По следам дневника Фрица

Очень долго я не решалась написать барону Фальц-Фейну. Сдерживал горький опыт общения с Варварой Александровной Куннельт-Леддильн — внучкой Трубецкого — и венскими потомками графов Вельсбургов. Всё ещё саднило душу от их надменного, недоброжелательного отношения ко мне — представительнице иного, ненавистного коммунистического мира. По-иному меня не воспринимали. Даже милейшая и интеллигентнейшая Мария Андреевна Разумовская держалась со мной подчёркнуто вежливо, но настороженно. Ничто не помогло — ни моя природная общительность, естественность и доброжелательность, ни положение мужа — сотрудника в UNO-Sity (отделения ООН в Австрии). Не удалось подобрать ключик к их сердцу — для меня оно было закрыто на замок…

Я разыскивала петербургский дневник князя Фридриха Лихтенштейна. Долли Фикельмон называла его в числе служащих австрийского посольства в Петербурге в 1829—1830 гг. Оставила немало записей о молодом адъютанте Фикельмона — Фрице, как ласково называла его графиня. Венский дворец Лихтенштейнов славится прекрасными интерьерами, созданными итальянскими мастерами Сантино Вусси, Антонио Белуччи и Антонио Канова. Осмотр дворца возможен по предварительной договорённости с его хранителем. Позвонила. Спросила об архиве князей Лихтенштейнов. В ответ услышала, что в «паласе» нет никаких архивных материалов. Большинство австрийских аристократов старые фамильные бумаги сдали на хранение в дворянское отделение государственного Хофархива. Но и там не оказалось абсолютно никаких материалов Фридриха Лихтенштейна. Позднее нашлось объяснение этому озадачившему меня факту. Часть семейных бумаг была вывезена после войны в Советский Союз. Представители княжеской фамилии многократно и безрезультатно пытались получить обратно свой архив. И вот совсем недавно он был возвращён нынешнему князю Лихтенштейна Хансу Адаму II в обмен за приобретённый им через аукцион «Сотби» Соколовский архив.[190]

Я была убеждена, что идея эта родилась в голове Фальц-Фейна. В самом деле, зачем России дворцовые хозяйственные мемории Лихтенштейнов? Разве можно их сравнить по историческому значению с уникальными материалами Соколова! А на их покупку тогда, в 1990 г., у Советского фонда культуры не было таких денег. Их каталожная цена — 500 тысяч долларов. К счастью, охотников до соколовских бумаг не нашлось. И князь смог купить их без торгов. Переговоры затянулись из-за тугодумья российских бюрократов. И только в сентябре 1997 г. наконец совершился этот «неравноценный» обмен, как выразился автор корреспонденции в лихтенштейнской газете «Volksblatt»[191]. Другая часть архивных документов Лихтенштейнов оказалась в их Вадуцском дворце. Она была перевезена туда сразу же после войны.

И вот неожиданно летом 1985 года петербургский дневник князя Фридриха был обнаружен в Лихтенштейне. Из заметки корреспондента ТАСС в Швейцарии Г. Драгунова узнаю, что его поисками занимался барон Фальц-Фейн. В этой же корреспонденции сообщалось, что «за вклад в дело дружбы» ему вручён в Москве Почётный знак ССОДа — Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами — так длинно и сложно расшифровывалась эта аббревиатура. О Фальц-Фейне уже писал Юлиан Семёнов в книге «Лицом к лицу». Барон участвовал в поисках пропавшей Янтарной комнаты. Содействовал возвращению похищенных гитлеровцами или разными судьбами оказавшихся за границей произведений искусства. Приобретал на европейских аукционах картины русских художников. И уже немало подарил советским музеям — работы Коровина, Репина, Бенуа, Шервашидзе, редкие книги XVIII—XIX веков, в том числе и из знаменитой библиотеки Дягилева. Всё это обнадёживало. Я оставила свои колебания и в июне 1986 г. написала Эдуарду Александровичу письмо. Ответ пришёл через три дня. Вот он:

19 июня. Вадуц. Как я был рад получить Ваше письмо!!! Извиняюсь за ошибки. Говорю свободно — но писать трудно!!! Все Ваши вопросы могу ответить. Приезжайте сразу ко мне. Эсть прямой поезд Вена — Букс. Вы мой гость. До скорово свидание. Обнимаю по-русски! Эдуард Фальц-Фейн.

