Вынужденное отступление — про клюкву-ягоду и литературную клюкву

Исследователей озадачивало имя воспеваемой красавицы — Людмила. Поэт подбирал и другие имена — Рогнеда, Лоила. Они на полях черновика. Но остановился на Людмиле. Начнём с того, что у Пушкина нет случайных вещей — начал, забыл, бросил. Можно предположить, что стихотворение — отрывок из задуманной, но не завершённой поэмы. В этом убеждает и особый, напевный её слог.

Волшебный край, волшебный край,

Страна высоких вдохновений,

Людмила зрит твой древний рай,

Твои пророческие сени.

На берегу роскошных вод

Порою карнавальных оргий

Кругом её кипит народ;

Её приветствуют восторги.

Людмила северной красой,

Всё вместе — томной и живой,

Сынов Авзонии пленяет

И поневоле увлекает

Их пёстры волны за собой.

В творчестве Поэта есть стихотворение «К**», датируемое 1826 г., которое по содержанию близко к вышеприведённому.

Ты, богоматерь, нет сомненья,

Не та, которая красой

Пленила только дух святой,

Мила ты всем без исключенья;

Не та, которая Христа

Родила, не спросясь супруга.

Есть бог другой земного круга —

Ему послушна красота,

Он бог Парни, Тибулла, Мура,

Им мучусь, им утешен я.

Он весь в тебя — ты мать Амура,

Ты богородица моя.

Богоматерь, Мадонна — один и тот же образ в двух стихотворных посланиях — «Кто знает край, где небо блещет» и «К**». Если согласиться с версией, что первое посвящено Мусиной-Пушкиной, вполне возможно, и второе — тоже ей. Заглядываю в спасительный справочник Л. А. Черейского. 19 апреля 1825 года Мария Александровна родила первого сына Алексея. Пофантазируем далее. Летом — осенью 1826 г. она гостила с полуторагодовалым ребёнком у своих родителей Урусовых в Москве. Был и другой повод — коронация Николая. Это событие привлекло в Москву аристократов не только из Петербурга и других городов России, но, как далее убедимся, даже тех, кто в это время странствовал за границей. Здесь возвратившийся из ссылки Поэт мог увидеть свою богородицу с прекрасным, как Амур, сыном, очень похожим на мать. Но всё-таки почему Мария (если действительно это была Мусина-Пушкина) названа Людмилой?

Вновь просматриваю стихотворения Пушкина этого периода. Ищу след увлечения женщиной — при этом замужней, с чертами Мадонны, Богородицы. Внимание привлекает датируемое 1824 г. стихотворение «Т. — прав, когда так верно вас сравнил он с радугой живою…» В комментариях к нему указано: Т. — вероятно, поэт В. И. Туманский. Впрочем, стихотворение его, где было бы сравнение с радугой, неизвестно.

Пушкин отвечал какому-то поэту с инициалом «Т», воспевшему ту же самую женщину.

Первое, что приходит на ум, — Фёдор Толстой. Тем более у Пушкина есть стихотворение «Ответ Ф. Т.***» 1826 года, первоначально обозначенное самим Пушкиным первой строкой — «Нет, не черкешенка она».

Пушкин вновь сравнивал прелести северной красавицы с красотой восточных женщин. Вряд ли это случайное совпадение. Уже подмечено — если какая-то мысль навязчиво преследовала Поэта, он непрестанно повторял её в стихах, прозе, письмах. Это был период, когда в творчестве Пушкина произошёл перелом. Позади — подражание Байрону, Муру, Парни. Кончается ученический, подготовительный период. Пушкин обращается к русской истории, к русской теме. Он вступает на тропу, приведшую его к званию национального поэта. Нашёл свои идеалы в родной земле, по выражению Достоевского.

Трагедия моя идёт, и думаю к зиме её кончить. Читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! Какая жизнь! — писал Пушкин Жуковскому 17 августа 1825 г. В это время он творил «Бориса Годунова». Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории.[80]

Одна из граней величия Пушкина в том, что он учит, будоражит мысль, воспитывает. Его раздумья о жизни — прекрасные уроки нравственности: Ошибаться и усовершенствовать суждения свои сродно мыслящему созданию. Бескорыстное признание в оном требует душевной силы. Это строки из его письма А. Бестужеву от 24 марта 1825 г. А вот пример, как сам Поэт совершенствовал собственные взгляды.

