В кругу расчисленном светил

Среди множества петербургских знакомых Лихтенштейна чаще всего встречается имя той, которая стала невольной виновницей трудов и забот, положенных на расшифровку дневника князя. Пушкина — Мария Александровна Мусина-Пушкина. Фридрих ни разу не называет её по имени, а только по второй части фамилии. Впрочем, так было принято тогда в обществе. Наталья Николаевна всегда звала мужа по фамилии — Пушкин. Помните, как в беспамятстве кричала она у постели умершего: «Пушкин! Пушкин! Ты жив?!»

Только артикль перед фамилией помогал понять, о ком идёт речь в дневнике — мужчине или женщине. А иногда, когда Фридрих опускал артикли, на помощь приходила интуиция. Князь Фридрих был знаком и с мужем Мусиной-Пушкиной. Он и вся его компания подтрунивали над Иваном Алексеевичем — человеком неумным и, по словам гр. Фикельмон, скучным, — так что от всего сердца можно посочувствовать его жене. Молодые люди наносили визиты только супруге и демонстративно отклоняли приглашения обжоры Мусина-Пушкина на семейные обеды или ужины. Графиня нравилась Фридриху, как, впрочем, нравились ему все красивые женщины. У них был очевидный флирт. Мария Александровна соперничала из-за Фридриха с Еленой Завадовской. Приревновала его к Закревской. Одновременно Фридрих ухаживал за красивой женой графа Павла Медема, нравились ему также Наталья Строганова, Мари Пашкова, княгиня Зинаида Юсупова. Он был очень серьёзно влюблён в «Малышку» — Софью Урусову, и никак не мог сделать выбора между ней и Адель Тизенгаузен — будущей женой Стакельберга. Казалось, ни одна светская красавица не была оставлена им без внимания. Всех этих женщин мы уже знаем по дневнику Долли Фикельмон. Любопытно увидеть их глазами Лихтенштейна.

С Мусиной-Пушкиной и Урусовой Лихтенштейн виделся почти ежедневно. Только однажды, в конце мая, после маленькой ссоры с графиней, князь «выдерживал характер». После примирения записал: От Миделтона отправился к Пушкиной. Она приняла меня очень мило и упрекала совсем немного. Я думаю, что поступил правильно, не появляясь у неё долго (всего неделю!). В течение полутора месяцев — с начала июня до средины июля — не было упоминаний и об Урусовой — в это время она сопровождала императрицу в путешествии по Европе — Вена, Берлин, знаменитые минеральные источники. Герцен потом подсчитал, во что обошёлся России этот грандиозный, с сотнями слуг, с невиданной на западе роскошью, выезд царицы за границу.

Князь очень лаконично отмечал свои петербургские встречи. Но тем не менее из разрозненных скудных сведений вырисовываются образы многих наших знакомцев. Светские дамы, о которых так подробно писала Фикельмон, в записях Фридриха представляются человечнее — проще, естественнее, без той холодности, гордости, надменности, которую они разыгрывали в обществе.

23 марта (11.03). Урусова после болезни снова стала выезжать. Мы устроили небольшую вечеринку у Пушкиной. Княжна Урусова привезла свой маленький альбом с карикатурами, которые Франц нашёл исключительно удачными. Пока мы сидели, я сделал одну на Долгорукого. Малышка была очень хороша.[220]

1 апреля (19.03) В час дня мы были в Эрмитаже, и обе Пушкины[221] уже ждали нас там. Затем мы долго ходили по залам. Встретили французского посла с г-ном Альдегондом[222], но они оба были слишком погружены в осмотр. Малышка пришла очень поздно, т.к. была у императрицы, которая ей сообщила, что возьмёт её с собой в Берлин. Наконец она появилась, и мы все направились к Пфау. Он очень суетился. Посол тоже пошёл с нами. Однако он безуспешно пытался разыграть Пушкину[223]. Потом мы осматривали библиотеку Вольтера. Все дамы слишком устали. И Малышка пригласила нас к себе в комнату, которая поистине прекрасно обставлена. Мы оставались у неё несколько часов кряду. Это были одни из самых чудесных предобеденных часов, которые я когда-либо проводил. Малышка была очень мила. Только посол сердил меня. Его шуточки были в самом деле грубоваты. Вечером мы все отправились к Лавалям. Мортемар через Бургуэна[224] извинился перед ней. Я говорил с Левашовым, он ещё вчера предложил мне поехать на карусели верховой езды. Сегодня он мне снова повторил приглашение. Малышка обещала быть моей дамой.

