Карнавальные ночи

Эти важные для России события ничуть не нарушили череду послерождественских карнавалов. Петербург особенно веселился в ту зиму — ликование по случаю победы над Турцией придавало празднествам ещё большую пышность.

Сезон открылся 1 января маскарадом в Зимнем. По установленному ещё Екатериной II обычаю в этот день двери дворца широко распахивались для простолюдинов. Набивалось более тридцати тысяч человек. Члены императорской семьи смешивались с толпой. Придворные дамы вместе с императрицей появлялись в русских национальных костюмах. Мужчины, чтобы придать празднику видимость маскарада, скрывали лица под масками, некоторые являлись в домино, военные же — в полной форме, но без оружия. Это лубочное веселье умилило графиню:

Как это трогательно отрыть двери дворца для народа! Вечером в Эрмитаже — праздничный ужин на пятьсот человек, но уже для отборной аристократической публики. Великолепное торжество со сказочно красивым освещением. Поскольку Фикельмон не мог присутствовать официально как посол из-за траура при австрийском дворе[40], император предложил ему явиться вместе с Долли инкогнито и поручил охранять их камергеру Сергею Михайловичу Хрущеву и шталмейстеру Фёдору Петровичу Опочинину — дяде посланницы.

Впервые имя Пушкина появилось в дневнике Долли 10 декабря 1829 года. Обычно эта запись приводилась без предыдущего контекста. А именно он уточняет смысл Доллиной оценки: во-первых, они виделись, бесспорно, уже несколько раз, прежде чем у неё сложилось о нём мнение, а во-вторых, она противопоставляет очаровательного собеседника бесцветному, скучному петербургскому обществу.

Сейчас на наших вечерах по понедельникам, четвергам и субботам собирается довольно много гостей, но петербургское общество мне всё ещё не нравится. Пушкин, писатель, беседует очаровательно, непрентенциозно, живо и с жаром. Трудно быть уродливее, чем он. Его внешность — смесь обезьяны с тигром. Он потомок какой-то африканской расы, и цвет его лица всё ещё довольно смуглый, а во взгляде есть что-то диковатое.

Пушкин возвратился с Кавказа в Петербург в начале ноября. За два месяца сумел стать своим человеком в её салоне. На их сближение повлияло и безграничное обожание Пушкина Елизаветой Михайловной Хитрово. Поэт захаживал к ней запросто, часто виделся в её апартаментах и с Долли. Сохранившаяся к нему записка графини убеждает, что к январю их отношения стали совсем дружескими: Решено, что мы отправимся в нашу маскированную поездку завтра вечером. Мы соберёмся в 9 часов у матушки. Приезжайте туда в чёрном домино и с чёрной маской. Нам не потребуется ваш экипаж, но нужен будет ваш слуга — потому что наших могут узнать. Мы рассчитываем на ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы всё это оживить. Вы поужинаете затем у меня, и я ещё раз вас поблагодарю.

О том, как прошла эта поездка ряженых, рассказывает запись в дневнике Фикельмон, сделанная 13 января 1830 года:

Вчера, 12 января, мы доставили себе удовольствие поездкой в домино по разным домам. Нас было восемь: мама, Катерина, мадам фон Мейендорф и я; Геккерен, Пушкин, Скарятин (Григорий) и Фриц (сотрудник австрийского посольства князь Лихтенштейн, — С. Б.). Мы посетили жену английского посла, Лудольфов и Олениных. Повсюду очень забавлялись, но везде маму и Пушкина сразу же распознавали. Вернулись к нам домой ужинать.

Карусель карнавалов вертелась безостановочно. Диву даёшься, откуда только брались силы танцевать до зари, веселиться, флиртовать у этих великосветских хрупких дам и их державных мужей, которым, надо полагать, приходилось к тому же исполнять днём и кое-какие служебные обязанности! Император, держащий бразды правления огромного государства, не уступал своим подданным.

