Алексей Зубарев. Очень странные вещи стали происходить за последние два года

Сначала мы стали разговаривать с гитаристом «Аквариума» Алексеем Зубаревым про кино, о кинопроизводстве, о его участии как композитора в создании многих фильмов.

– В свое время мы об этом с тобой уже говорили, и это было очень давно – лет сто или лет пятнадцать тому назад…

– Или сто пятнадцать.

– Да, что-то вот такое… Но как я понимаю, твоя кинодеятельность и теперь весьма активно продолжается. В каких формах? Это сериалы, игровые фильмы, детская музыка, инструментальная…

– Это и сериалы, и видовые, и документальные, и сейчас все это настолько развилось, что я понял – один уже работать не могу, – и мы начали работать с Колей Бичаном. Наверное, это началось еще до двухтысячного года. Я тогда оказался один, и я даже не умел на компьютере ничего делать, я даже включать его не умел. А до этого я работал с Никитой Ивановым-Номаном, он делал все, ну а я считал, что мое дело – это нотки и инструменты, а его – нажимать кнопки и заниматься звукозаписью, он очень хорошо умел помогать с аранжировками, с оркестровками, очень ценный человек, но в какой-то момент он решил действовать самостоятельно, и я оказался у разбитого корыта… Потому что…

– Все это очень здорово и интересно, но я не стану скрывать, да ты это и сам знаешь, что тема моего разговора не будет иметь отношения к кино, но несколько к другой области жизни твоей. И снова вспоминается мне и тоже было много-много лет назад, когда после некоего концерта группы под названием «Аквариум» в «Юбилейном» тебя выступать не позвали…

– Да…

– И ты тогда был жутко обижен, и ты ругался, и я помню твое злобное интервью, в котором ты проклинал «Аквариум», и немало ругался, пусть и не совсем буквально, по поводу Бориса… получалось, что для тебя тогда была поставлена такая черта в жизни.

– Ну да, тогда мнений разных было много, и думаю, что я даже был прав, хотя мог и переборщить тогда с руганью, что было, в общем-то, наверное, зря. До какого-то момента я очень сильно был уверен… мы все такие интеллигентные и очень этичные люди, которые ежели что и совершают, то они по крайней мере это обговаривают. Мы, наверное, имеем тенденцию сейчас быть такими и мы можем быть такими…

– Сейчас-то иногда уже и в силу возраста.

– (Смеется.) Главное, что понимаешь, что все это на самом деле не так уж и важно. Есть такой момент… когда ты расстаешься с женой: «Хорошо дорогая, иди, только скажи честно… не нужно устраивать, никаких экивоков…»

– Ну, аналогия, наверное, близкая, хотя местами спорная, но сколько же лет длилась твоя аквариумная пауза?

– С 1997-го до 2013-го. Пятнадцать полных лет, даже больше.

– За эти годы ты хоть как-то наблюдал за деятельностью «Аквариума»?

– Вообще не наблюдал. Я могу сказать, что, наверное, не вспоминал вообще и при этом как-то удивлялся, что у нас случались перезвоны с некоторыми людьми – и с Борей, и с ребятами, – и общались мы при этом совершенно приятственно, и Суротдинов записывался у меня, Щураков тоже записывался у меня…

– Тогда расскажи, как свершился твой теперешний аквариумный ренессанс?

– Во-первых, очень странные вещи стали происходить за последние два года…

– С кем?

– Вот со мной. В плане того, что я одиннадцать лет не был на концертах «Аквариума». Да я вообще на них никогда не ходил. Если уж меня зовут на юбилейный концерт «Аквариума», то я подразумеваю, что иду играть. И вот однажды мне позвонила Катя Рубекина, администратор, – а я ее знаю дольше, чем она работает в «Аквариуме», – и спросила меня, не хочу ли я зайти на концерт. И я зашел, и это оказался концерт, когда впервые играл Титов после возвращения из Англии. И когда впервые вернулся Гончаров.