О «Руслане и Людмиле»: Никто не заметил даже (Пушкин имеет в виду критиков), что она холодна. О ней же в письме А. Бестужеву: Ты пеняешь меня за то, что я не печатаюсь, — надоела мне печать — опечатками, критиками, защищениями etc… однако поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели: Руслан — молокосос, Пленник — зелен — и пред поэзией кавказской природы поэма моя — голиковская проза.[81]

Но вернёмся к Фёдору Толстому. Среди знакомых Пушкина было два человека с таким именем. Один из них — Фёдор Иванович (Американец), авантюрист, бретёр, карточный игрок, тот самый, кто отправился в кругосветное путешествие с Крузенштерном и был высажен за непотребное поведение на Алеутских островах. Он вернулся в Россию и забавлял общество мюнхгаузеновскими байками о своих приключениях. Известен от также и тем, что распустил мерзкий слух — Пушкина выпороли в тайной полиции. О клевете Поэт узнал в Кишинёве. В ярости поклялся вызвать Толстого на дуэль при первой же встрече с ним. А пока ответил клеветнику эпиграммой «В жизни мрачной и презренной». Обиды не забыл. И как только приехал в Москву из Михайловского, первым делом (ещё 8 сентября 1826) послал Толстому через С. А. Соболевского вызов на дуэль. Друзья примирили противников. Пушкин умел прощать. Приятельство возобновилось. Во время наездов в Москву Поэт частенько кутил в компании Ф. И. Толстого. А через три года Американец даже выступал в роли свата к Гончаровой.

Пушкин был в дружеских отношениях и с другим Толстым — графом Фёдором Петровичем, скульптором, знаменитым медальером, живописцем, рисовальщиком, создателем целой серии силуэтов, с 1828 г. вице-президентом Академии художеств. Но возникает вопрос: какое отношение мог иметь Фёдор Петрович к стихотворению «Нет, не черкешенка она…»? Ведь первый хоть рифмоплётствовал, писал эпиграммы. И, возможно, какие-нибудь его вирши могли стать поводом для ответа Пушкина.

В моей домашней библиотеке хранится замечательная книжка Льва Пичурина «Толстого кистью чудотворной» — о Фёдоре Петровиче. Сняла с полки, полистала. И сразу же нашла то, от чего разыгралось воображение, — Ф. П. Толстой иллюстрировал поэму Ипполита Богдановича «Душенька». Богданович переложил мифологический сюжет о любви Амура и Психеи в русскую сказку и населил её типично русскими былинными персонажами — змеем-горынычем, щукой, красной девицей Душенькой — так автор перевёл по-русски имя Психея («психе» — душа). «Душенька» обворожила современников. Пушкин назвал её прелестным произведением. И ответил Богдановичу «Русланом и Людмилой». Его поэма затмила «Душеньку» во всех отношениях. И даже более удачным, из недр языка вытянутым, переводом имени Психея — Людмила — милая людям. В нём отражён исконно русский смысл понятия «душа моя». И в сто крат поэтичнее. Поэт не очень скромно похвалил себя:

Наш Богданович милую поэму написал,

Но Пушкина стихи её убили;

К ней граф Толстой рисунки начертал,

И «Душеньку» рисунки воскресили.

А коли так, почему бы, подумал Пушкин, Фёдору Толстому тоже не сделать рисунки и к его «Руслану и Людмиле»? Эта мысль не давала покоя. 15 марта 1825 г. Пушкин написал из Михайловского в Москву общее письмо Льву Александровичу и П. А. Плетнёву. Давал наказы брату Льву и брату Плетнёву насчёт нового издания своей поэмы. Виньетку бы не худо; даже можно, даже нужно — даже ради Христа, сделайте; именно: Психея, которая задумалась над цветком. (Кстати: что прелестнее строфы Жуковского: Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю.) Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого… —

Нет! Слишком дорога!

