Успех на родине

По возвращении на родину Плотников устроился в должности сверхштатного лаборанта при лаборатории органической химии Московского университета. Николай Дмитриевич Зелинский, руководивший в то время лабораторией, любезно позволил молодому ученому завершить свои экспериментальные исследования, начатые с Лютером в Лейпциге. Конечным результатом стала магистерская диссертация, готовая еще в 1908-м, но защищенная только в начале 1910 года. Задержка была вызвана противодействием со стороны профессуры физико-математического факультета университета, в первую очередь Ивана Алексеевича Каблукова, отношения с которым у Плотникова как-то сразу не сложились. Профессор считал, что диссертация не достойна защиты, предъявляя претензии к ее содержательной стороне. Кроме того, по его инициативе известный физик Петр Николаевич Лебедев направил в диссертационный совет отрицательный отзыв на труд Плотникова. Затруднения были преодолены отчасти благодаря Зелинскому, но при вмешательстве «тяжелой артиллерии» в лице самого Оствальда.

К этому времени Плотников уже начал читать приват-доцентские курсы по «Опытной физической химии», а вскоре ввел в преподавание в Московском университете и первый в его истории курс фотохимии. Для этих целей он подготовил учебник Photochemie («Фотохимия»), дополненный в 1912 году монографией Photochemische Versuchstechnik («Экспериментальные методы фотохимии»). Обе книги были изданы в Лейпциге на немецком языке. В своей рецензии на монографию Оствальд отмечал ее пионерский характер: это была первая удачная попытка собрать в одном издании описания всей опытной фотохимической техники, рассредоточенные по разным публикациям, да и представленные в них не полностью.

В 1911 году положение Плотникова в университете изменилось: он не последовал за коллегами и стал «исправляющим должность экстраординарного профессора по кафедре химии». С 1912 года под его руководством начал работать фотохимический практикум, а в марте 1913 года под его же руководством в Большой химической аудитории состоялось открытие фотохимической лаборатории — одновременно и исследовательской, и учебно-образовательной.

Плотников постарался сделать так, чтобы лаборатория была оборудована на уровне мировых стандартов. Для этого он обратился в немецкую фирму Fritz K?hler, в которой уже несколько лет состоял ведущим научным консультантом. Из 179 приборов, значившихся при открытии лаборатории, 19 были пожертвованы этой лейпцигской фирмой, а еще 36 — самим Плотниковым.

Иван Степанович не только конструировал новые приборы, но и обучал этому своих учеников. В стенах фотохимической лаборатории Московского университета были созданы новые модификации светового термостата, ультрафиолетовые светофильтры, применявшиеся «при работах в области трехцветной фотографии, наиболее важною задачей которых является получение серии точных и невыцветающих фильтров», триболюминоскоп и многие другие инструменты для прецизионных фотохимических измерений. Эта лаборатория стала настоящей школой, через которую прошли многие будущие известные российские и советские химики.

В 1914 году Плотников возглавил объединенную лабораторию неорганической, физической химии и фотохимии, поскольку фотохимическая лаборатория была официально слита с лабораторией неорганической и физической химии. С этого времени через нее ежегодно проходило около 600 практикантов, при этом около 90 человек из них специализировались в области физической химии и фотохимии и выполняли здесь самостоятельные научные исследования. Например, студент Плотникова Маклаков выполнил работу «О новой бромомолочной фотографической бумаге», которая была внедрена АО «Формаза» управления Рязанско-Уральской железной дороги.

После защиты в 1915 году докторской диссертации Плотников был утвержден в должности ординарного профессора. Но уже через год, в марте 1917-го, уволен вместе с еще несколькими преподавателями. Его фотохимическое отделение было ликвидировано в связи с передачей заведования лаборатории неорганической, физической химии и фотохимии профессору И. А. Каблукову. Конфликт Каблукова и Плотникова к этому времени достиг своей высшей точки. В чем его причина, до конца не ясно. Видимо, русофил Каблуков оценивал бурную педагогическую и научную деятельность Плотникова как основанную исключительно на конъюнктурных соображениях, связанных с его зарубежными контактами. В частности, он возражал против публикации учебных пособий для студентов исключительно на немецком языке. Да и говорил Плотников, как язвительно отмечал Каблуков, с «определенно немецким акцентом». В результате с мая 1917 года по март 1918 года Плотников занимал должность приват-доцента.

Какое-то время Иван Степанович, лишенный лаборатории, продолжал работать в своем имении Черное Озеро в Рязанской губернии, поскольку одновременно оказался и без казенной квартиры, предоставляемой только профессорам университета. В имение он перевез и свою библиотеку, находившуюся ранее в его лаборатории в Москве. Там же он приступил к написанию книги на немецком языке Allgemeine Photochemie («Общая фотохимия»). Из предисловия к монографии, которая впоследствии стала настольной книгой для многих ученых-фотохимиков, мы узнаем о тяжелом положении ученого в то время:

День за днем приходилось беспомощно наблюдать, как приверженцы Керенского и Чернова разрушали и разграбляли мое с такими усилиями, трудами и вложенными средствами оборудованное поместье, пока в ноябре того же [1917] года его просто не сравняли с землей. Моя библиотека была использована на сигареты. В Москве, в единственной жалкой комнатке, моя семья нашла себе единственное убежище, и там, под непрерывный орудийный и оружейный огонь […] и голод должен был я продолжать свою книгу […]. Поскольку вопрос пропитания становился все более актуальным, а источники существования иссякали, осенью 1918 года мы бежали из этого социального рая на Украину к родственникам. В Харькове я написал математическую часть своей Allgemeine Photochemie. Но большевистская […] волна приближалась к богатой […] Украине […] угрожая поглотить ее и снова меня отрезать от культурного мира […]. Но тут пришла долгожданная помощь из Германии […].

Уже с весны 1918 года Плотников продуманно готовился к эмиграции. Будучи убежденным монархистом, он не мог смириться с узурпацией власти большевиками и разрушением экономики страны, а также с возникшей классовой ненавистью к интеллигенции как к «пособникам буржуазии».

Первоначально Плотников намеревался обустроиться в Лейпциге, о чем свидетельствует его переписка с Отто Винером. Но выездную визу не удавалось получить в течение нескольких месяцев. В декабре 1918 года он наконец-то перебрался в Германию, оставив семью у родственников на Украине. Нашел работу в Берлине, во главе научной лаборатории фирмы Agfa. Одновременно заключил контракт с гамбургской фирмой Haus Heuerburg, занимавшейся разработкой инноваций для сигаретной индустрии. Для нее Плотников выполнил серию исследований по изучению фотохимического разложения солей никотиновой кислоты. Но хорошие заработки в производственных компаниях не могли компенсировать отсутствие творческой академической свободы — к ней ученый привык в течение многих лет работы в университетах. Поэтому он продолжал попытки получить должность профессора в высшем учебном заведении и, в частности, подал документы на конкурс в Базельский университет.

Но тут возникла необходимость срочно заняться судьбой семьи: с 1919 года его жена «находилась в руках большевиков», в тюрьме. Все его старания разрешить эту проблему из-за рубежа не приносили успеха. Поездка в советскую Россию, предпринятая в 1920 году для вызволения жены из тюрьмы, ни к чему не привела. Семья смогла воссоединиться лишь поздней осенью 1921 года и только благодаря помощи немецких друзей, в первую очередь Отто Винера, организовавшего отъезд Марии Плотниковой с сыном Максимилианом через немецкого посланника в Москве. К этому времени сам Иван Плотников уже больше года проживал в Загребе.