Одним приятным и историческим лицом стало больше

Хроника Фикельмон — как бы продолжение дневника Лихтенштейна. Иногда кажется, что оба — Долли и Фридрих — соавторы одного произведения. Лихтенштейн начал летопись петербургской жизни, Долли продолжила. Только 18 дней (записи Фридриха обрываются 18 июля по старому стилю) они вели два параллельных репортажа о событиях светской жизни — каждый из своего пункта наблюдения. Их записи различны по стилю, но события и люди, попавшие в поле их зрения, часто совпадают — день рождения императрицы, похищение Ферзеном Строгановой, свадьба сына Анны Михайловны Хитрово[232] Александра с Лизой Вяземской[233], приезд в Россию учёного — «современного Аристотеля» — Гумбольдта, водружение колонн в Исаакиевском соборе, спектакли французского театра…

В начале 1829 года в Петербурге появился человек, удививший, возмутивший, шокировавший высший петербургский свет. Герцог Казимир-Луи-Виктюриен — генерал, посланник Франции в России. Его отец, французский генерал де Рошешуар Мортемар, эмигрировал во время французской революции в Англию. Затем он по вызову своего соотечественника, тоже эмигранта из Франции, герцога Армана Ришелье, приехал в Одессу. Там образовалась целая французская колония — лучшие из эмигрантов, маркизы де ля Мезонфор и де Ростиньяк, графы Костельно, де Олонн, де Сен-При, де Аленвиль. В 1802 г. появился в Одессе и отец А. О. Смирновой — шевалье де Россет. Об этом рассказывала в своих мемуарах Александра Осиповна. Ришелье был назначен генерал-губернатором Новороссии. Он очень много сделал для процветания этого края. На российской службе оставался до 1814 г. После падения Наполеона вернулся во Францию и стал министром в правительстве Людовика XVIII. По всей вероятности, вместе с ним уехал и герцог Мортемар.

Таким образом, его сын Казимир провёл юношеские годы в России. Вероятно, он знал русский язык. Может, ностальгические воспоминания и заставили его добиваться должности посла в Петербурге. Способствовали этому и заслуги старшего Мортемара перед французским королём. Как и отец, герцог Казимир был военным. Этим и объясняются его некоторые промахи на дипломатическом поприще. И в особенности по части этикета. Чопорное петербургское общество не поняло и не приняло демократические манеры поведения нового посла. Пересуды о его первом приёме очень долго не утихали в салонах столицы. Оригинальная личность Мортемара заинтересовала Пушкина. Поэт познакомился с ним, вероятнее всего, в салоне графини Фикельмон. Его имя в списке лиц, которым Пушкин наметил послать визитные карточки по случаю Нового 1830 года. В январе 1830 г. Пушкин был на балу у Мортемара.

Сведения о Мортемаре находим в трёх дневниках — гр. Фикельмон, Лихтенштейна и Олениной.

Дневник Лихтенштейна.

11 марта (27 февраля): Сегодня приехал французский посланник, Дук де Мортемар.

15 марта (3.03): Мортемар был сегодня впервые на параде.

1 апреля (20.03): В «Эрмитаже» встретили французского посла с г-ном Альдегондом, они были слишком погружены в осмотр.

2 мая (20.04): Пошёл к Строганову, он был на дежурстве, оставался у него до 10 вечера, чтобы затем отправиться к герцогу Мортемару, который сегодня открывает свой дом. Все русские направились туда с решительным желанием всё раскритиковать, так как в пригласительных билетах была допущена масса ошибок и глупостей, и вдобавок нашли ещё достаточно оснований для этого. Он пригласил множество дам, не дав себе труда заранее им представиться. К примеру, (написал в приглашении) «Завадовской», Шуваловой — только «Мадам Андрэ Шувалов». К тому же Е. Альдегонд[234] не представлялась большинству, ей очень хотелось выглядеть посланницей. Ещё пример — Пушкина, которая тоже там была, вообще не удостоилась этой чести, словно домработница. Но это самое малое зло. Княгиня Вольдемар Голицына получила приглашение «Мадам Натали Голицыной». Она подняла из-за этого чудовищный шум, и когда он пришёл извиниться, ужасно отчитала его. Граф Литта также получил приглашение с надписью: «Для месье Литта». Однако он ему ответил: «Его высочество граф Литта, старший обер-камергер двора Его величества императора всея Руси с превеликим сожалением считает для себя невозможным воспользоваться приглашением, которое месье де Мортемар благоволил ему сделать». Свой ответ широко разгласил в обществе. Он собирается жаловаться императору. Торжество состояло из театральной шарады. Во первых, маленькая Альдегонд[235] была очень мила, но представление началось прежде времени, а во-вторых, было очень глупым и очень плохо встречено, над ним все смеялись и издевались. Всё это называлось «L'ours et le pacha» («Медведь и паша») и было весьма убого. Потом нужно было танцевать, но и это шло не так, как надо. И пришлось слишком рано отправляться по домам. Это выглядело Fête (праздником) парвеню, которые впервые видят приличное общество. После ужина я танцевал котильон с Адель Тизенгаузен.