А ужасть как мила!……

Плетнёв воспротивился: Виньеты, решительно говорю, не будет… Да и что придаст твоим стихам какая-нибудь глупая фигура над пустоцветом? Придёт время: тогда не так издадут.

Таким образом, целый ряд обстоятельств — чтение русских летописей, истории Карамзина, работа над «Борисом Годуновым», новое издание юношеской поэмы «Руслан и Людмила», иллюстрации Ф. П. Толстого к «Душеньке» — могли породить настойчивое желание воспеть русскую Психею-Душеньку. Раздумывая над темой, как бы «подбирался» к ней — писал стихи, в которых противопоставлял красоту северной женщины иным образцам.

Но всё-таки кому же возражал Пушкин? Кого обозначали инициалы «Т.» и «Ф. Т.»? Переворошила груду литературы и неожиданно нашла ответ в статье К. И. Тюнькина «Нет, не черкешенка она…»[82]. В то время был ещё один поэт — Фёдор Туманский. Первому биографу Пушкина П. В. Анненкову было известно, что именно он спровоцировал Поэта на стихотворение «Ответ Ф. Т.». Фёдор Антонович был кузеном одесского поэта Василия Ивановича Туманского. С историей пушкинского мадригала случилось то же, что, к примеру, с Каролиной Собаньской, — её забыли. Решающую роль в этом сыграл авторитет всё того же М. А. Цявловского. Ещё в 1925 г. он высказал сомнение в подлинности этой версии — у Туманского нет такого стихотворения. У одесского поэта Василия Ивановича в самом деле не было. Но оказалось, что его однофамилец Фёдор Антонович посвятил некой даме трёхстишие, которое начиналось строками:

Она черкешенка собою, —

Горит агат в её очах,

И кудри чёрные волною

На белых лоснятся плечах…

Автограф Ф. А. Туманского обнаружен в рукописном отделе Исторического музея в фонде Чертковых. К. И. Тюнькин предположил, что раньше он хранился в архиве В. П. Зубкова — зятя С. Ф. Пушкиной. Отсюда автор делает вывод: оба послания — Пушкина и Туманского — посвящены той, за кого в 1826 г. сватался Поэт. Софье Фёдоровне Пушкиной. Своё заключение Тюнькин подкрепляет цитатой из воспоминаний соседки по имению Апраксиных в Льгове Е. П. Яньковой: …знавала я ещё и других двух молодых девушек — Софью Фёдоровну и Анну Фёдоровну <Пушкиных>; обе они воспитывались у Екатерины Владимировны Апраксиной, и она выдавала их замуж. Первая была стройна и высока ростом, с прекрасным греческим профилем и чёрными, как смоль глазами и была очень умная и милая девушка; она вышла потом за Валериана Александровича Панина и имела трёх сыновей и дочь. Меньшая, Анна Фёдоровна, маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была прехорошенькая, преживая и превесёлая, и хотя не имела ни той поступи, ни осанки, как её сестра Софья, но личиком была, кажется, ещё милее. Она была за Василием Петровичем Зубковым; у них было две или три дочери и сын.[83]

Чёрные как смоль глаза Софьи Пушкиной вполне соответствуют эпитету Туманского — горит агат в её глазах. Но вот неувязка — почему возразил Пушкин? Нашёл это сравнение неудачным и решил ответить Ф. Т.:

Нет, не агат в глазах у ней,

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Её полуденного ока.

Полуденные — значит жаркие, знойные, горящие сладостными лучами, совсем не обязательно чёрные и уж ни в коем случае цвета агата. Ведь и взор синих глаз Собаньской Пушкин постоянно называл огненным! Именно это возражение Поэта заставляет усомниться в адресатке посланий.

Но кто же она? У Яньковой весьма ценное указание — обе сестры Пушкины воспитывались у Е. В. Апраксиной. У последней была дочь Наталья Степановна — красивая, умная девушка с прекрасным голосом, музыкантша — играла на арфе и рояле. Есть сведения, что Пушкин знавал её ещё в лицейский период. В 1817 г. Наталья Степановна вышла замуж за князя Сергея Сергеевича Голицына. Княгиня представляла в молодости очень начитанную и красивую женщину, у которой в гостиной бывали А. С. Пушкин, И. А. Крылов, гр. В. А. Соллогуб и др., — вспоминал И. А. Шляпкин[84]. 22 сентября 1826 г. Пушкин вписал в альбом Натальи Степановны четверостишие из «Разговора книгопродавца с поэтом»:

Она одна бы разумела

Стихи неясные мои,

Одна бы в сердце пламенела

Лампадой чистою любви.