Честно признаться, я растерялась. И от вежливости барона — ответил мне сразу же, в день получения моего письма. И от его совсем не западного гостеприимства — «Вы мой гость». А ещё оттого, что это неожиданное приглашение меняло мои ближайшие планы: через три дня я должна была уезжать — у меня уже был куплен билет в Москву. Ответ барона написан на гербовой бумаге — с адресом, телефоном. Я тут же позвонила ему, поблагодарила, объяснила своё затруднение и попросила перенести нашу встречу на осень.

«Большое дело билет — отсрочьте его, отложите отъезд!» — решительно заявил он мне. «Не могу. Меня в Москве ждут дела». — «Ну, приезжайте хоть на денёк! А потом осенью ещё раз — тогда погостите подольше!»

Уговорил. Еду. В спальном вагоне ночного поезда. Он прибывает в 7 часов утра в Букс — швейцарский городок на границе с Австрией. Стою на перроне. Ищу глазами седовласого старичка — знаю, что Эдуарду Александровичу за семьдесят. Никакого старичка среди встречающих не оказалось. Прошло минут пять — ко мне никто не подходит. Вот те раз! Проспал, опоздал? Соображаю, как мне быть дальше. Вдруг вижу в головной части поезда мужчину лет шестидесяти — не больше — стройного, в голубом спортивном костюме. Как будто кого-то ищет. Неуверенно подхожу к нему, спрашиваю: «Вы кого-нибудь встречаете?» — «А вы — Светлана?! — радостно воскликнул он. — Вот вас я и встречаю!»

Светловолосый, удивительно моложавый, с синеющими на загорелом лице добрыми и очень молодыми, умеющими по-детски удивляться глазами. Он усаживает меня в спортивный, с открытым верхом «Мерседес». И через десять минут мы в Вадуце. Чистенький, ухоженный, ещё накрытый в этот ранний утренний час густой тенью гор. Уже пробуждающийся. Но мы не останавливаемся. Едем дальше, в гору. Всё выше и выше. А там наверху, на головокружительной и совсем недоступной — если глядеть снизу — высоте видна только крепость с высокими стенами, башнями, островерхой крышей замка.

«Резиденция нашего князя», — объясняет мне Эдуард Александрович. «Не прямо ли к князю вы меня везёте?» — шутливо спрашиваю барона. «О вашей аудиенции у князя я ещё не договорился. Вы забыли предварительно послать ему свои аккредитивные письма! — Юмор — одно из привлекательнейших качеств Эдуарда Александровича. — Но я живу по соседству с ним».

Его дом в самом деле оказался на альпийской вершине — выше только пугающие камнепадами скалы да небо! Камни действительно падают. Именно это обстоятельство помогло барону стать собственником бывшего княжеского участка. Князь подарил его своему сторожу за верную многолетнюю службу.

— Сторож очень дрожал за свою жизнь, — рассказывает барон. — И решил расстаться со своим поднебесным владением. Продал его мне. А я перенёс на него из Асканья-Нова наш дом. — Прочитав в моих глазах удивление, пояснил: — Перенёс, конечно, в мечтах. Мне было шесть лет, когда меня увезли из России. Естественно, наш дом в Гавриловке я помнил смутно. Но мама много мне рассказывала о нём. Вот он и жил в моём воображении. Жил, жил, пока я не вынул его оттуда и не поставил на этих скалах. А чтоб воображение не обиделось, назвал свою обитель виллой «Асканья-Нова». Теперь всё наоборот. Вилла напоминает о Херсонщине. Взгляну на неё — и вижу степи, табуны зебр, стада тонкорунных овец, лошадок Пржевальского. Правда, лошадки за годы советской власти все повымерли. Нет и зоологического сада с дикими животными, которых мой дядя Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн привозил из Африки, Азии, Австралии и даже Америки. Скушали бедных зверюшек в голодные годы… — видя, что я в восторге от его юмора, продолжал он балагурить. — Говорят, что овечки ещё водятся в Асканья-Нова, их так и называют — асканийская порода. Да разве это прежние, огромные, как яки, с мягкой, тонкорунной шерстью — в год по 30 килограммов с каждой овцы настригали! На всемирных выставках дивились на них люди, языками цокали! — Эдуард Александрович ностальгически помолчал, но быстро отряхнулся от меланхолических воспоминаний и весело продолжал: — А старичок-сторож оказался прав. Как-то раз возвращаюсь домой, а на том месте, где я утром загорал, лежит огромный валун. «Вот те раз! — подумал я. — Хорошенькая лепёшечка получилась бы из меня, задержись я под солнышком чуть дольше!»