– Какой это был год?

– Наверное, 2007-й или даже попозже… И я как-то… чего ж, думаю, зайду. И она мне билет дала, и я сел в зал. И меня Катя спрашивает потом: «Как дела?» А я говорю: «Как было, так и было»; Титов на сцене, Гонщик за пультом, я узнаю некоторые свои соло, которые переигрываются в некоторых вещах, и было сыграно несколько песен из того периода, когда играл я. Потом мы стали общаться с Сашкой Ляпиным, какие-то концерты с ним играть, а до этого мы с ним никогда вместе не играли, потом Сева пригласил – давайте поиграем вместе с Ляпиным, – потом Файнштейн, потом еще кто-то, и получилось, что за последние годы я поиграл по отдельности с разными людьми, не говоря уже о том, что и с Щураковым в его проектах я не играл, но в моей музыке для фильмов он записывался достаточно много. Вдруг начал oщущать всех людей, которые вроде бы как бы из «Аквариума», что каждый из них самостоятелен, и исчезает это старое ощущение, что ты имеешь дело с конкретной группой. Ты общаешься с разными людьми. И я перестал воспринимать это как какую-то тусовку вокруг группы, есть набор совершенно самостоятельных людей… есть Борис Борисыч, есть Сева Гаккель, есть Ляпин, Файнштейн, есть ты, и у каждого из этого пучка выросла своя ветка. Я даже когда с Борисом общаюсь, то у меня возникает ощущение, что это другой человек. И как-то мы сидели, репетировали, играли какую-то старую аквариумную вещь, хотели ее инструментально сыграть, и вдруг Сева, который всегда такой принципиальный и играет до конца, остановился и говорит: «Слушай, а наших там больше, чем здесь».

– Что он имел в виду?

– А я так понимаю, что людей, игравших в «Аквариуме», очень много, целый состав. И он своими словами где-то подвел черту, потому что все, ты не воспринимаешь это как какую-то тусовку, пусть и в хорошем смысле – клубную или рокерскую, – нет, она уже стала совсем другой. Боря – да, понятно, что он легенда, и он другого масштаба, – но ты не можешь думать о том, что человек – легенда, когда идешь с ним на сцену, ты играешь просто с партнером. И что вот этого партнера я знаю, что он прочный и всегда идет до конца. И что это человек, который делает. И есть многие музыканты, с которыми я могу выйти играть на сцену. Не иду я играть только с теми, в ком чувствую слабину и неуважение к партнеру. Или он не до конца идет, вроде бы как ему и хочется сыграть концерт, но вроде и не хочется и он сдаться готов.

– Первый раз после многолетней паузы я увидел тебя на сцене и услышал, как ты играешь, во время второго концерта весеннего во дворце Белосельских-Белозерских, и я был в самом деле в хорошем смысле потрясен тем, как ты играл и что даже в давно знакомые мне аквариумные песни ты внес свои, индивидуальные элементы исполнения, которые в самом деле сделали эти композиции, их звучание еще более удачными и эффектными.

– Дай Бог.

– Ну и потом все это стало продолжаться, и были концерты и туры. Но вот сейчас у группы немножко другая стадия…

– Да, мы все так это и воспринимаем. Вот Боря руководит своей жизнью, и, фактически, это все и есть его деятельность, его концерты. Если он хочет записаться с пятью музыкантами в Англии или с тремя в Японии, то есть это ровно то, как если я хочу сделать какое-то свое кино.

– Ты так часто говоришь о кино, о «своем кино», что поневоле возникает ассоциация, что ты кинорежиссер.

– Ну это как-то естественно происходит, когда ты годами в этом живешь, у меня за последние годы, начиная с 1997-го, вроде и не было меньше двух-трех проектов в год. Причем параллельно. Живешь постоянно в этом мире кино, и из-за этого я людям и говорю, что не могу вписываться в концертную работу, потому что я вас подведу.

– Но с «Аквариумом»-то вписался?

