Сколько богов, и богинь, и героев!

Фикельмон словно вдохнула жизнь в бездушных манекенов с картины Г. Чернецова «Парад на Марсовом поле». Они задвигались, заговорили, закокетничали, защеголяли, закружились в танцах, засплетничали, завысокомерничали — одним словом, стали делать то, в чём так искусен человек. Дневник Долли стал ожившим парадом петербургского общества. Дамы, как и полагается, шествуют на этом параде впереди. А красавицы в первой шеренге.

В воскресенье у нас в доме был приятный обед в присутствии красивых женщин: мадам фон Витгенштейн, Завадовская, Пашкова-Баранова и Шувалова. Все они красивы — каждая по-своему. Самая приятная из всех госпожа Пашкова. Она кажется доброй, естественной и умеет вести беседу. Абсолютная непретенциозность делает графиню Витгенштейн ещё красивее и поистине очаровательной. Она — олицетворение чистоты и счастья. — Запись 18 апреля 1830.

22 декабря 1832 г.: 17-го мы давали наш второй большой приём. Он удался, как и первый. Все красивые женщины блистали, особенна Текла (Шувалова. — С. Б.) и княгиня Суворова, но она — не мой тип красоты. В выражении лица у неё есть какая-то суровость, хотя она представительница белокурого типа женщин. Может быть, у меня создалось такое впечатление из-за того, что я её знаю как капризную и не очень добрую особу. У мадам де Сталь — итальянский тип красоты. Малышка Потёмкина вернулась из поездки к гробу своего мужа. Она доброе и красивое дитя и так молода, что непременно должна выйти замуж ещё раз; её семья не оказывает ей никакой поддержки в обществе, а у неё самой ещё не хватает опыта, чтобы закрепиться в нём. Позавчера обедали у Сенявиных. Она хорошо восстанавливается после родов. У неё очаровательная головка.

Итак, Фикельмон назвала самых красивых женщин Петербурга в начале тридцатых годов: Стефания Витгенштейн, Мария Пашкова, Елена Завадовская, Текла Шувалова, Любовь Суворова, баронесса Елена Сталь-Гольштейн, пока неизвестная нам малышка Потёмкина, Александра Сенявина. Позднее Долли добавит к этому списку и других, о которых я уже рассказала, — Натали Пушкина, София Урусова, Мария Мусина-Пушкина. Сюда же причислила и княгиню Зинаиду Юсупову, Амалию Лерхенфельд. Будут мелькать в дневнике имена и просто красивых дам — прелестных, очаровательных, заслуживающих внимания — среди них Александра Россети, Любовь Борх, Елена Белосельская, Наталья Строганова, Надежда Соллогуб, Елизавета Мейендорф, сёстры Тизенгаузен. Но в первую десятку включены самые прекрасные, совершеннейшие, так сказать, женщины без изъяна.

Начну рассказ с дамы приятной во всех отношениях — Александры Васильевны Сенявиной (урождённой д’Оггер), жены Ивана Григорьевича Сенявина — славнейшего малого, моего приятеля, как сказал о нём Пушкин в письме к брату из Одессы. Сенявин — адъютант Воронцова. В Петербурге уже был полковником в отставке. Поддерживал приятельство с Пушкиным и в столице. Поэт не забыл включить его в список лиц, которым рассылал визитные карточки к новому 1830 году. О представлении живых картинок в доме Сенявиных на Английской набережной рассказала Смирнова-Россет. Отметила Завадовскую в сцене «Мать Гракхов» — в величественной позе возлежала графиня на кушетке, за её спиной стояли дети Сенявиной, изображавшие сыновей Гракха. Прекрасная Елена восхитила всех спокойной грацией. Осталось только неясно, присутствовал ли здесь Пушкин. Но у Карамзиных он точно был. Свидетельство Смирновой: Затем, не сняв костюмы, вся компания направилась к Карамзиным на танцы под аккомпанемент тапёра. Все кавалеры были заняты, один Пушкин стоял у двери и предложил мне танцевать мазурку. Мы разговорились, и он мне сказал: «Как вы хорошо говорите по-русски».