13 января 1830 г.: Большой бал у Станислава Потоцкого. Чудесная зала, заботливо обставленная, элегантная. Готический обеденный зал в изысканнейшем стиле; всё — богато, роскошно, изобильно, но сам бал получился невесёлым. Было слишком жарко, и гости танцевали неохотно. Императорская чета — очаровательна; но всё же её присутствие не прибавляет балу веселья. Все взгляды, всё внимание присутствующих направлено на них. Каждый стремится произвести впечатление, испытывает страх не понравиться, дамы чересчур кичатся своими украшениями, мужчины тушуются. На балах впечатляет красивой внешностью мадам Пашкова, урождённая Баранова. Мадам Завадовская чрезмерно поглощена присутствием императора, и это у многих рождает тягостное чувство. Не встречала другой женщины, которая бы так мало скрывала своё желание быть самой красивой и самой восхитительной.

Фаворитами общества в ту зиму были два поляка — князь Сапега, брат Адама Чарторыйского, и Адам Ленский, камергер, действительный статский советник, помощник статс-секретаря Государственного совета при департаменте дел Царства Польского. Имя Ленского будет часто появляться в записях Фикельмон. Пушкин встречался с ним в обществе и чаще всего в салоне посланницы. Разговор с ним о Мицкевиче и Польше отражён в дневнике Поэта (запись 18 декабря 1834 г.). У Ленского, пишет Долли, более тонкое и красивое лицо, чем у его друга Сапеги, мягкие, немного сдержанные манеры, грациозная осанка. Императрица оказывала на балах особое внимание Ленскому, часто танцевала с ним.

2 февраля в самом прекрасном зале столицы принимала Нарышкина, фаворитка Александра I. Бывшая красавица из красавиц недавно вернулась в Петербург. Графиню Фикельмон несколько озадачивало её поведение: она демонстративно появлялась на всех придворных торжествах, часто принимала у себя в доме. Нарышкину, казалось, не смущало ни её прошлое — роль всесильной наложницы, которую она дерзко играла, пользуясь обожанием императора Александра, ни недоброжелательность к ней всего города.

Не понимаю, после того, как она прошла через всё это, после того, когда от её молодости и красоты не осталось и следа, когда нет и дочери[41], которую следует ввести в общество, и после многолетнего отсутствия в нём, — какой интерес, какая сила влечёт её во дворец с его новым двором и в этот вихрь нового общества, в котором она не может встретить ничего, кроме любопытных взглядов! Она в самом деле выбрала очень тяжкую роль, лишний раз доказывающую, что она никогда глубоко не ощущала ни любви императора Александра, ни своего собственного положения![42]

3 февраля давал бал Геккерен. Графине Фикельмон в очередной раз пришлось исполнять роль хозяйки у неженатого голландского посланника. Несколькими днями раньше упрекала себя в дневнике за то, что недоброжелательно относилась к нему в начале их знакомства. Ей хотелось верить, что её первое впечатление о нём ошибочно:

Я очень привыкла к его компании и нахожу его остроумным и занимательным. Надо признать, что он злобный, по крайней мере на словах, но хочу надеяться, что общество недооценивает его по достоинству[43].

Геккерен занимал небольшой дом — красивый, элегантно обставленный. Долли сравнила его с прелестным украшением. Царские величества в тот вечер оказали ему честь своим посещением. И снова графиня отмечает, что присутствие императора с императрицей вносит скованность и смущение в общество. Светские красавицы при виде монарха теряют головы и уже никого, кроме него, не замечают.

Через несколько дней — большой раут у английского посла. А 12 февраля — первый бал, данный Фикельмонами в Петербурге.

Он получился весьма удачным, и я в восторге. Императрица никогда ещё не выглядела такой весёлой и постоянно смеялась. Император даже танцевал со мной попурри, хотя обычно никогда не принимает в нём участия. Это был единственный здесь бал, который продолжился до пяти часов утра. Молодые люди веселились охотно, дамы тоже. Зала была хорошо освещена, и не было жарко. Я волновалась за тысячу всевозможных вещей в этот наш первый большой приём. Теперь я совершенно спокойна за следующие. В обществе много красивых женщин, но одна, которая бесспорно превосходит всех остальных грацией и красотой, — Императрица! Перед ней блекнет даже самая большая красавица; никто из нас не может сравниться с ней в танцах, не умеет ступать так грациозно, как она, и при всём этом она в той же степени Владычица красоты, как и Императрица и Царица!