Забегая немного вперёд, скажу, что не только название виллы, но и полотна в гостиной Фальц-Фейна переносят в далёкие русские степи. Когда-то, в начале века, дядя Фридрих Эдуардович пригласил к себе в «Асканья-Нова» художника Уго Унгевиттера. Он выезжал в степи на натуру, рисовал пастбища с шалашами пастухов, пахоту на волах, охоту — колоритные, напоминающие картины Перова, жанровые сценки из жизни землепашцев и чабанов. Лошади, зебры, косули, буйволы. И очень выразительные, репинские, лица крестьян. Унгевиттер полюбил степное приволье и стал «придворным» художником Фальц-Фейнов…

Мы въехали прямо в гараж. А оттуда по ступенькам поднялись на первый этаж. Стены лестниц — из партерного помещения в гостиную и дальше на второй этаж, как и все комнаты дома, увешаны картинами — литография, живопись, акварель. Взгляд сразу же выхватывает два прекрасных портрета — Кутузова и его жены Екатерины Ильиничны. Рассматриваю изображение фельдмаршала — двойник портрета Дау из Военной галереи Эрмитажа.

— Это копия?

— Нет, оригинал. Дау написал два полотна — одно для царской коллекции героев 1812 года, другое — для Кутузова.

— А как он к вам попал?

— Купил у Ильи Толстого. А ему достался в наследство от его дяди Георгия Коцебу.

— Сумел вывезти из России?

— Нет. Вы, наверное, знаете, что в двадцатые — тридцатые годы советское правительство распродавало на европейских аукционах менее ценные, точнее, не имеющие значения для новой пролетарской культуры произведения искусств. Портреты царской фамилии, сановных чиновников, военных. Живший в Америке какой-то родственник Георгия Коцебу приобрёл, кажется, в двадцатых годах на аукционе в Берлине эти два портрета — Кутузова и его жены. Екатерину Ильиничну писала знаменитая в своё время французская художница Виже Лебрен. Если вас интересуют подробности, мы попозже позвоним Илье в Париж…

Под вечер мы позвонили Илье Толстому. Эдуард Александрович представил меня и сказал: «Моя гостья сама хочет с тобой поговорить».

К сожалению, Толстой не смог сказать ничего нового о судьбе проданных им Фальц-Фейну картин. Посоветовал расспросить Сергея Сергеевича Набокова. Я поблагодарила его и повесила трубку.

«Ну, и как?» — спросил Эдуард Александрович. «Он сам толком не знает, как картины попали к Коцебу. Но зато дал прекрасный совет — обратиться к Набокову в Брюссель». — «Не унывайте! Ведь Серёжа — мой кузен. Он действительно очень знающий человек, занимается историей. Ваш коллега — журналист и литератор. Правда, не первой молодости — ему за восемьдесят, но память у него отличная!» — «Он брат писателя Владимира Набокова?» — «Двоюродный, как и я».

Эдуард Александрович тут же набрал брюссельский номер. Мило поболтал с «Серёжей» о том о сём — обычный разговор родственников о здоровье, о житье-бытье. И снова передал мне трубку. Сергей Сергеевич говорил на хорошем, немного старомодном русском языке.

— Как же, как же! Я прекрасно помню портрет своей прапрапрабабушки Екатерины Ильиничны. Видел его в детстве в загородном имении, унаследованном дядюшкой Николаем Николаевичем Тучковым от Опочининых. Екатерина Ильинична была изображена в униформе 5-го кавалерийского полка донских казаков, которым командовал маршал Кутузов. У неё на груди голубая лента, на левом плече жёлтый бант ордена Св. Екатерины. Его получали только статс-дамы. Будьте так любезны сказать мне, есть ли на принадлежащем Эдуарду Александровичу портрете бант?

