й гвардейской стрелковой дивизии и очищения всей территории завода от противника приказываю её командиру за счёт сменяемого левофлангового батальона 112-й стрелковой дивизии уплотнить боевые порядки в центре и на левом фланге дивизии, имея задачей полностью восстановить положение и очистить территорию завода от противника».

В это же время по приказу Гитлера командир 79-й пехотной дивизии генерал фон Шверин ставил своему командиру сапёрного батальона капитану Вельцу задачу:

«Приказ на наступление 11 ноября 1942 г.

   — Противник значительными силами удерживает отдельные части территории завода «Красный Октябрь». Основной очаг сопротивления — мартеновский цех (цех № 4). Захват цеха означает падение Сталинграда.

   — 179-й усиленный сапёрный батальон овладевает цехом № 4 и прибывает к Волге...»[39].

Эти два приказа, отданные почти одновременно, наиболее точно отражают главные усилия воюющих сторон в то время. Из них видно, с чем связана напряжённость боёв того периода в Сталинграде.

Борьба за мартеновский цех длилась несколько недель, а за весь завод — больше двух месяцев. Было бы неправильно говорить, что наш противник не знал, что такое штурмовые группы и отряды. Капитан Вельц утверждает, что в боях за завод «Красный Октябрь» его батальон действовал штурмовыми группами, но неудачно.

Он пишет, что «собрал своих командиров и так объяснял им свой план: «Брошу четыре сильные ударные группы по 30-40 человек в каждой... Врываться в цех не через ворота или окна. Нужно подорвать целый угол цеха. Через образовавшуюся брешь ворвётся первая штурмовая группа. Рядом с командирами штурмовых групп передовые артнаблюдатели. Вооружение штурмовых групп: автоматы, огнемёты, ручные гранаты, сосредоточенные заряды и подрывные шашки, дымовые свечи... Отбитая территория немедленно занимается и обеспечивается идущими во втором эшелоне хорватскими подразделениями... Поясняю на схемах»[40].

Когда я читал эти строки в книге Вельца, невольно подумал, не взял ли он это из описаний действий и вооружения наших штурмовых групп. Но потом, когда внимательно разобрался, нашёл не только общее, но и существенную разницу. У немцев при действиях штурмовых групп не упоминается о строительстве подземных и траншейных ходов к объектам штурма. Согласно их тактике действий за штурмовыми группами идут вторые эшелоны, как в полевом бою, а не группы закрепления, как у нас. Есть и другие отличии — в использовании оружия и методов ближнего боя. И всё же следует признать, что в действиях наших и их штурмовых групп есть сходство. Его и не может не быть, так как бои протекали в одних условиях, на той же местности.

Итак, гитлеровцы бросают свои последние силы, чтобы захватить завод «Красный Октябрь». В их представлении он означает последний опорный пункт Сталинграда. Мы же стремились в это же самое время очистить всю территорию завода «Красный Октябрь».

Когда противники наступают одновременно друг против друга, то по теории военного искусства это называется встречным боем. Обычно он происходит на большом пространстве, с широким использованием таких видов манёвра, как обход и охват флангов и выход в тыл. В данном случае встречный бой происходил в городе, ограничивался частью территории одного завода. Как он происходил? Об этом пишет капитан Вельц следующее:

«Уже стало неуютно светло. Кажется, орудийные расчёты русских уже позавтракали: нам то и дело приходится бросаться на землю, воздух полон пепла... Бросок — и насыпь уже позади. Через перекопанные дороги и куски железной кровли, через облака огня и пыли бегу дальше... Добежал!.. Стена, под которой я залёг, довольно толстая... От лестничной клетки остался только железный каркас... Рассредоточиваемся и осматриваем местность... Всего метрах в пятидесяти от нас цех № 4. Огромное мрачное здание... длиной свыше ста метров... Это сердцевина всего завода, на котором возвышаются высокие трубы... Обращаюсь к фельдфебелю Фетцеру, прижавшемуся рядом со мной к стене:

— Взорвите вон тот угол цеха, справа! Возьмите 160 килограммов взрывчатки. Взвод должен подойти сегодня ночью, а утром взрыв послужит сигналом для начала атаки.