Долли не было среди гостей Сенявиной. Потом из дневника Фридриха Лихтенштейна узнаем, что этот вечер состоялся ещё до приезда Фикельмонов в Россию. С Александрой Васильевной посланница познакомилась на каком-то приёме. И сразу же записала своё впечатление — существо из газа и бантиков. Но скоро это воздушное создание покорило посланницу очарованием, умом и непосредственностью — прелестная и единственная из женщин, которая мне близка по духу… Она столь мила и любезна, что не любить её невозможно. Они быстро подружились. Когда Сенявина уехала в заграничное путешествие, Долли скучает, без неё в компании — брешь, которую некем заполнить… Сенявина вернулась, Фикельмон в восторге — она снова здесь, ещё прелестнее и живее. Несколькими днями позже отметила: У неё прелестное лицо и манеры, и я её действительно люблю. Фикельмон отличает и её сестру баронессу Елизавету Мейендорф — ещё одну светскую приятельницу Пушкина: Высокая, с стройной осанкой. В зависимости от вкуса она может сойти в равной степени и за красивую и за непривлекательную. Я нахожу её красивой. Она весёлая, живая, кажется остроумной, несколько ироничная и самоуверенная… Через несколько дней ещё одна запись о сёстрах: Они так привязаны друг к другу, что просто трогательны. Мадам Мейендорф — приятная компаньонка в обществе, её весёлость и живость заряжают окружающих; я всегда охотно буду принимать её в своём салоне. Но Сенявина — более привлекательна; у неё прелестное лицо с какой-то смесью кротости и очаровательной живости.

30 апреля 1830 г. Мейндорфы уезжают в Париж. Камергер Александр Казимирович, чиновник Департамента мануфактур и внутренней торговли, назначен представителем во Францию, где, по свидетельству современников, исполнял роль русского агента.

Сегодня простилась с Бетси Мейендорф, которая уезжает в Париж, месту назначения её мужа. Мне очень жаль с нею расставаться; она очаровательно весела и вносит в салоны оживление. Она и её сестра — единственные дамы в Петербурге, которым присуща естественность европейцев. Здесь же все женщины скованны, суетны и претенциозны.

О супруге Сенявиной, славнейшем малом Иване Григорьевиче, Фикельмон сказала жёстко, но, видимо, справедливо, со свойственным ей умением видеть нутро человека:

Мадам Сенявина печальна и уныла, и, по-моему, причина этому исключительная невзрачность её супруга; в самом деле для женщины с душою это чувство превосходства над мужем равносильно несчастью.

Неожиданно сквозь показное, наигранное очарование в Сенявиной вновь проглянуло существо из газа, цветов и бантиков. Долли как-то сказала о себе: Я читаю по лицу человека. За эту проницательность её и звали сивиллой. Вспомним сбывшиеся предсказания о H. Н. Пушкиной. Её первое впечатление о Геккерене. Но иногда графиня поддавалась очарованию масок, которыми люди в театре жизни прикрывают свою сущность. Маскарадный эффект зависит от ума, хитрости, воспитания человека. И, как правило, обратно пропорционален его духовности и душевности. В беде человек лучше всего познаётся. Летом 1832 г. заболела сестра Долли — Екатерина. Боли в груди, кашель — симптомы пневмонии. Из-за болезни осталась в городе. Фикельмон же с семьёй переехала на Чёрную речку. Лечивший Екатерину Арендт предупредил, что за больной требуется тщательный уход. Долли ежедневно ездила в город навещать больную. Погода стояла холодная, будто октябрь на дворе. Елизавета Михайловна тоже расхворалась — очередной нервный кризис. Долли борется с меланхолией.

Каждый вечер приходят гости, но, когда у тебя тревожно на душе, всё становится таким бесцветным, неинтересным; беспокойство о тех, кого мы любим, — медленный яд, разрушающий всякое общение ума. Салонные приятели становятся тогда неприятными. Человек нуждается в искренней заинтересованности, в таком друге, который разделяет твои беды, а не маскируется показным сочувствием. Мне кажется, нет ничего злосчастнее обнаружить подобное показное приятельство там, где ты надеялся, что оно искренное. Подобное случилось с Сенявиной. Она показывала себя такой милой, что я поверила в её нежность ко мне и всем сердцем отвечала ей тем же. Но с тех пор, как разболелась Екатерина, маска спала с её облика. Теперь я вижу, что она из той категории женщин, которых князь Меттерних называет бабёнками, существами из газа, цветов и бантиков[100].

Первые, интуитивные впечатления о людях в конечном счёте всегда оказываются верными. Случай с Сенявиной ещё раз подтверждает эту старую истину. В отношениях с ней Фикельмон исчезла искренность, осталось светское общение. Долли продолжает фиксировать события её жизни. 10 октября 1832 г. отмечает: Сенявина благополучно разрешилась девочкой. И добавила: Общество массово рожает в этом году. С беспокойством ожидаем освобождения от беременности императрицы. <…> Я всё сильнее привязываюсь к ней, потому что нахожу в ней всё больше доброты, великодушия, милосердия, благодетельности — истинный ангел! Дай ей Бог долгой жизни для счастья России!