— Есть.

Он радостно воскликнул:

— Значит, у него — одно из трёх изображений Е. И. Кутузовой работы Виже Лебрен. Это исключительный случай для такой художницы, как Лебрен, — самой написать три копии. Сделала она это в знак особой любви и дружбы к жене фельдмаршала Кутузова. Извините, голубушка, что я вас обременяю, но не заметили ли вы на обороте картины надпись?

— Да, сегодня днём мы с Эдуардом Александровичем вынесли портрет на террасу, чтобы сфотографировать при дневном свете, и обнаружили сзади надпись. Я её переписала, сейчас вам прочитаю: «Историческая выставка портретов. 1905 год. Гос. Эрмитаж. Портрет княгини Голенищевой-Кутузовой-Смоленской работы Виже Лебрен (1755—1842). Собственность Тучкова Николая Николаевича».

— Вот, вот! — обрадовался Набоков. — Это внук Николая Тучкова, погибшего под Бородиным. Того самого, кого Лев Толстой изобразил в образе Андрея Болконского.

— А разве не Фёдора Тизенгаузена, мужа Елизаветы Михайловны Тизенгаузен-Хитрово, как считают многие?

— Возможно, в Болконском есть и его черты, но главным прототипом был Тучков. У меня есть тому свидетельства. К Тучковым портрет попал от Опочининых, с которыми они породнились. Дочка Кутузова Дарья Михайловна была замужем за Фёдором Петровичем Опочининым, шталмейстером, членом Государственного совета. Она унаследовала портрет матери. Затем он достался её сыну Константину, а от него перешёл к дочери, Екатерине Константиновне, бывшей замужем за Николаем Павловичем Тучковым, отцом Николая Николаевича…

«Боже, какая память!» — подумала я про себя. И как всё переплетено! Фальц-Фейны, Набоковы, Опочинины, Фикельмоны, Кутузовы, Толстые… В самом деле, все русские дворяне были родственниками. Набоковы и австрийские предки Кутузова князья Клари-Альдринген оказались таким образом в свойстве. Как и с бельгийскими потомками Долли Фикельмон графами Лидекерке. Одному из представителей этого весьма ветвистого рода, дипломату графу Жану-Франсуа де Лидекерке, достались оригиналы писем графов Фикельмон к Екатерине Тизенгаузен[192]. Тех самых писем, что опубликованы в 1911 г. в Париже графом Сони, — я не раз цитировала отрывки из них. Сергей Сергеевич между тем продолжал свой рассказ:

— Я давно занимаюсь историей всех наших предков. Собрал обширный материал. Написал биографию Дарьи Фёдоровны и Шарля Фикельмон. Что же касается портрета Михаила Илларионовича Кутузова, его история посложней. Старшая дочь Кутузова Прасковья Михайловна была замужем за сенатором Матвеем Фёдоровичем Толстым. Он умер в 1815 году в возрасте сорока трёх лет. Прасковья Михайловна пережила его почти на тридцать лет. У них было девять детей — две дочери и семеро сыновей. Один из сыновей, Павел Матвеевич, получил право носить фамилию Голенищев-Толстой. Он умер в 1883 году. Был дважды женат — на Хитровой и Марии Константиновне Бенкендорф. От последней у него был сын Павел Павлович. Этот внук Кутузова, как и все мужчины в роду фельдмаршала, был офицером, имел французский орден Почётного легиона. Умер в 1914 году. Его вдова Екатерина Дмитриевна Голенищева-Толстая, урождённая Андриани, дожила до 1937 года. Умерла в Париже. Она и была владелицей портрета фельдмаршала. Завещала его своей племяннице Елизавете Михайловне Мухановой, проживавшей в США. В Ирландии жил внук П. П. Голенищева-Толстого. Георгий Коцебу (кстати, кузен моей жены) купил у него оба портрета — М. И. Кутузова и его супруги. Как видите, у них весьма сложная и запутанная одиссея…

Сергей Сергеевич мог до бесконечности вынимать из кладовой своей памяти всё новые и новые подробности родовой истории. Всё это было бескрайно интересно. Но пора и честь знать — телефонный счётчик отсчитывал дорогостоящие минуты. Мы договорились с Сергеем Сергеевичем списаться, обменялись адресами.

