Русский Пигмалион

А начать придется с личной справки: этим человеком я увлечен еще со своей питерской юности. Я учился на теоретическом факультете Академии художеств, и когда где-то, кажется, на втором курсе дошло до «Мира искусства» – группы художественных деятелей, сгруппировавшихся вокруг одноименного журнала, я буквально запал на Дягилева, который вместе с Александром Бенуа основал это общество в самом конце XIX века. Ругачий Стасов назвал его участников «нищими духом» – с точностью до наоборот. Это была просвещенная, интеллигентная, утонченная, эстетствующая и немного снобистская художественная молодежь. Но если остальные «мирискустники» и примкнувшие к ним художники – даже такие блестящие, как тот же Бенуа, Сомов, Рерих, Добужинский, Билибин, Головин, Грабарь, Константин Коровин, Кустодиев, Серов, Врубель, Левитан, Нестеров, Юон, – так и не вышли за пределы русского искусства, то двоим судьба уготовила всемирную славу.

Одним из них был Леон Бакст, который родился в семье ученого-талмудиста под именем Лейб-Хаим Израилевич Розенберг, произвел революцию в мировой сценографии и одел Париж в шуршащие и ломкие шелка Востока по своим эскизам (его упоминает даже Марсель Пруст в своей великой книге). Другим был Сергей Павлович Дягилев, которому не пришлось менять свое родовое имя потомственного дворянина на псевдоним – он стал мирового класса импресарио, организатором прославленных «Русских сезонов» в Париже и антрепризы «Русский балет Дягилева», с которых, собственно, и возродился на Западе интерес к балету как таковому. Одно время Дягилев и Бакст были дружны и сотрудничали – Бакст создал декорации для таких знаменитых дягилевских балетов, как «Клеопатра», «Шахерезада», «Карнавал», «Нарцисс», «Дафнис и Хлоя», – но в 1918 году они вдрызг разругались и порвали все отношения. Дело прошлое – кого из них винить? Мстительный Бакст наложил через суд арест на свои декорации и выиграл громкий процесс об уплате ему гонорара. Мало того, анонимно посылал Дягилеву вырезки из французских газет о «гениальном Баксте». Вряд ли Дягилева это сильно огорчало – он сам был обласкан прессой.

Точнее будет сказать – Дягилев не ссорился, а расставался со своими прежними сотрудниками. Он непрестанно искал новое, и старые связи отпадали сами собой. Что ему еще мог дать отличный, но все-таки старомодный стилизатор Александр Бенуа, с которым он по петербургской инерции пару лет сотрудничал в Париже? Дягилев менял сценографов, как перчатки – в 1917-м он уже работает с Пикассо, и тогда еще не признанный гений сделал декорации к дягилевскому балету «Парад» – «более правдивому, чем сама правда», по словам автора авангардного манифеста Гийома Аполлинера. Потасовка в зале началась, как только поднялся занавес: «Русские боши! Долой русских!» – неистовствовали зрители-патриоты. (Напомню, что шла война.) Именно на такой несусветный, оглушительный скандал и рассчитывал Дягилев, провоцируя зрителей, пусть этот сюрреалистский спектакль и выдержал всего одно только представление.

В судьбе Пабло Пикассо спектакль сыграл ключевую роль – это был его первый настоящий успех, он продолжал сотрудничество с Дягилевым, чья балерина Ольга Хохлова стала первой женой художника. Бракосочетание состоялось в парижской русской церкви, а свидетелями выступали поэты Гийом Аполлинер, Макс Жакоб и Жан Кокто. У Пабло и Ольги родился сын Поль, прославленный отцом на своих картинах, хотя сам брак кончился вскоре разрывом. Судьба свидетелей и вовсе не задалась: Аполлинер был ранен в голову осколком снаряда, перенес трепанацию черепа и, ослабленный после операции, умер от свирепствующей тогда испанки; Макс Жакоб, хоть и принял католицизм и многие годы прожил в бенедиктинском монастыре, погиб в концлагере, как еврей; даже Жан Кокто, друг Пруста и любовник Жана Маре (в течение 25 лет!), был обвинен после Второй мировой войны в коллаборации с немцами, но как-то выкрутился, хотя пятно на репутации осталось. Это Жану Кокто, с которым Дягилев работал как с художником и режиссером, Сергей Павлович говорил: «Жан, удиви меня!» – художественный принцип Дягилева: он хотел быть удивлен сам, чтобы удивить зрителей.

Я бы рискнул сказать, что Дягилев умел вовремя расставаться со своими сотрудниками, когда, на его взгляд, они устаревали, не соответствовали духу времени, а он хотел двигаться дальше вперед. Не только с художниками. Отверг заказанный им Морису Равелю балет, после чего композитор перестал с ним здороваться, сочтя нерукопожатным. Или разрыв с балетмейстером Михаилом Фокиным – тот потом возмущался, что все поставленные им балеты «Британская энциклопедия» приписывает Дягилеву, который сам не был ни танцором, ни хореографом, ни режиссером, ни художником и, вообще, «жал, не сея». Почему же тогда Дягилев, не будучи узким специалистом ни в одной области культуры, сделал тем не менее для нее больше, чем многие профессионалы, с которыми он работал, и вровень с самыми великими из них – такими, как «человек-птица» Вацлав Нижинский и Игорь Стравинский, написавший музыку к трем дягилевским балетам «Жар-птица», «Петрушка» и «Весна священная»? Кстати, Стравинский чуть ли не единственный остался верен Дягилеву, и теперь оба-два покоятся на Сан-Микеле, венецианском «острове мертвых» (там же прах Иосифа Бродского).