Голицына собирала автографы великих людей. В её альбоме оставили свой след историк Гизо, Бальзак, композиторы Россини, Мейербер, Керубини, Обер, Лист, русские поэты Крылов, Гнедич, Жуковский… Совсем естественно, что при встрече в Москве с уже знаменитым Пушкиным Наталья Степановна попросила и у него автограф. Поэт вписал фрагмент из стихотворения, которое было напечатано полтора года назад (в феврале 1825 года) в виде вступления к первому изданию 1-й главы «Евгения Онегина». Этот факт лишь убеждает в одном — пушкинский автограф не более чем раритет в коллекции H. С. Голицыной. Всё остальное — плод досужей фантазии исследователей.

Л. В. Крестова[85]: этим четверостишием Пушкин выражает уверенность, что только она (т.е. княгиня Голицына) могла чутко понимать его поэзию <…>. И следующие, но не вписанные в альбом строки стихотворения: Увы, напрасные желанья! Она отвергла заклинанья, мольбы, тоску, души моей… тоже относятся к ней. Это запоздалое признание в чувстве, которое внушила молодая княгиня Поэту ещё в Петербурге до его первой ссылки.

Другая пушкинистка, А. Глассе: Как написанные строки, так и подразумеваемые относятся к С. Ф. Пушкиной. <…> Стихи написаны намеренно: поэт был уверен, что альбом будет показан девушке, за которой он ухаживал[86].

Фантазии, фантазии. Бесчисленные фантазии, которые в какой-то степени оправданы словами К. И. Тюнькина: Стремление увидеть, как происходит волшебное преобразование, — вот, что заставляет исследователей вновь и вновь искать в творчестве поэта отражение фактов его жизни.

Бесспорно, воображение необходимо биографу. Без него он превращается в занудного хроникёра. Мысль Тюнькина верна — любое исследование должно быть отражением фактов жизни Поэта. Но — увы! — истинных фактов так мало в сравнении с великим множеством — да простят мне вульгаризм! — высосанных из пальцев.

Я уже упоминала о стихотворении Пушкина «Т. — прав, когда так верно вас…». Прежние комментаторы не ошиблись — у В. И. Туманского нет такого стихотворения. Нет подобного и у его однофамильца Фёдора Антоновича. И тут я вспомнила, что был ещё один поэт, который подписывал свои произведения инициалами «Ф. Т.» или просто «Т.».

Весной 1836 г. Амалия Крюднер по поручению князя И. С. Гагарина привезла из Мюнхена в Петербург несколько десятков стихотворений. Гагарин передал их Пушкину для публикации. Поэт с изумлением и восторгом встретил сей неожиданный дар для своего «Современника». Это были исполненные глубины мыслей, яркости красок, новости и силы языка стихи российского дипломата Фёдора Ивановича Тютчева. Пушкин отобрал 24 стихотворения и поместил в 3-й книжке своего журнала под названием «Стихотворения, присланные из Германии». Имя автора было обозначено инициалами — «Ф. Т.». Тютчев долгое время именно так подписывал свои произведения в печати.

Погрузилась в биографию Тютчева. Оказалось, Пушкин и Тютчев заочно уже давно были знакомы. Ещё в 1820 г. студент Московского университета ответил на распространявшуюся в списках «Оду вольность» стихотворным посланием «К оде Пушкина на вольность».

Счастлив, кто гласом твёрдым, смелым,

Забыв их сан, забыв их трон,

Вещать тиранам закоснелым

Святые истины рождён!