2 апреля (20.03). Парад. Сегодня была первая попытка участвовать в каруселях, выступал в паре с Закревской. Вечером был у Татищевой. Она чувствовала себя такой усталой после путешествия, что принимала лёжа на банкетке. Затем к старой Гидре, и под конец вечер у Краммера[225].

4 апреля (22 марта). Парад. С Галеном поехали к Полунянской, чтобы её поздравить, и затем к Пушкиной. Там был и Рябчик[226], с ним Урусова спорила из-за кого-то, которого она защищала с таким рвением и жаром, что я был совершенно восхищён ею. Если бы мог, после сегодняшнего вечера я немедленно бы женился на ней.

26 апреля (14.04). Пасха. Был большой парад на площади между Зимним дворцом и Адмиралтейством. Императрица наблюдала парад с балкона. Вечером отправился к Пушкиной. Когда я пришёл, она ещё не спустилась. Затем подошла Малышка, и только через десять минут она сама. Появись она раньше, я бы попробовал своё счастье в «Кристус вас крест» («Христос воскрес»).

По поводу православного обычая христосоваться Лихтенштейн рассказывает ещё один презабавный случай. Он связан с Елизаветой Михайловной Хитрово — старой Гидрой, как иронично называл её молодой князь. Она была в том возрасте, про который на Руси говорят «баба ягодка опять!». Привычка оголять свои пухленькие плечи, над которой потешались все её друзья, была не единственной слабостью женщины критического возраста.

28 мая (16.05). С Салисом отправился к Миделтону, а затем к Хитроф. Когда я вошёл, она спросила меня: «Avez vous fait beaucoup de „Christos vas chresf“?» (Достаточно ли вам представилось случаев христосоваться?), и, так как я сказал «нет», пришлось мне это делать со старым, похотливым человеком. «Je vous l'apprendrais» (Я вас обучу). При этом я зажмурился. Салис, схватясь за голову, громко смеялся. Она прижала меня к себе руками. Делала она это намного охотнее меня.

В городе много сплетничали по поводу другой привычки Хитрово — принимать визитёров в постели. Такая возможность увидеть сорокапятилетнюю женщину в неглиже выпала и князю Фридриху.

20 марта (8.03). После обеда отправился к Хитроф. Она ещё была в кровати, но тем не менее приняла меня. Я познакомился с её сестрой.

Узнаем мы также, что в салоне Елизаветы Михайловны велись не только просвещённые разговоры.

24 марта (12.03). Затем мы были на вечеринке у Хитроф. Играли в жмурки. Я очень хорошо провёл время с Тизенгаузен (Адель).

Елизавета Михайловна любила опекать людей. Она властно и цепко взяла под своё крыло Пушкина. Обещала покровительство — своё и дочерей — Наталье Николаевне. Шефствовала и над молоденьким князем. Приглашения Лихтенштейна к ней в дом следовали одно за другим. Она перезнакомила Фридриха со своими сёстрами, племянниками, племянницами. Вряд ли делала это бескорыстно — князь был красив, богат, из очень знатного рода европейских суверенов. А у неё на руках была засидевшаяся в девицах Екатерина, её многочисленные на выданье кузины — по линии Кутузовых, Тизенгаузенов, Толстых, Хитрово. Елизавета Михайловна вела тонкую дипломатию — по очереди знакомила девиц с Фридрихом. Между прочим, сёстры Адель и Елена весьма ему приглянулись. Они были умные, красивые, стройные, длинноногие. Даже слишком длинноногие для вкусов того времени. О сёстрах Тизенгаузен Жуковский как-то сказал: «Они очень хороши, но жаль, что нижний этаж вверх просится!»