А вот как отражено то же событие в дневнике Аннеты Олениной:

22 апреля. Вчера глупейший бал и театр у нового посла герцога де Мортемара. Играли провербы (пословицы.) и пьесу «L'ours et le pacha». Преглупо всё! Мадам де С.-Альдегонд — его невестка (муж которой бежал в Америку после prise de corps (захвата корпуса), а теперь, как водится, входит в нашу службу) — встречала входящих или, лучше сказать, приседала им и плясала в своё удовольствие.

Я малое время там пробыла… [236]

Оригинальная затея герцога Мортемара — с помощью театрализованных сценок внести разнообразие в скучный ритуал петербургских приёмов, как видим, была не понята, раскритикована, осмеяна. Но самым большим грехом оказалось небрежное обращение к ультрафешенеблям без упоминания их титулов. Такой оплошности общество снобов не могло ему простить. И единодушно назвало бедного герцога парвеню во дворянстве. Прошёл год, 4 марта Мортемар отмечал свои именины. В избранном кругу гостей были и супруги Фикельмон.

Запись в дневнике Фикельмон 4 марта 1830 г.:

Приятный вечер у французского посланника по случаю его именин. Два его племянника, господа Беарн[237] и Крусель, и молодые сотрудники посольства преподнесли нам сюрприз, пригласив тех, с кем он чаще всего встречается, и представили две пословицы и чудесный водевиль, написанный Бургуэном. Не припомню, чтобы одна заказная пьеса была написана столь остроумно и хорошо! Она была чудесна и отлично сыграна (подч. мною. — С. Б.). Г-н де Крусель — очень молод. По мнению многих, один день он станет красивым. Но мне его лицо не нравится — господин выглядит немного суетным и самовлюблённым. Впрочем, играл он превосходно! Г-н де Беарн — истинно изысканный, с красивой физиономией, приятный, очень учтивый, одним словом — такой, каким полагается быть.

Та же пьеса, тот же автор, те же исполнители, но совсем иная оценка — непредубеждённого умного зрителя, способного оценить и остроумие, и идею замысла! Далеко не глупый князь Лихтенштейн, столь обстоятельно описавший первый приём Мортемара, совершенно очевидно поддался влиянию светских кумушек — своих приятельниц — Мусиной-Пушкиной, Завадовской, Урусовой, Шуваловой, законодательницы общественного мнения «княгини Марьи Алексевны». В данном случае «принцессы Мусташ» — Натальи Петровны Голицыной.

Долли Фикельмон с истинно материнской нежностью (хотя и была старше всего на три года) относилась к самому молодому сотруднику посольства Фридриху. С присущей ей склонностью к психоанализу считала видимое легкомыслие молодого князя защитной маской, которой он прикрывал свою чрезвычайную застенчивость:

25 ноября 1829 г.: Фрицу будет труднее создавать приятельские отношения. У него чудесное сердце, и он очень добрый, но чересчур буйный и резкий в манере поведения. Это у него оттого, что слишком скромен и деликатен и ещё из-за отсутствия уверенности в своих возможностях. Он остроумен и с очень ясным умом, aber ein ungeschliffenes Wesen (но одно неотшлифованное существо — немец.). Впрочем, он ещё так молод, что ему можно простить многие вещи.