– Я вписался, потому что… в общем, тут была такая, конечно, хитрая ситуация: потому что в тот момент, когда после долгой паузы два режиссера, два моих друга, Карандышев и Вилединский, вдруг сказали мне, что кино запускается, и они сказали мне это в один день, я в ужасе, что у меня два фильма… Я вышел на улицу погулять с собачкой, и в этот момент звонит Боря и говорит: «Давай сыграем пару концертов». Я ему честно выдаю, что у меня два фильма и я их бросить не могу…

Алексей Зубарев. «Аквариум» в клубе «Джаггер». 2015 г.

– Насколько я знаю, Боб таких вот отговорок не принимает…

– Я понимаю, что он не может их принимать… Ну, он говорит: «Это же не круглые сутки, это же не вечно». Я говорю: «Ну конечно, пару концертов сыграем». Хотя я уже понимал, что парой концертов не обойдется, что эти два превратятся в большее, но с другой-то стороны, я же понимаю, что он не на сто процентов уверен во мне, потому что не играл со мной пятнадцать лет. И откуда он знает, что будет…

– Я так полагаю, что после серии концертов последнего периода он стал уже более чем уверен в тебе.

– Опять же проблема! Я два последних концерта отыграл двумя пальцами!

– Почему?

– У меня отнялась рука! Вот я лечу ее сейчас, мы все уже в том возрасте, и все что угодно может быть… Сейчас, конечно, это наглость говорить, но дело в том, что действительно в силу обстоятельств, в силу смертности людей, не так много уже людей нашего возраста осталось… если раньше для Бориса, я думаю, было принципиально, что у нас с ним есть пять лет разницы, и он по опыту чувствовал эту разницу, то сейчас эти пять лет стираются, и людей, в нашем возрасте способных концертировать, в общем, не так много, я вот хожу к остеопату…

– Ты ходишь к остеопату? Я тоже!

– Да, позвоночник – это дело такое!.. Я же сижу на концерте тоже не просто так, не только из-за педали, не могу стоять, я не могу выстоять теперь два часа концерт. Вот теперь можно вроде так по-хамски заявить, что вот нас уже так мало осталось, в этом есть определенное хамство, но в этом есть и правда, и к тому же мы стали умнее… я прекрасно помню, что когда я занимался кино в 1995 году, то для Бори это все было как красная тряпка… мои проекты, проекты щураковские… Мы отвлекались, мы что-то еще делали, понятно, что мало кого радует из лидеров, когда музыканты занимаются еще чем-то, но я даже знаю, что и ему приятнее работать с самостоятельными людьми. Да, все мы стали уже более самостоятельными, и у нас есть возможности работать… да, невеликие, у нас нету больших студий и колоссальных оборотов, да и ему, я уверен, приятнее работать с теми, кто что-то еще может сделать сам.

– Ты сейчас уже несколько месяцев после солидной паузы проработал с группой. Каковы твои ощущения от состава в целом, от новых песен, от старых песен в новом звучании, от саунда и даже от «Аквариума» как явления музыкального в нашем мире? Как реально действующий музыкант, что ты можешь об этом сказать сегодня?