В архиве Н. Погодина обнаружен переписанный рукой Тютчева отрывок из пушкинской оды. Тютчев рано начал писать и переводить стихи. В тринадцать лет он уже был вольнослушателем Московского университета. В четырнадцать лет был принят в Общество любителей русской словесности. Перед отъездом на дипломатическую работу в Мюнхен в 1822 г. Тютчев послал М. П. Погодину несколько своих поэтических опусов. Вы, шуткою, просили у меня стихов. Я, чтобы отшутиться, посылаю вам их. Они, как видите, довольно вздорны, но я утешаюсь по крайней мере, что это последние[87]. Стихи его время от времени появлялись в русской периодике. Известно, что С. Е. Раич — поэт, переводчик — в 1829—1830 гг. напечатал несколько стихотворений Тютчева в своём журнале «Галатея».

Пушкин внимательно следил за публикациями в отечественных журналах. Бесспорно, ему попадались и сочинения некоего поэта «Ф. Т.».

Вначале, ещё до того, как прочитала статью Тюнькина, я предполагала, что «Ответ Ф. Т.» обращён к Тютчеву. Однако подтверждения этому не нашла. Но как часто случается, ищешь одно, находишь другое. А это другое оказалось не менее важным — в своём послании неизвестной «Т. — прав, когда так верно вас…» Пушкин ссылался на мадригал Тютчева «Слёзы».

Между прочим, эпиграф к «Слезам» — «О lacrimarum fons» («О фонтан слёз») взят Тютчевым из стихотворения английского поэта XVIII века Томаса Грея. А у Пушкина в «Отрывке из письма к Д.» некая К** тоже называет Бахчисарайский фонтан la fontaine des larmes. Вряд ли это случайное совпадение. «Слёзы» написаны Тютчевым в 1823 г. Именно в это время Поэт завершал свою работу над поэмой. В декабре 1824-го «Отрывок из письма к Д.» появляется в альманахе Дельвига «Северные цветы». Можно предположить, что пушкинское сравнение заимствовано у Тютчева или у Томаса Грея, что в данном случае одно и то же. А теперь сравним два послания.

Но что все прелести пафосския царицы,

И гроздий виноград, и запах роз

Перед тобой, святой источник слёз,

Роса божественной десницы!..

Небесный луч играет в них

И, преломясь о капли огневые,

Рисует радуги живые

На тучах жизни громовых.

И только смертного зениц

Ты, ангел слёз, дотронешься крылами —

И небо серафимских лиц

Вдруг разовьётся пред очами.

А вот как воспета эта дева у Пушкина:

Т. — прав, когда так верно вас

Сравнил он с радугой живою:

Вы милы, как она, для глаз

И, как она, пременчивы душою;

И с розой сходны вы, блеснувшею весной:

Вы так же, как она, пред нами

Цветёте пышною красой

И так же колетесь, Бог с вами.

Но более всего сравнение с ключом

Мне нравится — я рад ему сердечно:

Да, чисты вы, как он, и сердцем и умом,

И холодней его, конечно.

Сравненья прочие не столько хороши;

Поэт не виноват — сравненья неудобны.

Вы прелестью лица и прелестью души,

К несчастью, бесподобны.

Стихотворение Пушкина при жизни не печаталось. Совершенно очевидно, в обоих мадригалах речь идёт об одной и той же молодой, красивой, чистой сердцем и умом, при этом остроумной и колючей женщине. И посмотрите, какой набор сходных эпитетов: запах роз — и с розой сходны вы, блеснувшею весной; святой источник слёз, ангел слёз — но более всего сравнение с ключом мне нравится; небесный луч, который преломляется в очах о капли огневые радугой живою — сравнил он с радугой живою: вы милы, как она, для глаз и, как она, пременчивы душою.

Кстати, и образ Тютчева о глазах небесного цвета, в которых играют огневые капли, — словно перекликается с уточнением Пушкина о полуденном оке. Невольно напрашивается заключение — все три стихотворения (два Пушкина и «Слёзы» Тютчева) посвящены одной и той же женщине.

Но кто же она? К сожалению, и биографам Тютчева неизвестна адресатка его послания. Попробуем оттолкнуться от дат создания стихотворений. Тютчев указал: Мюнхен, 21 июля 1823 г. — редкий для него случай, он почти никогда не датировал своих произведений. Датировку можно объяснить вот ещё чем — поэт не только посвятил, но и вручил послание даме. Но в это время Тютчев находился в баварской столице. По-видимому, незнакомка летом того года была в Мюнхене. Пушкин написал свой мадригал в 1824 году в Михайловском. Вероятно, Поэт знавал эту женщину ранее, до михайловской ссылки, а возможно, и до южной.