Видимо, в главном Долли была права. Ведь она хорошо знала Фридриха. Она встречалась с ним ещё в Вене. После приезда в Петербург ежедневно общалась с князем — ему и Салису было предложено переселиться из отеля «Де Пари» в посольский особняк и столоваться вместе с Фикельмонами. Фридрих присутствовал на вечерах посланницы, сопровождал её на прогулках. Но графиня в своей оценке князя не учла ещё одну его черту — мужскую сдержанность. Из дневника Фридриха проступает совсем иной облик автора — общительный, непринуждённый, легко завязывающий дружбу, всеобщий любимец. Он быстро перезнакомился со всеми членами дипломатического корпуса. Наносил визиты шведскому, английскому, итальянскому, вюртембергскому послам. Запросто захаживал к Геккерену, очень часто обедал у него. Позволю процитировать одну запись, весьма характеризующую пресловутую скупость голландского посланника:

13 апреля. Я обедал у Геккерена вдвоём с Галеном. Без приглашения пришёл к нему Массов [238] , что рассердило Геккерена. У него едва хватило еды, чтобы нас накормить.

Геккерен изо всех сил старался быть любезным с красивым молодым человеком, но не очень преуспел — Фридрих относился к нему с нескрываемой иронией:

18 июня (6.06) Геккерен сегодня вернулся из Швеции с Полярной звездой. Единственная причина его поездки туда — раздобыть себе «звезду».

Не оробел молодой человек и перед великим немецким учёным Гумбольдтом. Как-то раз заехал к нему и весь вечер провёл с ним в беседе.

Через две недели после приезда в Петербург он уже танцует на балу в одном из самых фешенебельных домов Петербурга — обер-церемониймейстера двора Станислава Потоцкого. О его богатстве, элегантности жилища, красоте жены Екатерины Ксаверьевны (сестры Е. К. Воронцовой), пышности балов много писала в своём дневнике Фикельмон. Вот её первое впечатление после большого приёма в его дворце: Чудесный бальный зал, заботливо и элегантно обставленный, другой, обеденный, — в готическом изысканнейшем стиле. Во всём богатство, роскошь, изобилие.

8 марта (24.02) Фридрих записал о забавном происшествии на балу у Потоцкого, устроенном только для молодёжи:

Было довольно animiert (франц. — оживлённо). Бал продлился до часу ночи. Сегодня в России закончился период карнавалов. Некий г-н Вульф явился к Потоцкому без приглашения. Хозяин выставил его самым неучтивым образом. Это стало поводом для долгой истории.

Вполне возможно, что героем скандального происшествия — неким Вульфом — был друг Пушкина Алексей Николаевич, сын П. А. Осиповой от первого брака. В 1829 г. он служил унтер-офицером в гусарском Оранском полку. Смирнова-Россет в своей «Автобиографии» утверждала, что Пушкин постоянно бывал в доме у Потоцкого. Теперь представим, что вечером 24 февраля Поэт тоже был приглашён к Потоцкому. Вульф, который часто наезжал в Петербург, мог узнать от Пушкина об этом молодёжном бале. И решил заявиться туда, надеясь, что в общей сутолоке хозяин не заметит незваного гостя. Такой поступок был вполне в его характере — он был человеком развязанным и довольно нахальным. Это, конечно, всего лишь игра фантазии. Но теория вероятности допускает возможность подобного факта. И в таком случае дворец Потоцкого мог быть ещё одним местом, где судьба вновь столкнула Поэта с князем Лихтенштейном, прежде чем они официально были представлены друг другу…

Как мы уже убедились, за пять месяцев князь прекрасно вписался в высшее петербургское общество. Завязал более чем дружеские отношения со многими самыми модными дамами света. Как бы сердечно ни относилась к нему Долли, она оставалась для него супругой его начальника, генерала Фикельмона, — человека солидного и по возрасту, и по положению. Князь не мог позволить себе фамильярные отношения с графиней. Не раскрывал перед ней душу. Утаивал от неё свои легкомысленные светские похождения. Маску учтивости и чинопочитания, которую надевал князь в присутствии Фикельмонов, графиня принимала за чрезмерную скромность и неуверенность в себе.