– Вот у меня теперь все время в башке вертится, и это с первого дня, как мы поехали… я, конечно, поехал, волнуясь, но и достаточно спокоен был; конечно, все равно есть какой-то легкий мандраж перед любым выступлением. Но при этом я был во всех этих людях на сто процентов уверен, и все это происходило совершенно ровно. Меня немножко удивляло по-хорошему, я и не ожидал другого, но меня все равно это удивляло, – что он, Борис, умеет поддержать, создать новую атмосферу, сделать ее позитивной, у него существует количество наработок, когда, например, вдруг приезжает флейтист, и я понимаю, что у них уже есть своя очень накатанная линия, очень интересная. Потом появляются еще духовики – там еще одна линия, и тогда я понимаю, что у него все это время шел процесс. Да, он может быть где-то поменьше песен писал, возможно, новые песни вторичны по каким-то признакам, но процесс все равно у человека идет, и он все время в нем находится. И это редкая штука! Никакой душевной лени нету ни на секунду! Можно обсуждать, можно спорить, кому-то не нравится, что у него голос сел, что он уже хрипит… Ну будет тогда хрипеть, как Джо Кокер, это совершенно неважно, у человека есть посыл, и никакого сомнения в том, что он делает, у тебя нет ни на секунду. Мы идем на сцену, и мы только чувствуем – есть у тебя желание с этим человеком работать… Естественно, мы в данной ситуации работаем не на первом плане, но при этом все уже опытные и играют с ним достаточно давно, и мы все прекрасно понимаем, где нужно проявляться, где смелее нужно играть, где аккуратнее, как нужно играть новую вещь и как следует играть песню старую, где нужно поосторожничать… все-таки опыт свое дело делает, и где-то не хватает иногда первого порыва, зато ты имеешь набор решений, и если не работает первое, второе и третье, то работает четвертое. Все достаточно опытные люди, и эти четыре человека, даже если им не называть тональность и не говорить какая вещь, то они все равно не остановятся, и не растают на сцене, и не растеряются. Потому что все эти люди выходят на сцену для того, чтобы играть, для того, чтобы работать с партнерами.

Сергей Щураков. 1989 г.

– Но самое ценное, что публикой все это по-прежнему воспринимается на ура!

– Да. Но я считаю, что тут на девяносто девять процентов успех весь Борин, ну а наше дело – как бы не провалить игру, вовремя почувствовать, в какую сторону он двигает, и соучаствовать в этом чуть больше, чем на один процент. Не бояться проявляться самостоятельно, но при этом понимать, что есть специфика определенная, не надо забывать, что есть определенное восприятие этой музыки и этой культуры, и если мы сегодня вчетвером не можем показать тот полный набор звучания, который отзывался бы в душе старых аквариумистов, то нужно и в его сторону сделать определенный реверанс. Мне сейчас с Борисом играть в сто раз легче, чем прежде.

– И интереснее, наверное…

– И интереснее! Потому что у меня за эти годы чисто композиторский опыт накопился, и уже, слава богу, я перестал к своей музыке относиться дико ревниво, и относишься к ней как к материалу, и уже понимаешь, как ее надо кромсать, и поэтому совершенно не боишься пауз, молчания и вот что здесь вот можно пойти по пути совершенно третичного-вторичного, уйти на двадцать восьмой план… то есть ты работаешь как человек, имеющий опыт композиционный. Но при этом ты можешь и расслабиться, и поиграть совершенно свободно, как гитарист оторванный или как гитарист в ансамбле. Это уже сейчас стало многое возможно – уже есть персонал и звук, может быть, он не идеальный, но за ним следят. Мы же работаем по-сырому, по-живому.

– Мог ли ты представить себе много лет назад, когда начинал сотрудничать с «Аквариумом», что когда-то, на каком-то витке времени эти вещи, про которые ты мне сейчас говоришь, станут реальными, и что это будет на самом деле происходить, и что станет не то чтобы легче, но как-то более совершенней работать, ну и что все это вообще возможно в наших условиях? В российских, в питерских, в аквариумных? И себя в такой ситуации?

– Нет, я представить даже не мог, я мог бы об этом только мечтать, наверное, я очень рад, что так вот все происходит, я каждую секунду радуюсь этому! Слава богу, что судьба подарила тебе такие месяцы и такие годы, когда ты имеешь шанс сыграть не два концерта в месяц, а пятнадцать или десять. Это все-таки уже организация – понятно, что это не филармония, это просто такой нормальный подход к организации дела, и что это серьезный дух серьезного человека… со своими «аквариумными» ляпами, потому что «Аквариум» не был бы «Аквариумом», если бы мы где-то там чего-то не пропустили, но это все совершенно нормально

– Но ведь и многие «ляпы», ежели они и есть, они как бы не локальные «ляпы», они такие производственные…

– Они могут быть и производственные, и локальные… понятно же, какова атмосфера в группе, что она заряжает и техников.