Фикельмон была весталкой красоты. Потому любила украшать свой салон красивыми женщинами. В 1832 г. в её обществе появляется новое лицо — маленькая Потёмкина — доброе и красивое дитя. Она недавно овдовела. Её мужем был генерал-майор Яков Алексеевич Потёмкин (1781—1831), дальний родственник светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического, герой Отечественной войны 1812 г. У русского царя в чертогах есть палата, где средь начальников народных наших сил, покрытых славою чудесного похода и вечной памятью Двенадцатого года. Пушкин много раз посещал Военную галерею Зимнего дворца. В ней был и портрет Я. А. Потёмкина. Герои 1812 г. вдохновили Поэта на стихотворение «Полководец».

Нередко медленно меж ними я брожу,

И на знакомые их образы гляжу,

И, мнится, слышу их воинственные клики…

Я. А. Потёмкин сражался во всех войнах, выпавших на его недолгий век. Он участвовал в боях под Аустерлицем и Фридландом, в русско-шведской войне 1808—1809 гг. В 1812 г. командовал егерской бригадой в армии Барклая де Толли, затем л-гв. Семёновским полком. Сражался он и на турецком фронте в 1828—1829 гг. В награду получил пост военного губернатора Волынской и Подольской губерний. Его последним полем сражения стала Польша.

Фикельмон в дневнике рассказала о встрече с генералом на обеде у княгини Белосельской-Белозерской 23 марта 1830 г.

Я сидела между генералом Сухозанетом и генералом Потёмкиным. Первый мне показался довольно безличным; второй по крайней мере с претензией на ум; не знаю, по праву или без права. Он вдовец, жена его была интересной особой. Недавно он повторно женился на молодой и довольно красивой девушке из не очень родовитой, но богатой семьи, к тому же наследнице.

Как я завидую русским исследователям! В их распоряжении богатые архивы и десятки генеалогических справочников! Не поверите — в библиотеках Болгарии не существует ни одной русской родословной книги! От «Русского биографического словаря» сохранилось несколько отдельных томов. Выручает собственная картотека и домашняя пушкиниана. И прежде всего, справочник Л. А. Черейского «Пушкин и его окружение» — увы! — далеко неполный и неточный. Выезжаю на логике и интуиции. Чтобы установить личность Потёмкиной, потратила целый день на просмотр источников. Ничего не нашла. Выручила Долли Фикельмон. В её дневнике натолкнулась на следующий пассаж:

Генералу Мейендорфу для его положения в обществе не хватает только богатства, и он ищет богатую жену. Красивые глаза малышки Потёмкиной, видать, заставили его решиться, потому что он очевидно ухаживает за ней. Она понимает, что, прежде чем плениться её глазами, он пленился её деньгами. И это заставляет её сторониться его. Но в помощь Мейендорфу его довольно красивое лицо, известность, блестящая репутация военного и желание нравиться [101] .

Вот и всё. Долли ещё несколько раз упоминает и о Потёмкиной, и о Мейендорфе. Но ни слова о том, чем окончилось его ухаживание за богатой вдовушкой. Трудность атрибуции персонажей Долли в том, что она почти никогда не указывает их имён. В петербургском обществе в то время существовало три Мейендорфа — барон Александр Казимирович, муж Елизаветы Васильевны, урождённой д’Оггер. Его брат Пётр Казимирович, русский посланник в Берлине и Вене, женатый на сестре австрийского министра иностранных дел графа Буль фон Шауенштейн — графине Софье Рудольфовне[102]. И наконец, барон Егор Фёдорович (1792—1879) — командир л.-гв. Конного полка, генерал-майор — в ореоле славы, смелости и красоты, красавец дня, как пишет о нём Фикельмон. Черейский в справочнике называет имя его жены — Ольга Фёдоровна, урождённая Брискорн. Эта семья вошла в пушкинистику фактом присутствия Пушкина у них на балу 17 декабря 1836 г. Том самом балу, на котором он, выйдя из кабинета генерала в танцевальный зал, воскликнул: «Но где же он? Где?» Он имел в виду Дантеса. Пушкин был уверен, что в его отсутствие Дантес непременно вертится возле Натальи Николаевны…

Вновь просматриваю дневник Фикельмон. И опять удача:

Сестра Потёмкиной, недавно вышедшая замуж за Лёвшина, губернатора Одессы, не особенно красивая. [103]

Без всякой надежды заглядываю в справочник Черейского. Эврика! Глазам не верю: Вероятно знакомство Пушкина с женой Лёвшина, Елизаветой Фёдоровной, урождённой Брискорн.