Головокружительная карнавальная карусель вращалась под немелодичное жужжание светской молвы. Двор и общество в эти дни лихорадило от очень странного романа князя Сергея Михайловича Голицына с фрейлиной Александрой Россети — ещё одной пушкинской приятельницы, — такой красивой, умной и занимательной, что невозможно не проявлять к ней живого интереса. Князь был мужем знаменитой принцессы Ноктюрн, Евдокии Ивановны Голицыной. 56-летний Голицын тридцать лет жил, как тогда выражались, в разъезде с супругой. Занимал скромную должность попечителя Московского учебного округа, был некрасивым, ничем не примечательным — ни внешностью, ни умом. Что привлекло к нему девятнадцатилетнюю прелестницу, для всех, в том числе и для Долли, оставалось загадкой. Не своими же дилетантскими стишками и пресловутым благочестием увлёк он умную, начитанную девушку, чьим литературным мнением дорожил сам Пушкин?! Может быть, его богатство — Россети была бесприданницей — заставило её согласиться на брак с ним? На брак при живой жене, от которой он требовал развода! Княгиня Голицына, блиставшая в молодости красотой и страстным характером, не попалась в ловушку, не поддалась никаким посулам и мнению своих друзей. Скандал разразился неслыханный. Синод должен был произнести свой приговор. Для общества поведение князя Голицына было шокирующим и смешным. Одержала ли верх принцесса Ноктюрн, отказал ли в разводе Синод или же сама Россети одумалась, но намечающийся брак расстроился. Через полтора года фрейлина вышла замуж за чиновника Министерства иностранных дел Николая Михайловича Смирнова. Об этом у Пушкина запись в дневнике 29 июля 1831 г.:

Накануне она (императрица. — С. Б.) позволила фрейлине Россети выйти за Смирнова. О том же через полгода в дневнике Фикельмон: Она не прикидывается ни сентиментальной, ни влюблённой в своего мужа; вообще не скрывает, что вышла замуж из дружеского к нему чувства и по разуму. Со своей стороны он выглядит очарованным и счастливым. (Запись 25 января 1832 г.)

Карнавалы продолжались. Маскарад у Энгельгарда. Долли, её мать, сестра Катерина, кузина Аннет Толстая приехали в домино. Графиня долго оставалась неузнанной, успешно интриговала присутствующих. Неожиданно, к большому её разочарованию, пришлось прервать эту увлекательную игру — находившаяся в ложе императрица пожелала видеть посланницу. Придворные бросились искать её по всему залу. Опознал её сам император и торжественно под руку через весь зал отвёл в ложу супруги.

На другой день на маскараде, устроенном министром двора Петром Волконским, костюмированная императрица с графиней Фикельмон появилась в группе дам, одетых летучими мышами. Царица, почти никем не узнанная, забавлялась от души.

Прощальная карнавальная ночь у князя Виктора Павловича Кочубея, отца Натальи Строгановой.

Мы безумствовали во время последних танцев, — пишет Долли. — Императрица с тоской смотрела, как кончается эта пора радостей и удовольствий. Император весело отплясывал с Фикельмон буйный танец. Иногда он выглядит таким молодым, что просто очаровывает. Но уже в следующий миг строгим взглядом обводит залу, и никого не минуют его справедливые, но часто пугающие суровостью замечания. В такие моменты он походит на римского императора, который триумфально въезжает на своей прекрасной колеснице в окружении пленниц! Он любит красивых женщин и восхищается ими. Требует пристойности, скромности, но ненавидит показное ханжество. Ухажор, как всякий просто смертный. Императрица также любит обожание мужчин и настолько кокетка, насколько может быть ею одна Владычица, в той же степени, как и все мы, остальные[44].