В записях Лихтенштейна и Фикельмон встречается имя, всё ещё не введённое в пушкинистику, — барон де Бургуэн, сотрудник французского посольства. В этом смысле его коллеге Лагрене повезло больше — о нём в мемуаристике сохранилось немало сведений.

Достойный и серьёзный Бургуэн (выражение Смирновой-Россет), без сомнения, был знаком с Пушкиным. Барон Поль-Шарль Амабль (1791—1864) был полномочным министром и в периоды отсутствия Мортемара в Петербурге исполнял должность посланника. Приведу запись Долли Фикельмон, сделанную в первые дни после приезда в Россию — 8 июля 1829 года:

Лагрене и де Бургуэн — оба из французского посольства — с первого взгляда производят совсем различное впечатление; первый — самодовольный и самоуверенный человек, который ни в чём не сомневается и с удовольствием сыплет потоком слов — смеси суетности и легкомыслия; у второго — особая мягкость в способе выражения и голосе, которую подтверждает каждое его слово. Он и выглядит столь же любезным и приятным. Лагрене — молодой, с красивым лицом. Бургуэн — в более зрелом возрасте. Он некрасив, его единственное очарование — в этой исключительной мягкости. И тем не менее,ухаживания первого — досадны[239], а второго — льстят. Он проявляет внимание к Лили (Елене Захаржевской. — С. Б.), которая была очень тронута этим. Меня это раздражает, ведь она выходит замуж за другого человека и приедет сюда венчаться.

Ещё одно малоизвестное лицо — мадам Сен-Адельгонд. Пушкин, посещавший дом французского посланника, конечно же, общался и с его экстравагантной невесткой. Вот нарисованный гр. Фикельмон её портрет:

Познакомилась с мадам Сен-Альдегонд, родственницей и приятельницей мадам де Мортемар[240], жены французского посла. Всё ещё видно, что была очень красивой женщиной, но вместе с тем напоминает старую французскую кокотку из тех, что видим на сцене. — Запись 29 июля 1829 г.

6 августа супруги Фикельмон присутствуют на большом званом обеде у Мортемара. Долли была уже много наслышана о посланнике. Это чувствуется по её реплике — он более постоянен, чем я себе представляла. Воображение Фикельмон явно волнует родственница Мортемара. Долли вновь почти дословно повторяет своё первое о ней впечатление — о следах былой красоты и сходстве с кокоткой — и добавляет: Впрочем, она разговаривает непринуждённо и весело. Её маленькие дочери прелестны. На обеде присутствовал и г-н Беарн: У месье Беарна, племянника посла, интересная внешность. Несколько лет назад при очень трагических обстоятельствах потерял жену, и этим легко объясняется меланхолическое выражение его лица.

На минеральных водах в Бадене в 1843 г. Смирнова вновь встретилась с Беарном — в то время представлявшим французскую миссию в Гессене. Он всё ещё не женился. В Бадене у него начался роман с Клеопатрой Трубецкой, вдовой князя Петра Петровича Трубецкого — знакомого Пушкина, бывшего начальника Одесского таможенного округа. В то лето в Бадене, этом первом отечестве русских в Германии, как обычно, собрался весь петербургский «бомонд» — вел. княгиня Елена Павловна с супругом, Свистуновы, Василий Шереметев, П. Д. Киселёв, Валерьян Платонов. Сюда же приехал из Рима Гоголь. Компания Смирновой, в которую вошёл и Гектор де Беарн, весело и беззаботно проводила время. Изощрялись в остротах, подтрунивали друг над другом. Беарна звали «бубновым валетом» — вторая часть его титула — comte de Galiard — соответствовала французскому названию этой карты. Как-то раз Смирнова упомянула, что хорошо знала его ещё по Петербургу. Можно предположить, что Пушкин встречался с племянником Мортемара и в доме посла, и у Фикельмон, и у Смирновой.

Очень скоро Фикельмоны сблизились с французским посланником. Дневник Долли содержит немало сведений о Мортемаре и позволяет уточнить периоды его пребывания в Петербурге.