Значит, генерал Мейендорф сумел-таки склонить малышку Потёмкину, сестру Елизаветы Фёдоровны Лёвшиной, выйти за него замуж! И зовут неизвестную Потёмкину (о ней — ни в одном источнике!) Ольгой Фёдоровной. В 1831 году ей было, по словам Долли, 20 лет. Значит, родилась в 1811 году. По сведениям Черейского, она умерла в 1852 г. на 41-м году жизни. Оказалось, что у её матери Ольги Константиновны (по первому мужу Струковой), вдовы тайного советника Фёдора Максимовича Брискорна, молодожёны Пушкины снимали свою первую квартиру в Петербурге на Галерной — с осени 1831 г. по весну 1832 г. Уф! День не пропал даром. В переписке родителей Пушкина с сыном и дочерью нашла упоминание о Брискорнах. И даже о свадьбе Потёмкиной. Вот оно: Г-жа Потёмкина выходит за Мейендорфа, — писала Надежда Осиповна дочери 29 декабря 1833 г. А 26 января 1834 г. сообщает о состоявшейся накануне свадьбе Ольги Фёдоровны с Мейендорфом[104]. Ниточка «Потёмкина» вытянула целую цепочку знакомых Пушкина — и саму малышку Потёмкину-Мейендорф, её мать Ольгу Константиновну, первого супруга Ольги Фёдоровны генерала Якова Алексеевича Потёмкина и второго — Егора Фёдоровича Мейендорфа, её сестру Елизавету — она тоже посещала салон Фикельмон, где могла встречаться с Поэтом, но главное, её мужа Алексея Ираклиевича Лёвшина, сослуживца Пушкина по Коллегии министерства иностранных дел в 1818—1820 гг., а затем по канцелярии Воронцова в Одессе. Впоследствии он стал товарищем министра внутренних дел, членом Государственного совета. Писатель, историк, автор многих трудов по этнографии, один из создателей Русского географического общества. Пушкин привлекал его к сотрудничеству в журнале «Московский вестник» Погодина. В нем в 1827 г. была опубликована статья Лёвшина о киргиз-кайсацком народе. Лёвшин, редактор русского отдела «Одесского вестника» (издавался на двух языках — французском и русском), опубликовал отрывок из путешествия Евгения Онегина — «Одесса». В примечаниях к «Истории Пугачёва» Пушкин ссылается на авторитетное мнение Лёвшина о происхождении яицких казаков, изложенное в книге «История и статистическое обозрение уральских казаков». Это исследование, по словам Пушкина, как и прочие произведения автора, отличается истинной учёностью и здравой критикою. В работе над «Пугачёвым» Пушкин пользовался трудами Алексея Ираклиевича.

Но завершим историю Потёмкиной. Счастье убелённого сединой генерала было коротким. Война в Польше разлучила молодожёнов. И вот юная и красивая генеральша уже во вдовьей одежде. Сострадательная Долли полна сочувствия к неопытной и неискушённой в светской жизни женщине, желает ей найти счастье в новом браке. Приглашает её на свои рауты и даже на вечеринки в тесном кругу близких друзей, помогает ей приобщиться к светской жизни. Это подтверждает запись Фикельмон 8 октября 1831 г.: Г-жа Потёмкина, вдова генерала, довольно часто посещает нас. Она очень нежная, робкая; ей всего 20 лет, и мы все находим её очень интересной. Семья Потёмкина встретила в штыки юную супругу генерала. Особенно недоброжелательна была к ней её ровесница-падчерица — фрейлина двора Софья Яковлевна Потёмкина. Возможно, из-за заслуг отца удостоилась чести попасть в персонажи картины Чернецова «Парад на Царицыном лугу». Фикельмон помогла Потёмкиной освоиться в петербургском обществе и реализовать своё пожелание — непременно выйти ещё раз замуж!

Ещё в свою первую петербургскую зиму на большом приёме у Станислава Потоцкого Долли заметила семнадцатилетнюю красавицу Марию Пашкову. Уже год, как Мария Баранова была замужем за штаб-ротмистром Кавалергардского полка Михаилом Васильевичем Пашковым. Пушкин был знаком с кавалергардом. Письмо П. А. Вяземского к Поэту (от 18 сентября 1829 г.): Молодой Пашков уверял меня, что он тому несколько недель видел у тебя запечатанное письмо на моё имя. В записках Долли портрет его жены: Красивое лицо на балах — мадам Пашкова, урождённая Баранова. Высокая, хорошо сложена, с грациозной и благородной походкой. — Запись 12 января 1830 г.