Вначале князь флиртовал и с Еленой, и с Аделью. Однажды на обеде у сестры Хитрово оказался за столом между ними. Развлекался чудесно. Сказал девушкам, что все свои петербургские впечатления записывает в дневник, который ежедневно ведёт вот уже десять лет. Даже обещал им его показать, если они того пожелают. Вернувшись домой, записал:

Они исключительно приятные девушки, особенно вторая Адель. Елене я показал карикатуру Салиса и обещал ей её подарить.

Сёстры отличались весьма пылким темпераментом. Обе были неравнодушны к Лихтенштейну. Как-то раз на балу у Лавалей Фридрих танцевал с Еленой. Было очень оживлённо. Ужин был роскошный. Я совершенно выбился из сил, танцуя контрданс с Еленой Тизенгаузен.

Но вскоре Елена выпала из его списка. 16 (2) мая после придворного бала князь навестил Тизенгаузенов и узнал о — пока ещё тайной — помолвке Елены с Захаржевским. Генерал-лейтенант Григорий Андреевич был комендантом Зимнего дворца, толстым человеком, очень тупым и скучным, к тому же не очень богатым, по словам Смирновой-Россет. Князь Фридрих, кажется, вздохнул с облегчением — не придётся больше раздваиваться хотя бы между сёстрами. Через четыре дня его вновь пригласили к Тизенгаузенам — приехал брат поздравить сестру с помолвкой.

Мы немного танцевали, поздравления были очень тёплыми. Адель — убийственная девушка. Я думаю, что она очень расположена ко мне. Мы могли бы безумно влюбиться друг в друга.

О пылкости кузины писала и Фикельмон:

Может, это и хорошо для её страстного темперамента, живого и немного необузданного характера — провести жизнь возле разумного, уравновешенного и спокойного человека. Долли имела в виду будущего мужа Адель.

На приёме у французского посла Мортемара во время ужина Адель показала Фридриху пророчество его жизни, собственноручно записанное ею со слов одной старой предсказательницы. Внимание девушки растрогало молодого человека, и, вернувшись к себе, он отметил в дневнике:

Несмотря на то, что мать запретила ей делать это, она дала мне его переписать дома. Она — великолепная девушка и могла бы стать истинно хорошей и приятной супругой.

От проницательной Долли Фикельмон не укрылись их отношения.

Адель Тизенгаузен — чудесная подруга. Остроумная и милая и всегда весела. Она и Фриц Лихтенштейн немного флиртуют.

Забегая вперёд, скажу — ни на Адель, ни на Софи Урусовой Лихтенштейн не женился. Как уже знаем из дневника Фикельмон, Адель в ноябре 1832 г. вышла замуж за графа Стакельберга, человека значительно старше её, вдовца с семилетней дочерью. Я позволю ещё раз повторить его портрет, нарисованный Долли:

Ему 38 лет; он некрасив, но умён и образован, с цивилизованными взглядами на жизнь, отличной репутацией и большим состоянием. Она выходит замуж без любви, но убеждена, что нашла для себя подходящего человека. — Эта запись сделана после знакомства графини Фикельмон со Стакельбергом в ноябре 1832 г. А в январе, получив от кузины письмо, Долли отметила:

21 января 1833 г. Адель в Дерпте, довольна своей судьбой, любит мужа и в восторге от его хорошего характера. Дай Бог ей счастьяI

Красавица Софи Урусова вышла замуж ещё позже, 28 января 1833 г., за поручика Гродненского гусарского полка, флигель-адъютанта князя Леона Людвиговича Радзивилла. Он был моложе на четыре года своей двадцатидевятилетней невесты. Софи притворялась безумно влюблённой в него.

Перегорев юношескими порывами к женитьбе, князь Лихтенштейн не спешил обзаводиться семьёй. Он степенно делал карьеру. Дослужился до чина генерал-майора, в 1850 г. стал кавалером ордена Золотого руна, фельдмаршал-лейтенантом австрийских войск — таким он изображён на портрете этого года. Он имел собственный гусарский полк № 13. Женился очень поздно — в 1848 г., на австрийке Софи Лёве. Тоже не первой молодости — ей было 33 года. В 1866 г. жена умерла, до конца жизни (скончался 1 мая 1885 г.) князь Фридрих оставался вдовцом.