25 сентября 1829 г.: Мы видимся всё чаще с месье Мортемаром. Верно, что переживания могут пойти на пользу, по крайней мере кое-кому, — это доказывает факт, что с отъездом мадам Сен-Альдегонд (супруга посла — Долли впервые называет её девичьим именем) он стал любезным и разговорчивым. Раньше от него слова не услышишь, сейчас он пытается любезничать и при этом довольно удачно.

29 октября 1829 г.: Месье де Мортемар немного утешил меня за досадный вечер (у Гурьевой). Несмотря на холодный и сонливый вид, он умеет смеяться и быть весёлым.

24 января 1830 г. французский посланник дал обязательный во время карнавального сезона бал — тот самый, на который был приглашён и Пушкин. Из-за отсутствия супруги Мортемара графиня Фикельмон исполняла роль хозяйки. Как это часто делала на приёмах у Геккерена.

Большой официальный бал у Мортемара. Я встречала гостей и, к несчастью, с ужасной головной болью! Зала — большая, но с плохим распределением, не особенно красива и довольно плохо освещена. Двор здесь тоже присутствовал, вопреки нерасположению великой княгини[241], которая в этот день выкинула. Императрица была не столь весела, как обычно. Принц Альберт[242] был болен. Только император выглядел красивее, чем когда-либо.

10 марта 1830 г.: Фикельмон разболелся по-настоящему — сильный кашель с температурой. Несмотря на это, вчера мы дали обед на 30 человек — прощальный обед для Мортемара накануне его отъезда.

22 апреля 1830 г.: Вчера бал во дворце по случаю именин императрицы. Танцевали в одной из зал Эрмитажа. Никогда не предполагала, что картинная галерея может быть столь подходящей для танцев и так хорошо освещена. Бал был чудесным, непринуждённым, естественным. Я даже позабыла, что мы находимся во дворце, — так хорошо чувствовала себя там. Только блеск и красота всего вокруг напоминали, что мы танцуем в императорском дворце. <…> На этом балу из дипломатического корпуса присутствовали только послы с жёнами. На нём месье де Мортемар простился с обществом. Очень сожалеем о нём. Нам его будет очень не хватать. Не знаю другого человека, кто выигрывал бы так от ближайшего знакомства и с каждым разом всё меньше бы походил на себя прежнего, чем месье де Мортемар. При первой встрече он кажется холодным, как ледышка, сдержанным, с трудом выражающим мысли, скучным. Но когда его хорошо узнаешь, он оказывается самым добросердечным, самым словоохотливым, я бы даже сказала, самым большим сумасбродом. Он военный по душе, при этом пристрастный. Он настоящий конституционалист, и прежде всего — французский. Я очень дружески к нему расположена, чтобы пожелать ему поступить в Министерство (иностранных дел), для которого, искренне убеждена, он не создан.

В конце января 1831 г. Мортемар вновь приехал в Россию. По мнению Каухчишвили и Николая Раевского, Луи-Филипп направил его в Петербург со специальной миссией — добиваться прекращения военных действий в Польше.

Дневник Фикельмон — 16 февраля 1831 г.: Между прочим, двадцать дней назад здесь появился Мортемар. Положение у него нелёгкое и щекотливое, но он хорошо справляется. Говорит о больших событиях во Франции просто, естественно и откровенно, но в его словах, как и в выражении лица, отпечаток крайней меланхолии. Я встретилась с ним вновь с большим удовольствием, но желала бы видеть его тут не с подобной миссией. Она производит плохое впечатление на многих людей.

Франция предприняла последнюю попытку вразумить русского царя прекратить кровопролитие в Польше. Отголоски бесед Фикельмонов с Мортемаром находим в одной из записей Долли:

27 января 1831 г.: Неразбериха в Европе страшная. В минувшем году мы были свидетелями таких невообразимых событий, что, может быть, оправдано воодушевление поляков всё ещё верить и не терять надежды на будущее. Франция несомненно замешана в значительной степени, и даже её пресса — причина многих несчастий!

Пушкин в это время уехал в Москву. Радостную весть о возвращении Мортемара ему сообщила Хитрово. В ответном письме Александр Сергеевич писал: Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше.