– Атмосфера в группе тогда и теперь?

– Мне кажется, что все стали и добрее, конечно, и позитивнее. То есть все больше радуются тому, когда что-то происходит правильно, и более сконцентрировано стараются преодолеть какие-то проблемы, если они есть. Даже минимальные. Но ведь все уже опытные люди, которые понимают, что у всех очень субъективный взгляд, и все хотят, чтобы у каждого его субъективное было соблюдено, и чтобы все это работало, и при этом мы все понимаем, что какую-то мы все вместе делаем эту штуку и что каждый в нее вкладывается. И это влияет, и понимание уже появилось. Я иногда наблюдаю у музыкантов помоложе, которые приходят – это есть ощущение, что вот я пришел, и что я вот буду тут первый и главный… часто наблюдаю, как у молодого человека мелькает, и это не минус, это плюс, но при этом он немножко идет не в резонансе с людьми, которые… ну, в общем-то, мы тут свою музыку уже нашли…

– И что другой дороги-то уже нет…

– Другой-то нету, да. Я же прекрасно понимаю, что это не тот былой взрыв момента выхода «Аквариума» в мировое пространство, совершенно не тот. Мы уже идем по какой-то дороге, пытаясь сохранить вещи, которые идут, и участие мое, и каждого из нас – оно такое: сколько ты можешь, столько ты и делаешь. И ты никогда не сделаешь больше, чем тебе будет дано здесь, но тут халявить нельзя, то есть это твоя роль, рамки небольшие, но ты можешь и это просрать, если будешь неправильно действовать, а можешь испортить тем, что будешь перехлестывать. В девяностые годы многое происходило с невероятным перехлестом, я хуже знаю, естественно, тот период ранний, вот перехлесты я помню, как Дюша говорил на каких-то репетициях… И Сашка Ляпин тоже… вот эта атмосфера перехлеста, она была явно и в раннем «Аквариуме», и в девяностые годы, когда каждый пёр со своим пониманием «Аквариума» до беспредела вперед. Я, может быть, чуть раньше других стал заниматься композиторско-организационной работой по своей музыке, я играл с разными авторами и чуть-чуть тактичнее старался сотрудничать с другими музыкантами. Серега Щураков очень тактично это всегда делал, невероятно скрупулезно, понятно, что то же самое было и у Севки, но он всегда немного перехлестывал со своей въедливостью. Щураков, я думаю, был фактически таким идеальным музыкантом, но чуть меньше был импровизатором, наверное, что всегда в «Аквариуме» требовалось. Хотя и умел. А вот я всегда старался чуть-чуть мягче это делать, у меня было свое представление, я его высовывал, но я сначала очень реагировал болезненно, но потом как композитор понял, что нужно вовремя врубиться, где ты правильно предлагаешь и когда ты не вовремя это делаешь. Что вот сегодня просто не тот момент и что группа есть группа, при этом надо понимать, что мнение Бори, оно весит как минимум два голоса. Хотя группа – это живой коллектив, и каждую секунду может произойти что угодно. Но и возраст. Возраст. У людей есть опыт, и они работают. На гастроли ездят уже дедушки: Гонщик ездит с ребенком, Рубик бегает по утрам, люди занимаются фитнесом, я пишу параллельно музыку, перед концертом сижу, Боря пишет свои передачи, иногда на ходу, чуть ли не в автобусе, Рубик эти передачи монтирует, потом мы еще смотрим концерты, смотрим вместе кино, мы еще выпиваем водку, но при этом если в семь утра надо ехать – значит, в семь утра надо ехать, а если в семь вечера мы играем концерт, то мы играем концерт, и его надо играть с удовольствием и отчетливо. Все умеют это делать и играют, слава богу, более-менее уже научились.