У Тютчева есть ещё одно созвучное «Слезам» стихотворение — «К Н.»:

Твой милый взор, невинной страсти полный,

Златой рассвет небесных чувств твоих

Не мог — увы! — умилостивить их —

Он служит им укорою безмолвной.

Сии сердца, в которых правды нет,

Они, о друг, бегут, как приговора,

Твоей любви младенческого взора,

Он страшен им, как память детских лет.

Но для меня сей взор благодеянье;

Как жизни ключ, в душевной глубине

Твой взор живёт и будет жить во мне:

Он нужен ей, как небо и дыханье.

Таков гори духов блаженный свет;

Лишь в небесах сияет он, небесный;

В ночи греха, на дне ужасной бездны,

Сей чистый огнь как пламень адский жжет.

23 ноября 1824

Стихотворение написано через полтора года после «Слёз». Допустим, что оба они посвящены одной и той же женщине. Значит, она продолжает занимать мысли Тютчева. В нём вновь проставлена дата. И имя адресатки обозначено буквой «Н». Наталья, Настасья, Нина, Надежда? Это, конечно, не ключ к разгадке, но уже кое-что….

Содержание второго послания Тютчева указывает на определённую степень близости между поэтом и незнакомкой — ему известны довольно интимные подробности её жизни. Можно даже предположить, что он был знаком с ней ещё в Москве. Или в Петербурге — перед отъездом на дипломатическую работу в Баварию в 1822 г. Тютчев на несколько месяцев ездил в столицу.

Итак, что мы знаем о незнакомке? Молодая, красивая и колючая, как роза, с голубыми, огненными глазами, переменчивая, как радуга, замужняя, не очень счастливая — это сравнение с фонтаном слёз! И ещё — её имя начиналось с буквы «Н». Но самое главное — эта прекрасная дама нравилась обоим поэтам. Наталья Строганова? Красивая, очаровательная, весёлая, живая, остроумная и не очень счастливая в браке. Подходит и по возрасту — в 1823 г. ей было 23 года. Наталья Степановна Голицына? Тоже блестящая светская женщина, но в эту пору ей уже было около тридцати лет. Не очень вяжется с тютчевским младенческим взором. Нет, княгиня Голицына отпадает — кандидатку надо искать среди женщин помоложе.

Тютчев впервые вернулся в Россию из-за границы 11 июня 1825 г. Оставался на родине до весны 1826 г. — использовал положенный за три года отпуск. В этот свой приезд, как следует из дневниковой записи М. П. Погодина, Тютчев был увлечён Александрой Николаевной Голицыной (во втором браке Левашовой). Старое или новое чувство? Погодин: Увидел Тютчева, приехав<шего> из чуж<их> краев; говор<ил> с ним об иностранной литературе, о политике, образе жизни тамошн<ей> и пр. <…> Смотрел на маленькое кокетство Ал<ександры> Ник<олаевны>, которой, как говорят, не нравится Тютчев, но она говорит с ним беспрестанно и пр[88].