Предпочтения молодой графини по-прежнему отданы полякам. Особенно интересен ей Ленский. Дневник пестрит дифирамбами пану — любезен, остроумен, прекрасно танцует. С каждым днём всё больше нравится ей и троюродный брат Василий Кутузов. Она нежно называет его Василенько. Он умён, сердечен, благороден в мыслях, умеет относиться к женщине как к другу, не пытаясь за ней волочиться. Среди модных кавалеров Долли называет также знакомцев Пушкина — Алексея Свистунова и Алексея Бутурлина. Свистунов — светский знакомый Пушкина. Корнет лейб-гвардии Конного полка Алексей Николаевич был братом декабриста П. Н. Свистунова. В 1836 году он женился на графине Надежде Львовне Соллогуб, за которой открыто ухаживал Пушкин, а Наталья Николаевна не могла терпеть её из ревности. Из записей Фикельмон узнаем, что будущий муж Надежды Соллогуб был красивым, стройным молодым человеком, начитанным, умным, умеющим вести разговор. Но самовлюблённость и суетность вредили ему. Впрочем, они искупались двумя прекрасными качествами — искренностью и дарованием выслушивать о себе правду, не обижаясь.

С Алексеем Бутурлиным, модным кавалером сезона, Долли познакомилась вскоре после приезда в Петербург, на танцевальном вечере у матушки Е. М. Хитрово. Алексей Петрович принадлежал к старинному русскому дворянству, имел с Пушкиным общего предка, мужа честна из Прусс, Ратшу.

Изучение ветвей родословного древа российских дворян убеждает, что все они состояли в родстве. Судите сами: живший в XII веке новгородец Ратислав, известный под уменьшительным именем Ратша, был основоположником доброй полусотни московских дворянских фамилий, в том числе Пушкиных и Бутурлиных. Новое сближение двух этих родов произошло через бабушку Поэта Марию Алексеевну Ганнибал — она приходилась троюродной сестрой Артемию Ивановичу Воронцову — деду Михаила Бутурлина, одесского кузена Пушкина. Сам же А. И. Воронцов был крёстным отцом Александра Сергеевича. И Бутурлины и Пушкины жили в Немецкой слободе Москвы, где, по словам Поэта, пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, охочие к безвредному злоречию и к дешёвому хлебосольству — Куракины, Голицыны, Воронцовы, Нарышкины, Разумовские. В детстве родители Пушкина возили Сашу, Ольгу и Льва к Бутурлиным в дом на уроки танцев, рождественские ёлки, детские балы. После поступления Александра в Лицей его общение с семьёй родственников прекратилось, а в 1817 г. Бутурлины навсегда уехали в Италию. Когда младшему сыну Мише исполнилось семнадцать лет, родители отправили его набираться ума-разума в Одессу — на службу к двоюродному дяде матери графу Михаилу Семёновичу Воронцову. Здесь юный ветреный красавчик-денди познакомился с Пушкиным. О знакомстве с ним в Москве он не помнил — ему было тогда всего три года. В своих написанных на склоне лет мемуарах он рассказал об одесских встречах с Поэтом:

Проживал тогда в Одессе под надзором графа М. С. Воронцова числившийся на службе при нём (хотя без всяких определённых занятий) А. С. Пушкин, дальний наш по женскому колену родственник; по доброму, старому русскому обычаю мы с ним с первого дня знакомства стали звать друг друга «mon cousin». Нередко встречались с ним в обществе и театре… я желал сблизиться с ним; но так как я не вышел ещё окончательно из-под контроля моего воспитателя, то и не мог удовлетворить вполне этому желанию. Александр Сергеевич слыл вольнодумцем и чуть ли почти не атеистом, и мне дано было заранее предостережение о нём из Флоренции, как об опасном человеке. Он, видно, это знал или угадал и раз, подходя с улицы к моему отпертому окну (а жили мы в одноэтажном доме на Тираспольской, кажется, улице), сказал: «Не правда ли, cousin, что твои родители запретили тебе подружиться со мною?» Я ему признался в этом, и с тех пор он перестал навещать меня. По словам Бутурлина, Пушкин с него списал внешний облик Евгения Онегина и какие-то его черты вложил в Ленского: В другой раз он при встрече со мною сказал: «Мой Онегин (он только что начал его тогда писать) — это ты, cousin». Впоследствии, подружившись в Варшаве в 1832 г. с Львом Сергеевичем Пушкиным, я узнал от него, что я заинтересовал его брата-поэта моими несдержанными, югом отзывавшимися приёмами, манерами в обществе и пылкостью наивной моей натуры.

