Продолжение не следует

Новая датировка меняла многое. Большая часть записей относилась к тому периоду, когда графини Фикельмон не было в Петербурге. Общество князя Лихтенштейна составляли военные, сотрудники австрийского посольства, несколько светских знакомых. Среди них — Гурьевы, Мусины-Пушкины, Лавали, Е. М. Хитрово и её сестра Анна — жена генерал-майора Н. 3. Хитрово, Адель и Елена Тизенгаузены, Елена Завадовская, София Урусова, Александра Сенявина… И конечно же, Геккерен, который заманивал к себе в сети всех красивых молодых людей. Знакомые всё лица из пушкинского окружения! Очень скоро почти со всеми князь Фридрих был на короткой ноге. Приезжал к ним в дом без приглашения. Иногда даже его бесцеремонно выставляли. Любезничал с дамами, оставался у них обедать. Выезжал с ними на прогулки. Катался с горок на санках. По вечерам танцевал на балах. В этом суматошном распорядке дня, начинавшемся с обязательного присутствия на парадах[206], не было места для Пушкина. Он мог встречать Поэта средь какого-нибудь шумного бала, но вряд ли они были знакомы. К тому же в мае 1829 г. Пушкин уехал на Кавказ. И появился в Петербурге только в десятых числах ноября.

Впрочем, я обнаружила косвенное подтверждение их встречи. Для этого вновь придётся обратиться к уже рассказанному выше эпизоду из мемуаров А. О. Смирновой-Россет.

В доме на Английской набережной молодая супруга Ивана Григорьевича Сенявина устроила уютное гнёздышко. Объявила, что запросто принимает у себя по утрам. Она выписывала из Франции журнал «Revue des Deux Mondes» («Ревю двух миров»). Просвещалась по части светской заграничной жизни. В журнале вычитала о новой моде — представлять в салонах «живые картинки». И, кажется, первой ввела её в петербургской столице. Смирновой особенно запомнилось то представление в доме Сенявиной, в котором она сама принимала в них участие и пожинала лавры. В сцене «Уроки музыки в Торбюри» Россети, в платье с широкими, отороченными кружевом рукавами, с длинными локонами вдоль нарумяненного лица, сидела за покрытым ковром столом и слушала музыку. Граф Гаген, секретарь прусского посольства, изображал играющего на виолончели музыканта. Софи Урусова, которую забыли нарумянить, стыдливо прикрывала нотами лицо. Картинка восхитила присутствующих, и они заставили исполнителей дважды повторить её. Затем настал черёд Завадовской. Она представляла сцену «Мать Гракхов». Потом я в итальянке, — вспоминала Александра Осиповна, — в крестьянском итальянском костюме сидела на полу, а у ног моих Воронцов-Дашков в костюме транстевера лежал с гитарой. <…> Большой успех, и повторяли три раза…[207] После представления все присутствующие, не переодевшись, отправились в каретах (если память не изменила Смирновой — ведь рассказывала об этом много лет спустя) к Карамзиным, где танцевали под аккомпанемент тапёра. У Карамзиных был Пушкин. По своему обыкновению, стоял у косяка двери. Вдруг подошёл к Россети и пригласил её на мазурку. Вероятно, это была одна из первых их встреч. — Как хорошо вы говорите по-русски! — удивился Поэт. — Ещё бы, мы в институте всегда говорили по-русски, нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски… Дальше разговор продолжался по-французски. — Но вы итальянка? — спросил он. Она ответила, что не принадлежит ни к одной нации, и объяснила ему почему…[208]

Лихтенштейн был завсегдатаем салона Александры Сенявиной, обедал у них в доме, часто играл в карты. Хозяйку находил красивой и приятной женщиной, но, пожалуй, она осталась единственной, за кем он не волочился. В тот вечер, когда представлялись живые картинки, он был у Сенявиной. И вернувшись, домой, описал этот эпизод в своём дневнике. Оттого его рассказ более достоверен, хотя не столь живописен и предельно лаконичен. Но главное — теперь мы знаем точную дату этого события.

2 марта (18 февраля по старому стилю). Парад. Вечером были Tableaux (картинки) у Сенявиной. «Дидо» — Завадовская, Пушкина и Пасмакова[209]. «Фламандские картинки» — Урусова, Россети, Гален[210]. «Святая Сесилия» — Гурьева, Жлолинищева[211], Россети, Тизенгаузен, я, Лагренэ, Сюлливан. «Портреты» — Завадовская, «superbe» (великолепна — франц.). Тизенгаузен, фон Ринс, Миделтон и Сен-Жермен. После этого были танцы. Лобковиц не присутствовал[212].

Оба рассказчика говорят о танцах, которые состоялись после представления «живых картинок». Лихтенштейн не уточняет, где танцевали. Но если в самом деле у Карамзиных, значит, князь видел там Пушкина. В Петербург Лихтенштейн приехал 7 февраля. С тех пор не прошло и месяца. Ни русского языка, ни русской литературы он не знал. Имя Пушкина ничего ему не говорило. Всё его внимание было приковано к хорошеньким женщинам. Смирнова в своём рассказе упомянула, что у Карамзиных все кавалеры были заняты и она осталась без партнёра. Вот именно тогда к ней подошёл Пушкин. Мог ли порхающий с цветка на цветок молодой князь заметить какого-то невзрачного с виду, угрюмо подпирающего дверь человека?! Он познакомился с ним позднее в салоне Фикельмон. И как помните, Долли называет обоих в числе ряженых, объезжавших на святках, 12 января, петербургские дома. Потом вся компания вернулась к посланнице домой на ужин. Общительный, любознательный и весьма разумный для своих 22 лет князь (в этом убеждаешься, читая его рассуждения о состоянии русского флота, армии, судостроения, промышленности, о военных операциях на Балканах) не мог не привлечь внимания Поэта. А необыкновенная одухотворённость речей Пушкина не могла не впечатлить пылкого юношу. Но, увы, обнаруженные в Лихтенштейне петербургские записи князя обрываются 1 августа (20 июля по старому стилю). Найти продолжение дневника пока не удалось. А оно существовало. В конце первой тетрадки князь отметил, что впредь будет отмечать только особенно важные события.

У Лихтенштейнов в Австрии было несколько замков. И в каждом из них были семейные бумаги. Резиденция княжества раньше находилась в Холленеге в австрийской провинции Штирия. Княжеский архив был захвачен советскими оккупационными войсками и в 1945 г. на двух грузовиках вывезен в Советский Союз. Ещё до вступления русских в Вену князь Лихтенштейн успел перевезти документы из своей венской придворной канцелярии в Вадуц.

Остаётся только сожалеть, что пушкинистика лишилась второй части дневника, где, возможно, были зафиксированы встречи и беседы с Поэтом. Однако и сохранившиеся 35 страничек машинописного текста содержат любопытные штрихи к портретам людей из близкого круга Пушкина. Женщин, которыми он восхищался, мужчин — друзей и врагов: Фикельмоны, сотрудники австрийского посольства, французский посланник герцог Мортемар[213], Юсупов, «Рябчик» — Голицын, Геккерен, братья Строгановы, Сухозанет…