Кто не с нами, тот против нас…

Итак, никто не хотел уступать. Каждый чувствовал за спиной меч, а впереди — бессмертие славы. Разрешением спора могла быть только битва. Переговоры потеряли смысл.

Стратегия Дмитрия Московского в этой ситуации обычно восхваляется как чрезвычайно прозорливая. Не отнимая у нашего героя бесспорного военного дарования, заметим, что мотивация его решений во многом обусловливалась логикой очевидного.

Первым стратегическим решением князя Дмитрия было выступление с войском навстречу Мамаю в Дикое поле, как называли тогда ордынские степи (298, 55). Князь отказался от двух проверенных временем стратегий: осадной (которая дважды спасла Москву от Ольгерда) и пограничной (которая остановила татар в 1373 году на Оке и в 1378-м на Воже). Своей медлительностью бекляри-бек дал Дмитрию достаточно времени, чтобы осмыслить ситуацию, сложившуюся на Руси. И ситуация эта оказалась крайне опасной для Москвы. Все её предполагаемые союзники (из первого ряда) не хотели выступать под знаменами Дмитрия навстречу Мамаю. Вот их печальный реестр, составленный современным историком:

«Нижегородский князь не осмелился послать свои войска против Мамая, а Олег Рязанский занял выжидательную позицию в надежде спасти свою землю от третьего (за одно десятилетие) погрома…

Великий князь Смоленский Святослав Иванович остался в стороне от войны с татарами и не прислал свои полки на поле Куликово…

В походе против Мамая войска Новгородской феодальной республики не участвовали…

Князь Михаил (Тверской. — Н. Б.) не выполнил обязательства о совместных оборонительных и наступательных действиях против Орды. Его полков не было на поле Куликовом…» (298, 48).

Вероятно, каждый из них обосновал свой отказ какими-то «уважительными причинами». Но это было лишь пустое лицемерие. Дмитрий понял, что как только Мамай осадит Москву, «союзники» не только отвернутся от него, но и смогут предложить ордынцам свои услуги. За примерами аналогичного поведения князей не нужно было углубляться в летописи. Старики помнили, как Иван Калита и Александр Суздальский ходили на мятежную Тверь вместе с туменами Узбека, а «средовеки» своими глазами видели, как Михаил Тверской и Святослав Смоленский, потирая руки, шли на Москву вместе с диким воинством язычника Ольгерда.

Впрочем, ситуация была не столь уж беспросветной. По причинам, о которых мы можем только гадать — от благородства и патриотизма до семейных уз и финансовой зависимости, — верность Москве сохранили многие князья Ростово-Суздальской земли. Анализ противоречивых сведений об участниках Куликовской битвы позволил другому современному исследователю составить нижеследующий «наградной лист»:

«Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об „уряжении полков“ в своде 1539, можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во-первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 г.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока, Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во-вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско-Дорогобужского, Тарусско-Оболенского, Новосильского, а также отряды князей-изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.» (131, 37).

В поход на Мамая пошли только те, кто в той или иной мере зависел от Дмитрия Московского. Основные «игроки» остались в стороне и ждали развития событий. В этой ситуации Дмитрию нельзя было оставаться в Москве или стоять с войсками на южных рубежах своего княжества. Его лоскутное войско могло сохранять некоторое единство только в движении и перед лицом близкой опасности. Углубившись в степь, русские воины теряли надежду на спасение в случае поражения. Альтернативой победы была смерть. Такая перспектива сплачивала воинов Дмитрия, возвышала его роль как верховного главнокомандующего.

Существовало и еще одно обстоятельство, побуждавшее Дмитрия идти в степь навстречу Мамаю. Это был страх удара в спину. Ему хотелось уйти как можно дальше от двоедушных переяславских «союзников», а затем оторваться и от «дружеского» сопровождения Олега Рязанского. Медлительность Мамая, залегшего со своей Ордой где-то в глубине степей, позволяла Дмитрию в полной мере осуществить свой план.

Такая стратегия была логичной. Но уводя в степь все свои силы, он оставлял практически беззащитной Москву. Вероятно, Дмитрий надеялся, что неприступная даже для Ольгерда белокаменная московская крепость станет надежной защитой от внезапного налета любого из возможных врагов. А может быть, он просто не сомневался в том, что Небо на сей раз даст ему победу и расточит его врагов…

Московские книжники склонны преувеличивать силы Мамая и ряды его союзников. Что касается великого князя Литовского Ягайло, то рассказы о его союзе с Мамаем носят во многом легендарный характер (22, 50). Летом 1380 года литовский князь не проявлял никакой враждебности по отношению к Москве. «В то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям» (265, 138). Рассказ о намерении Ягайло соединиться с Мамаем на Куликовом поле можно косвенно подтвердить лишь сбивчивой записью книжника на полях одной древней рукописи (101, 191).

Сильные сомнения вызывает и участие в битве итальянских наемников из городов Крыма. Новейшие исследования показывают, что общее число потенциальных воинов в этих городах было невелико, да и те, что были, в это время отправились на войну в Византию (262, 392).