В Петербурге Пушкин познакомился с отпрысками другой ветви Бутурилных — братьями Дмитрием и вышеупомянутым Алексеем. Первый был военным историком, генерал-майором, позднее директором Императорской публичной библиотеки, мужем знаменитой красавицы и фаворитки Николая I Елизаветы Михайловны Комбурлей. Я ещё вернусь к ней, когда пойдёт речь о гареме императора. Пушкин вместе с женой бывал на балах у Бутурлиных. На одном из них десятилетний сын Дмитрия Петровича Петя объяснился Наталье Николаевне в любви. Об этом забавном эпизоде вспоминал Владимир Соллогуб. Возможно, именно тот самый бал описан в дневнике графини Фикельмон 19 февраля 1835 г.:

Последняя неделя до отказа заполнена танцами и развлечениями! (Долли рассказывает о балах у графа Воронцова, у великого князя Михаила, у герцога Ольденбургского.) В числе прочих, для заполнения паузы, состоялся небольшой бал у Бутурлиных, довольно скучный, который может доставить удовольствие, по-моему, только влюблённым, а таких совсем немного среди здешнего общества…

Молодой кавалергард Алексей Бутурлин волочился за очаровательной посланницей, был завсегдатаем её салона. Неизменно сопровождал Долли во всех увеселительных прогулках. У неё и у брата встречался с Пушкиным. Расскажу несколько подробнее об этом младшем брате Бутурлиных[45], потому что его имя всё ещё не известно в пушкинистике. Долли снисходительно относилась к молодому повесе Алексею Бутурлину — красивой бабочке, которая хорошо танцует, ухаживает за всеми напропалую. Но за добродушие, весёлый нрав, выпестованную в Италии живость характера прощала ему чрезмерную суетность и самонадеянность. И отличала его от других молодых людей петербургского общества: Какая очевидная разница в манере выражаться между этими элегантными северянами и этим дитятею юга! Ещё с первого слова, первого жеста видно, что это существо из совсем иного мира[46]. Несмотря на видимое легкомыслие кавалергарда, император благоволил к нему. В конце сентября 1829 г. отправил его с почётной миссией к Дибичу в Адрианополь — вручить ему за доблесть маршальский жезл. Впрочем, легкомыслие молодого человека проявлялось главным образом в отношениях с женщинами. В конце концов он влип в пренеприятную историю с некоей мадмуазель Картаковой — ни красивой, ни интересной и из посредственной семьи. Шалость угрожала женитьбой на нелюбимой девушке. Скомпрометированная им особа была слишком богата, а это непременно породило бы пересуды, будто женится по расчёту. Сие обстоятельство повергло повесу в крайнюю меланхолию. Но, кажется, всё обошлось…

Петербург продолжал веселиться, а на Россию надвигались грозные события — восстание в Польше.

30 апреля 1831 г.: Бутурлин уезжает в Варшаву в свите императора вслед за уже переброшенной в Польшу гвардией.

Опережая события, завершу свой рассказ о нём. В Варшаве Алексей оставался больше года. В ноябре 1831 г. верный паж из свиты Долли вернулся в Петербург. Графиня обрадовалась встрече с шалопаем: Он весёлый и добродушный, по-прежнему поверхностный и легкомысленный — год лишений в Польше не изменил его. Николай умел отличать своих героев. Алексей Петрович был назначен адъютантом императора. Карьера была ему обеспечена. Он дослужился до генеральского чина. Порхающая красивая бабочка наконец нашла себе достойный цветок — очень милую и умную, по словам Смирновой-Россет, девушку Ольгу Петровну Сухтелен. Она была дочерью графа Петра Корниловича Сухтелена, инженер-генерала, управляющего свитой его императорского высочества по квартирмейстерской части, позднее посла в Швеции. В зрелом возрасте бабочка, как это часто случается, превратилась в муравья-домовушу. Верный адъютант Николая, подобно своему старшему братцу Михаилу, получил синекуру — с 1846 г. стал военным и гражданским губернатором Ярославской губернии.