Но вернёмся в пору его беззаботной петербургской жизни. Среди женщин, которые нравились Лихтенштейну, была и Елена Завадовская — одна из первых петербургских красавиц. Приятная, милая, великолепная. И ни разу — холодная, бездушная, скучная, как говорила о ней Фикельмон. Очень часто наведывался к ней, иногда без приглашений. Уже в апреле отношения у них были настолько дружескими, что холодная как ледышка Елена обрушилась на него с упрёками — за то, что так долго не появлялся, ни разу не навестил её во время болезни и она чувствовала себя совсем покинутой. С Еленой Завадовской и Марией Мусиной-Пушкиной Фридрих гулял в Летнем саду, по Невскому, Английской набережной. Мелькают записи о загородных прогулках, пикниках. О поездке на корабле в Екатерингоф. У князя появилась постоянная компания — Мусины-Пушкины, Завадовские, Лавали. Иногда присоединяются Закревская, Донауровы[227], Василий Кутузов, Витгенштейн. С ними он ездил в Кронштадт и Петергоф. Они осматривали достопримечательности, обедали, танцевали.

В мае 1829 г. в Петербурге открылась выставка русских промышленных изделий. А при ней биржа товаров с дегустационным залом. Лихтенштейн проявил большой интерес к экспозиции. Осматривал её — то в обществе Мусиной-Пушкиной, то в компании с графинями Медем и Завадовской. Там выставлены прекрасные вещи, но не оригинальные, а подражательные, — отметил князь Фридрих.

А вот ещё одна интересная подробность в отношениях князя и прекрасной Елены — он сделал ей подарок:

20 июля (8.07) С Кайзерфелъдом отправился обедать к Завадовской. Я принёс ей вещи из белого дерева, которые получил из Вены.

Между приятельницами Мусиной-Пушкиной и Завадовской пробежала чёрная кошка. Лихтенштейну выпала роль посредника в их примирении.

22 июля (10.08.) на вечере у Лавалей к князю подошла Мусина-Пушкина и потребовала объяснить ей, что имеет против неё Завадовская. Подобное же поручение Елена возложила на Лерхенфельда. Об этом через два дня князь докладывал Марии Александровне. В конечном счёте всё выяснилось — в сущности, ничего не было ни у той ни у другой.

Дамы сплетничали и вмешивали в свои интриги молодого князя. Заметив интерес Фридриха к Закревской, Мусина-Пушкина поспешила, под строгим секретом, передать ему светские толки о беззаконной комете. Князь принял её рассказ за особую степень доверия к себе.

Она говорила мне о Закревской и о многих других. Потребовала, чтобы я обещал, что никому не скажу об услышанном, — записал он 9 июня (28.05).

Таким образом, впервые в мемуаристике мы находим документальное подтверждение сюжету стихотворения Пушкина «Портрет».

И мимо всех условий света

Стремится до утраты сил,

Как беззаконная комета

В кругу расчисленном светил.

Пушкинисты относят его к Закревской. Мне кажется — об этом уже шла речь, — оно посвящено К. Собаньской. В данном случае даже не столь важно кому. Восхищает точность пушкинского выражения — в кругу расчисленном светил. Новые сведения из дневника Лихтенштейна о Мусиной-Пушкиной, Завадовской и других дамах позволяют лучше понять мысль Поэта — этот круг, где каждое, далеко не безгрешное, светило движется по своей узаконенной орбите. В пределах этой системы нет места для вторгшейся беззаконной кометы.

Как ни неискушён был Фридрих в дамских интрижках, кое-что понимал — Мусина-Пушкина ревновала его к другим женщинам:

5 июня (24.05) На выставке была мадам Медем с сёстрами.[228] Пушкину это ужасно заинтриговало — она допытывалась, с кем я там виделся.