Александра Николаевна (родилась в 1798 г.) происходила из богатой и родовитой семьи. Имя Левашовых — в Бархатной книге российских дворян. Отец — Николай Степанович Левашов — был председателем Вологодского верхнего земского суда. Левашова рано вышла замуж за князя Григория Яковлевича Голицына (1791—1821) и в двадцать три года овдовела. С юности была дружна с дочерьми кн. Ивана Дмитриевича Трубецкого, постоянно гостила у них в Знаменском, что в 15 верстах от Москвы по Серпуховской дороге. Домашним учителем в семье Трубецкого в 1819—1821 гг. был М. П. Погодин, в ту пору ещё студент Московского университета. В 7 верстах от Знаменского находилась усадьба родителей Тютчева — Троицкое, по Калужскому тракту. Погодин часто ходил пешком к Тютчевым. А Фёдор Иванович навещал Трубецких. Он подружился с дочерьми — Аграфеной (в замужестве Мансуровой), Софьей (вышедшей замуж за Всеволожского) и Александрой (ставшей женой кн. Мещерского). Но предпочтение отдавал другой Александре — их подруге Голицыной. Погодин же был влюблён в Александру Трубецкую — позднее посвятил ей свою повесть «Адель». То было время молодое, золотое, бурлившее восторгами чувств и любовных порывов. Молодёжь веселилась, танцевала, вела умные беседы о литературе, философии, религии. Восхищались Пушкиным, обсуждали недавно опубликованную поэму «Руслан и Людмила». Среди дам особенно выделялась своей начитанностью Александрина Голицына — Нина, как называли её друзья. По свидетельству современников — она была образованнейшей женщиною московского общества. Немудрено, что пылкий Тютчев, с редкими, блестящими дарованиями (слова Погодина), увлёкся очаровательной Ниной. Последний год их встреч в Москве был омрачён скорбью Александрины по безвременно — в тридцать лет — ушедшему из жизни супругу. Не об этом ли стихотворение Тютчева «К Н.»?

Остаётся выяснить также, был ли знаком Пушкин с Голицыной-Левашовой? После возращения из Михайловского в Москву — несомненно. 8 сентября на балу у французского посла Александра Трубецкая сказала Д. В. Веневитинову, что прониклась симпатией к царю Николаю, потому что он возвратил Пушкина. Веневитинов поспешил передать её слова Поэту. Они растрогали его, и он зачастил к Трубецким. У них, наверное, и встретился с А. Н. Голицыной.

Её имя несколько раз упоминается в переписке родителей Пушкина с Ольгой Павлищевой. Они говорят о Левашовой как о хорошей знакомой из их круга. 18 января 1836 г. в пространном письме мужу Павлищева сообщает петербургские новости. Среди них и о Левашовой (Александра Николаевна к этому времени стала дважды вдовой — в 1826 г. она снова вышла замуж за своего дальнего родственника полковника Никиту Фёдоровича Левашова, командира Иркутского гусарского полка — он умер в Польше в 1832 г.): Я вновь встретилась там (у Талызиных) с вдовой Никиты Левашова, она только что приехала, чтобы поселиться здесь совсем; она очень плакала, встретившись со мной, как всегда, без конца говорила о муже, которого она, как я теперь вижу, обожала, и кончила тем, что сыграла вальс его сочинения — вальс этот он сочинил для неё, и теперь она хочет снять с них, с этих нот, копию, чтобы послать вам[89].

Очаровательнейшая женщина Александра Николаевна была окружена легендами. Сергей Львович 3 октября 1834 г. сообщает дочери дошедший до Михайловского слух о похищении Александры Левашовой неким князем Волконским. Без памяти влюблённый в Левашову князь прибегнул к последнему средству — напал с дюжиной сотоварищей, вооружённых с головы до ног, на её карету и, угрожая пистолетом, потребовал, чтоб она немедленно последовала за ним в церковь, дабы венчаться. Думаю подобные ужасы происходят благодаря чтению новых романов, — комментировал С. Л. Пушкин. Левашова, как я уже говорила, была своим человеком в семье Трубецких. Иван Дмитриевич Трубецкой приходился троюродным дядей Пушкину. Его жена Е. А. Трубецкая — сестра Павла Борисовича Мансурова. Мансурову, члену общества «Зелёная лампа», Пушкин посвятил стихотворение «Мансуров — закадычный друг». Письмо Пушкина к нему от 27 октября 1819 г. — панибратское, полное мужских фривольностей. Мансуров в это время служил штабс-капитаном л.-гв. Драгунского пачка под Новгородом в военных поселениях. Поговори мне о себе — о военных поселениях, — писал ему Пушкин. — Это всё мне нужно — потому что я люблю тебя — и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка. Всё это дает возможность предположить, что Пушкин ещё до ссылки на юг мог познакомиться с Голицыной в Петербурге. Мог, но это ещё не значит, что был. А следовательно нельзя категорично утверждать, что ей посвящено его стихотворение «Т. — прав, когда так верно вас…». Что же касается Тютчева, его увлечение Голицыной подтверждено. И она, пожалуй, одна из самых подходящих адресаток тютчевских мадригалов.

