Давно это было

Мне рассказал Джордж, что с Борисом Гребенщиковым они познакомились страшно много лет назад – то ли в 1961-м, то ли в 1962 году. Давно это было. Очень давно. Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице, в доме номер двадцать два.

Джордж рассказал, что он и его семья поселились на Алтайской раньше, чем семейство Бориса. Джордж не помнит, как он звал Бориса тогда, когда они познакомились, ведь с тех пор прошло больше сорока с крючком лет. За эти годы и не такое можно позабыть

Некоторые люди считают, что, наверное, прежде Джордж называл Бориса Боря, а Борис называл Джорджа Толей. Да, когда-то бывало и такое. Джордж рассказал мне, что тогда он еще не был Джорджем. Что Джорджем он стал значительно позднее. Потому что так его стал называть Борис в начале семидесятых. Давно это было. Очень давно.

Тогда, в ту сладкую, свежую и весело-бессмысленную пору, Борис и Джордж много и часто слушали «Битлз», а из «Битлз» они больше всего любили Джорджа Харрисона.

Борис решил, что Джордж (тот, который Толя) похож на Джорджа Харрисона. Джордж не возражал. Он даже и не думал возражать...

Итак, Борис стал называть его Джорджем. Джордж не был особенно похож на Харрисона. Но все-таки благодаря черным волосам, и усам, и бороде (тоже черным) некоторое небольшое сходство с Харрисоном наблюдалось.

Джордж рассказал мне, что вскоре после того, как Борис стал называть его Джорджем, он стал называть Бориса Бобом. Быть может, они даже одновременно перестали называть друг друга Толей и Борисом и стали именовать друг друга Боб и Джордж. Скорее всего, метаморфоза имен случилась у них в начале семидесятых.

В дальнейшем их уже мало кто знал как Толю и Борю – кроме родителей, конечно, и каких-то скучных официальных персонажей, с которыми каждому из нас, так или иначе, вне зависимости от наших желаний, рано ли, поздно ли, но приходится иногда общаться.

Боб и Джордж – это была очень боевая убойная пара. Сильнейший в своем роде психоделический дуэт. Равных ему не было. Ни тогда, ни потом. Да, Джордж сам говорил мне об этом. В тот самый день, когда он пришел к выводу, что теперь Борис не назвал бы его Джорджем. Из-за полуотсутствия волос. То есть волосы у Джорджа по-прежнему остались черными, да вот только самих волос, уже подернутых легким хворостом седины, не слишком много. Борис тоже не может похвастаться особенно пышной шевелюрой.

Специфическую манеру общения дуэта Боб – Джордж совсем недавно, летом 2007-го, зафиксировала и подметила Катя Рубекина, прелестная барышня-администратор группы «Аквариум», которая присутствовала при одном их диалоге.

Трудно сказать, о чем они тогда разговаривали.

Никто этого не знает, а они – то есть Боб и Джордж – едва ли помнят.

Тогда Катя сказала: «Вы говорите на каком-то своем, на особенном языке». Едва ли кто-нибудь стал бы с ней спорить. Они и не стали с ней спорить.

Джордж рассказал мне, что когда его семья поселились на Алтайской улице, то из окон был виден Московский проспект. Странная информация. Загадочная. Противоречивая. Ежели она соответствует действительности, то получается, что в 1959 году еще не было построено солидное – большое – немаленькое – реальное множество домов, которые теперь находятся между домом номер 22 по Алтайской улице и Московским проспектом. Однако не верить – не доверять Джорджу – подозревать его в неискренности – в фальши – в лукавстве – в наглой лжи беспрецедентной – нет совершенно никаких оснований. В конце концов, ему в 1959 году было всего-то навсего шесть лет. К тому же тогда Джордж – наверняка – безусловно – само собой – не был еще Джорджем.

И еще Джордж говорит, что Боб и его семья поселились в этом доме на несколько лет позже, году примерно в 1962-м, но когда именно точно, он не помнит. Да и все равно ему тогда это было.

Итак, в те магические древние годы Джордж (который тогда еще вовсю был Толей) и Боб (который в те же доисторические времена был только Борей) жили в соседних парадных, Толя – на третьем этаже, в квартире номер 53, а Боря – на пятом, в квартире номер 44. Школа четыреста двадцать девятая, в которой оба они – то есть и Боря, и Толя – учились, находилась рядом, в соседнем здании. Боря учился на класс ниже, потому что родился он в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят третьего, в конце ноября, 27-го, а Толя немного пораньше, 30 сентября. Поэтому учились они в разных классах, и Джордж попал в более старший. Толя закончил 429-ю школу, а Боря сразу по окончании восьмого класса перешел в 239-ю физико-математическую. Но они все равно продолжали дружить. Общаться – беседовать – встречаться – слушать музыку – немного собирать марки – гулять во дворе. Или не гулять. Или не во дворе. Или не собирать.

Судя по рассказам Бориса тех дальних – не близких – нездешних – давно уже ушедших лет, в 239-й было повеселее. Чем же именно? Джордж сказал, что как раз этого он и не помнит, потому что в этой школе не учился – не собирался учиться – не хотел учиться – не мечтал учиться – даже в дурном сне не думал там учиться. Но и предположил, однако, наличие в 239-й некоего более сильного и учебного, и общественно-тусовочного драйва. Наверное, в чем-то так оно и было.

Наверное. Видимо. Скорее всего. Быть может. Зато в бесхитростно-традиционной 429-й имелось немало своих плюсов, и самое главное, что русский язык и литературу там преподавала замечательная Ася Львовна Майзель, и еще она же вела после уроков литературный кружок. Джордж говорит, что на занятиях кружка собиралось не слишком много любителей литературы, однако и он, и Борис посещали этот кружок обязательно. И еще в этот кружок ходил Валерий Обогрелов, их хороший приятель – правда, в большей степени Джорджа, чем Бориса. Валера, добившийся потом немалых успехов в качестве режиссера ленинградско-петербургско-петроградского телевидения, некоторое время даже считался – числился – подразумевался одним из аппаратчиков раннего «Аквариума». Какой-либо конкретной аппаратурной деятельностью он в аквариумном сообществе никогда не занимался. И не собирался ею заниматься. Возможно, что-то еще по «обогреловской» теме подзабылось… ведь недаром почтенный Олег Гаркуша, являющийся помимо своего знаменитого, матерого и изрядного аукцыонного шоуменства еще и поэтом, и автором мемуарного типа книги «Мальчик как мальчик», говорит, что лучше писать мемуаристику в раннем и в не старом возрасте, пока еще из головы не улетучились блоки воспоминаний. С одной стороны, мистер Гаркундель безусловно прав: «береги честь смолоду», «жизнь надо прожить так…», «мы всех лучше, мы всех краше» и все такое прочее. Но все когда воспоминательный аудиовидеоблок просматривается с высот – холмов – горок – возвышений собственного экспириенса, то тогда некоторые зоны видны гораздо более отчетливо и осмысленно. Более пристально и внимательно. Более четко и остро. Более явственно-пронзительно.

А некоторые – да, они забываются. Что ж делать, нет в этом мире совершенства.