Красота её замечена в обществе. Первооткрывателем, как всегда, был император. На ужинах во дворце для императора накрывали отдельный столик на четыре персоны. За ним Николай ужинал с очередной фавориткой. Для приличия сажал своих ближайших прихлебателей — графа Владимира Адлерберга — директора канцелярии Главного штаба, и графа Алексея Орлова, командира лейб-гвардии Конного полка, позднее члена Государственного совета. Пашкова вскоре заняла «святое» место. Об этом писала Смирнова: Всю эту зиму он ужинал между Крюднер и Mary Пашковой, которой эта роль не нравилась. Рассказ Смирновой, вероятно, относится к 1833 г., когда в Петербурге появилась знаменитая красавица Амалия Крюднер. Мария Пашкова была скромницей, домовушкой, жила душа в душу со своим Мишелем, под строгим надзором кн. Татьяны Васильевны Васильчиковой. Она обмывала своих дочерей и жила очень просто, хохотала детским смехом, ездила по воскресеньям к своей бабушке в Смольный (директрисе института благородных девиц. — С. Б.) <…> и не помышляла о светских удовольствиях, — рассказывала Смирнова. Её ближайшими подругами были графиня Чернышёва и Текла Шувалова. Вскоре с ней подружилась и Фикельмон. Во второй половине 1831 г. Пашкова надолго исчезла из общества из-за беременности. 6 декабря Фикельмон записала: Мари Пашкова снова появилась в свете, красивая и немного располневшая, но всё-таки она очаровательна, с добрым выражением на лице. Вновь о ней 2 марта 1831 г.: Красоту Марии Пашковой дополняет очарование доброты и доброжелательства.

Долли привязалась к новой приятельнице. Сожалеет об отсутствии Пашковой на своём балу в посольской резиденции 19 февраля 1832 г.: Мэри вывихнула ногу, и её не будет средь нас весь оставшийся карнавальный период.

Запись во время Великого поста 1832 г.:Первая неделя прошла для меня довольно спокойно. Утро провожу в молитвах, а все вечера у мамы с её постоянными посетителями — Ленским, Алопеусом, Марселином Любомирским, Литтой, обоими Браницкими[105] и иногда Вяземским. Всё же один вечер провела у Шуваловой и ещё один у Мари Пашковой. Она выдаёт замуж свою сестру Луизу за Михаила Голицына. Этот брак устроился очень быстро, с его стороны — мало любви, со стороны Луизы — расчёт. Оба не очень богаты, но исполнены желания создать семью. Луиза — грациозная, милая, изысканная осанка и манеры, добрая и приятная. У Михаила довольно красивое лицо, мил, не блестит особым умом, не очень занимательный, но говорят, что чудесный человек; это будет брак, подобный многим другим.

Пушкин, кажется, позаимствовал историю со сватовством Луизы Трофимовны и Михаила Фёдоровича Голицына[106] — для финала «Пиковой дамы», а героине своей дал такое же имя: Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. Пушкин был знаком со многими представителями ветвистого рода Голицыных. Рассказ Сергея Григорьевича «Фирса» о тайне трёх карт, раскрытой ему бабушкой, использовал для сюжета «Пиковой дамы», а самого «Фирса» изобразил в образе Томского — внука старой графини, тоже списанной с Натальи Петровны Голицыной. Пушкинская Лиза была похожа на Луизу и внешностью: …она была в сто раз милее наглых и холодных невест. Луиза, по словам Смирновой — одной из лучших её приятельниц, была очень миленькая, умная, простая, не светская, несмотря что её балуют по-прежнему при дворе и в свете. Пожалуй, на этом их сходство и заканчивается. Но этот факт подтверждает, что Александр Сергеевич знавал не только Марию Пашкову, но и её сестру фрейлину Луизу Баранову…

Гр. Фикельмон продолжает отмечать малейшие подробности из жизни Пашковой: вторая беременность, прекрасное имение под Петергофом, выглядит чудесно, по-прежнему красива, чрезвычайно добра и мила, благополучное рождение дочери, послеродовое осложнение, наконец, её появление в свете в марте 1833 г. — похорошела и по-прежнему естественна весела и непретенциозна.

Пушкин, конечно же, часто виделся в салоне Долли с её любимой приятельницей. И вряд ли остался равнодушным к прелестям красивой и очаровательно скромной Марии.