Потом по «Истории родов русского дворянства» я проверила сведения о Тучковых. Набоков, к сожалению, ошибся. Николай Николаевич был правнучатым племянником героя Отечественной войны 1812 года Николая Алексеевича — генерал-лейтенанта, корпусного командира. Он умер в 1812 г. в Ярославле от тяжёлых ран, полученных под Бородином. У него было три брата. Один из них, Алексей Алексеевич (1766—1853), тоже генерал-майор, предводитель дворянства Московского уезда, и являлся прадедом владельца портрета — Николая Николаевича. Внук Алексея Алексеевича — флигель-адъютант Николай Павлович — был женат на правнучке М. И. Кутузова Екатерине Константиновне Опочининой. Портрет Екатерины Ильиничны Кутузовой достался их единственному сыну — Николаю Николаевичу.

Трое из братьев Тучковых были героями Отечественной войны — старший Николай Алексеевич, прототип Андрея Болконского; средний Павел Алексеевич — тяжело раненный в сражении при Валутиной горе, был взят французами в плен (автор «Воспоминаний о 1812 годе», опубликованных «Русским архивом» в 1873 г.), и младший, генерал-майор Александр Алексеевич, — он убит при Бородине.

До чего же любопытно копаться в истории дворянских родов! Захотела проверить родословную Толстых, чтобы установить, в каком родстве находился Павел Павлович с писателем Львом Николаевичем. К сожалению, задача оказалась слишком сложной — уж очень разветвлено генеалогическое древо этого рода. Ясно одно — у всех них был общий пращур — петровский генерал-аншеф Матвей Андреевич. Попутно обнаружила занимательные сведения из биографии Льва Толстого. Известный поэт Алексей Константинович был его троюродным братом, а не менее знаменитый медальер, художник, скульптор Фёдор Петрович Толстой приходился ему двоюродным дядей. Но это ещё не всё — пушкинская зазноба Аграфена Фёдоровна Закревская оказалась двоюродной тётушкой Льва Николаевича. Возможно, именно она стала прототипом красавицы Элен Безуховой. В Анатоле Курагине, вполне вероятно, отражены черты нашего знакомца — князя Алексея Лобанова-Ростовского. Образ княжны Марии Болконской списан с матери Толстого княжны Марии Николаевны Волконской — писатель этого и не скрывал, изменил лишь заглавную букву её фамилии. Параллели можно продолжать и дальше — с дочери Пушкина Марии Александровны Гартунг, как известно, написан портрет Анны Карениной. Одним словом, жизнеописание пушкинских современников продолжено Львом Толстым в его произведениях!

Сергей Сергеевич Набоков сдержал своё обещание — в начале ноября я получила от него письмо со сведениями о Фикельмонах.

«Мне удалось свидеться с гр. Жан-Франсуа де Лидекерке. Он мне сказал, что помимо тех писем от семейства Фикельмон, из Австрии и Венеции, которые им были помещены в Венской академии (не помню её точного названия) ни у него, ни у кого из его семьи никаких фикельмоновских подобных писем не имеется. Как Вам известно, венский фонд этих писем, адресованных Екатерине Фёдоровне Тизенгаузен (сестре Дарии Фёд. Фикельмон) в Петербург, относится к сороковым годам прошл. столетия, т.е. значительно после смерти Пушкина… Не думаю, что существуют письма от них из Петербурга (кроме, конечно, его донесений как посла своему правительству), ибо у Фикельмона, родом отчасти из Лотарингии, отчасти из Эйфеля, близких родственников не замечалось, а семья Дарии Фёдоровны вся жила в России.

Очень сожалею, что результат моей разведки для Вас отрицателен. Признаться, я заранее предполагал его таковым, но Вы правильно хотели иметь справку от первоисточника, каковым является Лидекерке.

Примите, многоуважаемая Светлана Павловна, мои уверения в совершенном моём почтении (извините эту старомодную форму обращения — мне 84 года!) и мои искренние пожелания в Вашей ценной работе в области отечественной истории и культуры.

Сергей Набоков».