Мария Михайловна Медем — красивая, исключительно приятная, чудесная женщина, милая и естественная — также была объектом внимания Лихтенштейна. С ней он познакомился у её сестёр Балугьянских.

— Я думаю, что, если она однажды кого-нибудь полюбит, будет любить его всем сердцем. Ей всё было бы нипочем. Только о нём одном бы и думала, — записал князь 12 июня (31 мая).

Машенька Балугьянская (1804 г. рождения) — дочь профессора Петербургского университета М. А. Балугьянского. Как и её сестра Александра — институтская подруга Россети. Ко времени знакомства с князем уже была женой графа Павла Ивановича Медема (1800—1854) — чиновника Министерства иностранных дел, позднее сотрудника посольств в Париже, Берлине, затем посла в Лондоне, Штутгарте, Вене. Долли Фикельмон в одной из записей (17 января 1831 г.) рассказывает о интимных отношениях Медема с Шуваловой. И добавляет:

Этот Поль Медем умён, и, мне кажется, у него сильное желание сделать блестящую карьеру. Он уже играет определённую роль при Нессельроде. Граф и графиня[229] как будто тоже увлечены им, и в Министерстве иностранных дел Медем уже представляет силу.

Надо отдать должное и проницательности молодого Лихтенштейна — он сумел понять (а может, подсказала всё та же Мусина-Пушкина), что сердце Марии Балугьянской ещё не изведало любви и что брак с графом Медемом заключён по рассудку.

Об отношении Медема к Пушкину сохранились весьма противоречивые сведения. Андрей Карамзин в приписке к своему письму матери от 28 (18) февраля рассказывает, что Медем, сотрудник прусского посольства в Берлине, чуть не выцарапал глаза Смирнову за то, что он назвал Пушкина l’homme le plus marquant en Russie (человеком наиболее замечательным в России), и прибавил (привожу эти слова в переводе с франц.): Пушкин писал изящные стихи, это правда, но его популярность произошла только от его сатир против правительства[230]. Свидетельство же самой Смирновой говорит об ином: Когда Медем был послан министром при австрийском императоре, княгиня Меттерних позвала его обедать и сказала, что будет Геккерен, друг Дантеса. Медем отвечал: «Madame, chaisissez entre la Hollande et la Russie» (Мадам, выбирайте между Голландией и Россией), никогда не встречал Геккерена и называл (дальше привожу его слова в переводе): «Этот нечестивец не должен был жить, он оскорбил законы природы. Голландии должно быть стыдно, что её представляет такой человек»[231].

В цветнике женских имён мелькает в дневнике князя и имя Натальи Строгановой. 13 (1) марта Фридрих записал: Ходил со Строгановой кататься на «Английские» горки. Вскоре он познакомился и с её деверем Сергеем Строгановым — он недавно возвратился из Вены и привёз Фридриху письма от родных. Сергей Григорьевич служил штаб-ротмистром в л.-гв. гусарском полку. Очень интересный человек, — отметил Лихтенштейн. Они быстро сошлись. Князь частенько заглядывал к нему на вахту. Вместе обедали, рассуждали о политике. Сергей Григорьевич весьма критически относился к генерал-фельдмаршалу Дибичу, ругал его за слишком раздутую сводку об осаде Силистры, резко отзывался о его бездарных действиях на Балканах. Строганов сообщил Лихтенштейну о поражении одной из частей русской армии (возглавляемой генералом Ротом) в сражении с турецким визирем 5 мая 1829 г. Петербургские газеты писали о потерях — погибло множество солдат, русский генерал — князь не называет его имени, турки захватили 7 пушек и множество знамён. Состояние духа у всех подавленное, но ненависть к Дибичу столь велика, что здесь довольны исходом дела. — Запись 10 июня (29.05).

Сведения о Наталье Строгановой скудны — князь помечал свои визиты к ней, прогулки в её компании, упомянул о её продолжительной болезни в марте. Сообщил, что часами болтал с этой исключительно приятной дамой и что она принимала его по-свойски, лёжа на банкетке. Но в сущности ничего нового и значительного мы не узнали из дневника Лихтенштейна о женщине, оставившей след в биографии Пушкина.