Дневник Фикельмон — 6 апреля 1831 г.: Умы всех поглощены этой тяжёлой войной в Польше, конца которой невозможно предвидеть. Было только одно торжество, один чудесный спектакль у месье де Мортемара — с хорошим сюжетом, хорошо исполненный.

Приятное и историческое лицо продолжает вызывать восхищение у Фикельмон. Я его очень люблю, — записала Долли после торжественного скучного обеда 14 июня у княгини Белосельской. — У него невероятно молодое сердце. Иногда я посмеиваюсь над ним, но его невозможно не любить за чрезмерную доброту и благородство.

Как-то раз герцог привёл к Фикельмон и своего сына Артура — 18-летний юноша только что закончил военное училище. Как видим, карьера военного была наследственной у Мортемаров. Молодой человек произвёл на Долли приятное впечатление — некрасивый, но с приятным, добрым, как у отца, лицом и нежными глазами.

26 июня. Вчера у нас обедали месье де Мортемар с сыном, Беарн, Морне, Лудольф и Пальмстиерна. Морне[243] и Беарн были очаровательно веселы. Это благотворно отражается на нас.

Известный красотой, успехами и элегантностью (характеристика Долли) Шарль Морне прибыл в Петербург в начале июня, по-видимому, со специальными указаниями Мортемару по польскому вопросу. Не случайно Пушкин, даже в свой счастливый медовый период живо интересовавшийся событиями в Польши, иронично назвал его «вояжёром». Морне оставался в столице полтора месяца, но за этот краткий период сумел покорить многих представительниц прекрасного пола. В числе его «жертв» оказалась и Елизавета Михайловна Хитрово. Элиза влюбилась в вояжёра Mornay да с ним кокетничает! Каково? — писал Пушкин Вяземскому в письме от 14 августа 1831 г. Подтверждение этому факту находим и в дневнике Фикельмон: Морне стал очень близким маме и нам. Он обладает необыкновенной естественностью. Всего за несколько дней он до такой степени сблизился с нами, что кажется, будто мы знаем его всю жизнь, — записала Фикельмон 2 июля 1831 г..

В этот раз Мортемар пробыл в Петербурге до средины августа 1831 г. Его миссия — помирить Россию с Польшей, потерпела крах. Более того, его чрезмерная настырность вызвала недовольство Николая и личностью посла, и политикой вмешательства Франции в дела России.

Дневник Фикельмон. 29 июля 1831 г.: Отъезд Морне опечалил нас. А через несколько дней нас покинет и герцог Мортемар, который возвращается во Францию. Бургуэн остаётся здесь вместо него с рангом полномочного министра.

22 августа 1831 г.: В тот же день (14 августа) мы распрощались с герцогом де Мортемаром, который возвращается во Францию с Артуром и Беарном.

Я внимательно просмотрела дневник Фикельмон до конца 1833 года, но не обнаружила записей, подтверждающих пребывание Мортемара в России в 1832—1833 гг. Более того, весной 1832 г. состав французского посольства был целиком сменён. Причина назначения новых лиц вполне объяснима — провал возложенной на его прежних сотрудников миссии.

13 апреля 1832 г.: Приехало новое посольство Франции, но я пока видела только двоих — месье де Бела Лозюра, зятя посланника, и месье де Пертюина, адъютанта. У первого довольно воинственное и серьёзное лицо; второй показался мне и некрасивым, и немолодым.

Долли ни в одной из записей о новом посланнике не называет его имени: У французского посланника вид добродушного старого фермера, что во вкусе французов. Подобное лицо предполагает разумность, принципы, набожность — всё то, что стало редкостью у них; простоту в манерах, доброту. У его сына маркиза де Тревиза красивое и благородное лицо, довольно серьёзное и несколько безжизненное. Остальные члены посольства, включая и князя де Экмюля, совсем безличные.

Не очень удачно складывались отношения между Францией и Россией в эти годы. Не прошло и четырёх месяцев, как новый, «безымянный», посланник был отозван из Петербурга. Посланцы нового французского короля Луи-Филиппа в России менялись часто. До тех пор пока выбор не пал на умного и просвещённого посла барона Амабля-Гильома де Баранта. Он задержался на своём посту почти шесть лет. И, подобно Мортемару, был дружески настроен к Поэту.