Даю указания остальным, показываю исходные рубелей атаки»[41].

Это был план наступления гитлеровцев. Конечно, его осуществление было бы серьёзным ударом для всей обороны города. Захватив основные цеха завода «Красный Октябрь», они стали бы обстреливать все наши переправы через Волгу и даже пристани на правом берегу, которые играли у нас роль временных складов. Замыслу противника помешала наша разведка, которая бдительно следила за этими участками как на фронте, так и в глубине боевых порядков врага. За несколько дней до наступления гитлеровцев мы захватили на этом участке пленных, их данные о готовившемся наступлении были подтверждены наблюдением. Поэтому приказ об уплотнении боевых порядков на заводе и в его цехах был неслучайным, а продуманным заранее мероприятием.

Далее Вельц сообщает:

«Поступает последний «Мартин» — донесение о занятии исходных позиций. Смотрю на часы; 02.55. Всё готово. Ударные группы уже заняли исходные рубежи для атаки. В минных заграждениях перед цехом № 4 проделаны проходы... Хорватский батальон готов немедленно выступить во втором эшелоне... Пора выходить... Ещё совсем темно. Я пришёл как раз вовремя. Сзади раздаются залпы наших орудий... Попадания видны хорошо, так как уже занялся рассвет. И вдруг разрыв прямо перед нами. Слева ещё один, за ним другой. Цех, заводской двор и дымовые трубы — всё исчезает в чёрном тумане.

   — Артнаблюдателя ко мне! Чёрт побери, с ума они спятили? Недолёты!..

Но что это? Там, на востоке, за Волгой, вспыхивают молнии орудийных залпов... Но это же бьёт чужая артиллерия! Разве это возможно? Так быстро не в состоянии ответить ни один артиллерист в мире... Значит, потери ещё до начала атаки»[42].

Вот тут произошло то, чего немцы не ожидали. Зная о наступлении противника, командир 39-й гвардейской стрелковой дивизии Степан Савельевич Гурьев, находясь на правом берегу Волги в 300 метрах от мартеновского цеха, не только уплотнил боевые порядки на заводе, но и подготовил артиллерию так, что она в любую минуту и даже секунду могла дать огонь по заранее пристрелянному месту, перед цехом № 4.

«Но наша артиллерия, — продолжает Вельц, — уже переносит огневой вал дальше. Вперёд! Фельдфебель Фетцер легко, словно тело его стало невесомым, выпрыгивает из лощины и крадётся к силуэту здания, вырисовывающегося перед ним в полутьме. Теперь дело за ним...[43]

Фетцер возвращается...

   — Горит, — восклицает он и валится на землю. Ослепительная яркая вспышка! стена цеха медленно валится. Нас окутывает густой туман, серый и чёрный... В этом дыму, преодолевая заграждения, устремляются штурмовые группы. Когда стена дыма рассеивается, я вижу, что весь правый угол цеха обрушился. Через десятиметровую брешь карабкаюсь по только что образовавшимся кучам камня, в цех врываются сапёры... Мне видно, что левее в цех уже пробивается и вторая штурмовая группа, что наступление на открытой местности развивается успешно... Теперь вперёд выдвигаются группы боевого охранения. И всё-таки меня вдруг охватывает какой-то отчаянный страх... вскакиваю в зияющую перед собой дыру и карабкаюсь по груде щебня... Осматриваюсь из большой воронки... У обороняющегося здесь против того, кто врывается, заведомое преимущество... Солдат, которому приказываю продвигаться здесь, должен всё время смотреть себе под ноги, иначе он, запутавшись в этом хаосе металла, повиснет между небом и землёй, как рыба на крючке. Глубокие воровки и преграды заставляют солдат двигаться гуськом, по очереди балансировать на одной и той же балке. А русские пулемётчики уже пристреляли эти точки. Здесь концентрируется огонь их автоматчиков с чердака и из подвалов. За каждым выступом стены вторгшихся солдат поджидает красноармеец и с точным расчётом бросает гранаты. Оборона хорошо подготовлена...