Дягилев искал не только новые пути в искусстве, но и новых сотоварищей по нему – Дебюсси, Прокофьева, Рихарда Штрауса, Баланчина, Кокто, Илью Эренбурга, Наталью Гончарову, Мишеля Ларионова, Пикассо, Дерена, Утрилло, Брака, Миро, Кирико – всех не перечислишь. Но в чем все-таки общепризнанный гений Дягилева?

Вышедшая по-английски его биография, написанная голландским экспертом по русскому искусству Сьенгом Шейеном, дает только частичный ответ на этот сложный вопрос, и мне кажется, я знаю почему: автор слишком увлекся нетрадиционной сексуальностью Дягилева, опуская его творческие достижения. Да, Дягилев – самый знаменитый гомосексуалист после Оскара Уайльда и Марселя Пруста. Да, его любовниками были танцоры, включая Вацлава Нижинского, Леонида Массина, Антона Долина и Сергея Лифаря, который выпустил большой том: первая, монографическая часть называлась «Дягилев», а вторая, интимная – «С Дягилевым». Да, эти отношения часто кончались для Дягилева драматично – некоторые подневольные любовные партнеры женились (включая трагического Нижинского), и безжалостный Дягилев тут же гнал их из труппы. Да, в некоторых дягилевских балетах проглядывают «голубые» детали. Однако, с ссылкой на известный анекдот на эту тему, но о Чайковском: «Да, но мы его любим не за это». Так ли важны любовные склонности Дягилева или Чайковского, когда балеты одного и музыка другого были гимном гетеросексульной любви и прославлением женщины?

Вовсе не хочу отрицать этот 550-страничный фолиант, который многое добавляет к знанию личной жизни Дягилева, но то, что на Западе в новинку, квалифицированному русскому читателю давно известно. И речь не только о любовных предпочтениях Сергея Павловича, хотя, как раз здесь биограф опускает – видимо, по неосведомленности – одну важную деталь. Дягилев не был голубым от рождения, как тот же Пруст, а стал им волею жизненных обстоятельств. Еще юношей-гимназистом в Перми он влюбился в девушку его же сословия и хотел на ней жениться, у них начались добрачные отношения, и она заразила Дягилева постыдной болезнью, что навсегда отвадило и отвратило его от женщин. Это, однако, не помешало Дягилеву работать с Анной Павловой, Тамарой Карсавиной, Идой Рубинштейн, Екатериной Гельцер, хотя прославился он – и прославил их – своими танцорами. Между прочим, Фокин был не только балетмейстером, но и балеруном, и ушел от Дягилева, творчески приревновав его к Нижинскому.

Одним из первых на Западе – а может, и первым – затрагивает голландский биограф трагическую судьбу оставшихся в России родственников Дягилева, о которых тот очень беспокоился, но, увы, помочь им ничем не мог. Один брат – Юрий – был репрессирован, а другой – Валентин – расстрелян на Соловках в том же, 1929 году, когда умер Сергей Павлович. Случайное совпадение? Советская власть отыгралась на его родственниках? Даже его племянник Василий вынужден был скрывать свое родство с ним и тем, наверное, спасся.

Это опять-таки к слову. Когда Дягилева спрашивали о его жизни, он отвечал: «Я лично ни для кого не интересен. Интересна не моя жизнь, а мое дело».

Так кем все-таки был Дягилев? Культуртрегер? Продюсер? Антрепренер? Импресарио?

Для того чтобы найти ответ на этот вопрос, надо крутануть стрелки часов назад и вернуться от кульминации его мировой славы к начальным годам его деятельности: его русская биография включает в себя узловые и драматические моменты отечественного искусства начала XX века. Без кипучей энергии и организаторского таланта Дягилева – или, как выразился художник Валентин Серов, без «Серегиного гения» – невозможно представить высшие художественные достижения дореволюционной русской культуры: от деятельности того же «Мира искусства», журнала и общества, до грандиозной выставки русского портрета с 1705 по 1905 год, которую Дягилев собрал, образно выражаясь, по сусекам городов и усадеб всей России. Выставка была открыта в Таврическом дворце – 6000 портретов русских людей, написанных отечественными и иностранными художниками – и произвела колоссальное впечатление на зрителей. Однако именно эта безусловная победа Дягилева стала горчайшим его поражением: он мечтал, чтобы эта «выставка-чудо» стала постоянной экспозицией, но его предложение было отвергнуто, картины разъехались к своим владельцам и почти все погибли или безвозвратно исчезли в результате трех русских революций…

Россия ли прозевала Дягилева или Дягилеву стало тесно в России – вопрос все-таки праздный, академический. Его русский организаторский опыт пригодился ему на Западе. Пусть характер у Дягилева был не сахар, пусть, будучи хозяином «Русских балетов», он тиранил своих сотрудников, но даже отвергнутый им Александр Бенуа, многое не прощающий своему бывшему другу, вынужден признать «преимущество единоличного начала» в случае Дягилева.

Он был не только первопроходчиком, но и первооткрывателем: имел поразительное чутье на чужой талант, находил одного гения за другим – от Нижинского и Стравинского до Пикассо и Прокофьева. Или создавал их? Пусть слишком сильно сказано, но этот великий антрепренер и организатор был еще творцом, если хотите – Пигмалионом, без которого уже невозможно представить ни русской, ни мировой культуры.