Его письмо я застала в Вене после возращения из Чехословакии: Прага — Теплице — Дечин. В дечинском архиве просмотрела огромный архив Фикельмонов. То, что я там увидела, превзошло все мои ожидания. Об этих находках рассказала в письме Сергею Сергеевичу. И скоро получила от него ответ. Я позволю себе процитировать его целиком. Ибо он даёт представление ещё об одном прекрасном нашем соотечественнике, радетеле русской культуры на чужбине. При этом — близком родственнике знаменитого писателя. Уверена, его архив окажется весьма полезным будущим русским биографам Владимира Набокова.

Примите мою искреннюю благодарность за Ваше интересное письмо и присылку фотографии с портрета моей прапрапрабабки Екат. Ильин. Кутузовой работы Виже Лёбрен, под которым я играл ребёнком! Хотя и эта фотография мне весьма дорога, буду ждать той ценной посылки ещё одного снимка с её портрета, который, по Вашим словам, ещё лучше и который Вы так любезно собираетесь мне прислать. Всё, что касается этой замечательной женщины, меня всегда интересовало: она помогала Дмитриевскому и другим русским актёрам поставить на ноги русский театр (её полубрат Бибиков был преемником Сумарокова во главе московского театра). О фельдмаршале Кутузове нет ничего мной написанного, о ней же я много лет назад написал краткую биографическую заметку — если найду в моих бумагах, пришлю её Вам.

Поздравляю Вас от души с Вашей ценной находкой в Дечине! Вы правда нашли культурный клад огромного значения. Вы и Ваши сотрудники в этой области, конечно, не будете нуждаться в скромной помощи такого не-историка, не-литературоведа, как я. Но Вам лично я всегда был бы рад помочь, особенно по семейным и тому подобным деталям, чей единственный авантаж — моя хорошая память и… возраст (мне 85 лет будет в грядущем году). По другим вопросам Вашего письма пишу отдельно, безотлагательно, прилагая также роспись от Кутузова ко мне — через его дочь Дарию Опочинину.

Писатель Владимир Набоков мой двоюродный брат. Спасибо за сведения о том, что будет издан в СССР однотомник его трудов. С самыми наилучшими чувствами. Ещё и ещё раз спасибо!

Ну разве я не права — не человек, а икона! На которую можно молиться — за высоту духа, интеллигентность, скромность до самоуничижения, за эти многократные и вовсе незаслуженные мною «спасибо», за эту русскость, которую он сумел сохранить за столько лет жизни вне родины, за его чудесный, пушкинский язык, правильный, не забытый в нерусскоязычной стране! Сколько разбросано по свету этих истинных россиян, разносящих старую русскую культуру, с излучающими свет ликами, возносящих молитву Богу по воскресным дням в зарубежных православных храмах Александра Невского!

Роспись от Кутузова ко мне через его дочь Дарию Опочинину — это завещание Михаила Илларионовича своим потомкам! Как видите, оно дошло до его прапраправнука и, я убеждена, дойдёт и до правнуков самого Сергея Сергеевича.

Мой первый день в русском доме Фальц-Фейна растянулся во времени. Он продолжается ещё и сегодня. Как бесконечная цепная реакция атомного ядра. Растёт, дополняется подробностями, вызывает к жизни новые лица, события, встречи. Но самое главное — остаётся днём, который всегда со мной! Незабываемым, ярким, заряжающим энергией замечательного патриота Фальц-Фейна! Я бесконечно благодарна судьбе за этот подарок — переросшее в дружбу знакомство с Эдуардом Александровичем! Сам же он назвал моё посещение «историческим». Я была первой ласточкой, залетевшей к нему в гнездо после стольких лет забвения, отвержения его Родиной. Так и написал на подаренной мне книге «Das Paradies in der Steppe. Der abenteuerliche Weg nach Askania Nova»[193]: На память о историческом посещении в мою виллу Аскания-Нова в Вадуце.

В тот реальный быстротечный день я получила ещё один подарок — копию дневника Фридриха Лихтенштейна. А в приложение к нему — рассказ об истории его поисков и попытки расшифровать немыслимую каллиграфию XIX века. В дневнике чуть ли не на каждой странице упоминается имя Пушкина. Но какого — Поэта или его дальних родственников Мусиных-Пушкиных, — ещё предстояло узнать.