Выскакиваю из своей воронки... Пять шагов — и огонь снова заставляет меня залечь. Рядом со мной ефрейтор. Толкаю его, окликаю. Ответа нет. Стучу по каске. Голова свешивается вперёд. На меня смотрит искажённое лицо мертвеца. Бросаюсь вперёд, спотыкаюсь о другой труп и лечу в воронку... Наискосок от меня конические трубы, через которые открывают огонь снайперы. Против них пускаем в ход огнемёты... Оглушительный грохот: нас забрасывают ручными гранатами. Обороняющиеся сопротивляются всеми средствами. Да, это стойкие парни!

Ползу вперёд наподобие ящерицы...

Через несколько секунд кто-то сваливается мне на спину и сразу откатывается в сторону... Дело не двигается. Цеха нам не взять! Половина людей уже выбита... Я побыстрее отскакиваю назад. Обороняющиеся бьют со всех сторон. Смерть завывает на все лады. Из последних сил добираюсь до воронки в углу цеха... три часа боя, а продвинулись всего на 70 метров. Посылаю Эмига:

— Первой роте хорватов выступить немедленно...

Рассредоточенным строем следует человек сто хорватов. С ожесточёнными лицами они устремляются к цеху № 4. В этот самый момент над цехом как раз взвивается красная, за ней зелёная ракеты. Это значит: русские начинают контратаку... Хорваты лезут прямо под огонь и гибнут... Офицеры не могут поднять своих людей... Донесение от фельдфебеля Шварца. Обер-фельдфебель Лимбах тяжело ранен в голову... Половина штурмовой группы перебита. Оставшиеся залегли, не могут сделать ни шагу ни вперёд, ни назад. Сопротивление слишком сильное. Фельдфебель Шварц просит подкрепления.

Даю... приказ: лежать до наступления темноты, потом отойти назад на оборонительную позицию!.. Итак, конец. Всё оказалось бесполезным. Не понимаю, откуда у русских ещё берутся силы. Просто непостижимо... Мы прорывали стабильные фронты, укреплённые линии обороны, преодолевали оборудованные в инженерном отношении водные преграды — реки и каналы, брали хорошо оснащённые доты и очаги сопротивления, захватывали города и деревни. А тут, перед самой Волгой, какой-то завод, который мы не в силах взять!.. Я увидел, насколько мы слабы»[44].

Я привёл эти пространные выдержки из книги капитана Вельца не случайно, хотя лучше для полноты впечатлений прочесть, кто интересуется этими событиями, киту. В ней есть страницы о храбрости солдат противника, хотя, конечно из-за захватнических целей отвага немецких солдат становилась бессмысленной, а умение их офицеров организовывать наступление в сложных условиях городского боя — неоправданным, авантюристичным, приводящим лишь к напрасным жертвам. В книге описано только низовое звено фашистского воинства: солдаты, фельдфебели и офицеры в младших чинах — лейтенанты, капитан. Где же находятся гитлеровские генералы? Как я уже говорил, командир 39-й гвардейской дивизии генерал С. С. Гурьев, комиссар дивизии Ченышов и начальник штаба подполковник Зализюк были в 300 метрах от цехов завода. А генерал фон Шверин — командир дивизии, которая наступала на завод «Красный Октябрь», отсиживался в посёлке Разгуляевка — в десяти километрах от завода и от ноля боя.

Город на Волге выстоял и победил, а город на Шпрее в предчувствии возмездия задрожал. В начало февраля 1943 года там уже разливался скорбный, погребальный звон колоколов.

Чем закончилась великая Сталинградская битва, известно всему миру. Она явилась поворотным пунктом второй мировой войны. Всего за время этой битвы, продолжавшейся в общей сложности шесть с половиной месяцев, армии фашистского блока потеряли более четверти всех сил, действовавших в это время на советско-германском фронте... Около полутора миллионов вражеских солдат и офицеров было убито, ранено и пленено. Уничтожено и взято в качестве трофеев огромное количество боевой техники и военного имущества врага, в том числе до 2 тысяч танков и самоходок, свыше 10 тысяч орудий и миномётов, до 2 тысяч боевых и транспортных самолётов и свыше 170 тысяч автомашин.

Таков итог авантюристического похода гитлеровских войск в район большой излучины Дона и среднего течения Волги.