Но всё-таки рассмотрим и других возможных кандидаток. После возвращения из ссылки в Москву Пушкин был очарован сразу несколькими московскими красавицами — С. Ф. Пушкиной, Елизаветой Петровной Лобановой-Ростовской (урождённой Киндяковой) — племянницей поэтессы К. А. Тимашевой, самой Тимашевой и Александрой Римской-Корсаковой, дочерью знаменитой Марьи Ивановны (о ней я рассказывала в главе «Тайная супруга Дантеса»). О Софье Фёдоровне Пушкиной, к которой Поэт на скорую руку неудачно посватался, уже говорилось выше. После всепрощения царя Пушкин в первых числах ноября 1826 г. уезжает в Михайловское — собрать багаж, привести в порядок дела. Оттуда в письме (от 9 ноября) вопрошает Вяземского, воспевшего Запретную розу: Что наши? Что Запретная Роза? что Тимашева? К Лобановой-Ростовской относятся две строки в стихотворении Пушкина «К. А. Тимашевой»: Соперницы запретной розы / Блажен бессмертный идеал…

Елизавета Петровна (1805—1854) была очень несчастна в браке с трижды «обером» — обер-прокурором VI департамента, обер-гофмейстером, обер-егермейстером, злым и глупым человеком, по выражению А. О. Смирновой, — Иваном Александровичем Лобановым-Ростовским. Она вышла за него замуж в феврале 1824 г. Супруг был старше её на 16 лет. Но не возраст, не глупость и злой характер были причиной семейных неладов. Предоставлю слово охотнику до светских сплетен П. А. Вяземскому. Лобанов-Ростовский женат на Киндяковой, но… она не замужем, — сообщал светский всезнайка своему приятелю А. И. Тургеневу. Вскоре Лобановы-Ростовские развелись — что подняло всю Белокаменную (Смирнова). В 1828 г. Елизавета Петровна вышла замуж за генерал-майора А. В. Пашкова. Тютчев мог быть знакомым с юной красавицей ещё в Москве — в 1822 году ей было 17 лет. Но совершенно очевидно, Пушкин познакомился с ней только в 1826 г. Следовательно, или стихотворение 1824 года «Т. — прав, когда так верно вас…» относится не к ней. Или же пушкинисты ошиблись в его датировке.

Но вот ещё одна возможная претендентка — Александрина — Нина Римская-Корсакова. Её прелестям отдана дань в строфах седьмой главы «Евгения Онегина»: Как негой грудь её полна! Как томен взор её чудесный! Тютчев, наверное, был вхож в дом Марии Ивановны, знаменитой своими балами и красавицами дочерями — Александриной, Натальей, Софьей. Но фактов, подтверждающих или отрицающих его увлечение одной из них, нет. А без них все домыслы будут продолжением литературной клюквы…

Ну, а как же быть с клюквой, потребованной капризницей на балу? С этим анекдотом, послужившим Анненкову основанием для атрибуции Людмилы? С клюквой-эпиграфом то ли к поэтическому посланию красавице, то ли началом какой-то новой поэмы? Думаю, что и на этот вопрос можно дать ответ. У Пушкина было чуткое ухо к народному языку. В русской рубашке навыпуск хаживал он по псковским и новгородским ярмаркам, беседовал с мужиками и бабами, записывал народные песни, прибаутки, загадки. Свою тетрадь с записями песен Псковской губернии потом подарил П. В. Киреевскому для его сборника «Собрание народных песен». Как известно, Пушкин был большим любителем клюквы и морошки. На смертном одре он попросил морошки, и Наталья Николаевна кормила его ягодой с ложечки — ел он с большим аппетитом и то и дело восклицал: Ах, как это хорошо! В неописуемый восторг приводила его фантазия клюковниц и клюковников — продавцов клюквы. Ходили — клюковничали они по улицам города, выкликивали под окнами домов свои витиеватые прибаутки:

По ягоду, подснежную крупну, по свежую, манежную, холодною, студёною, ядрёную, по владимирску клюкву! Эква клюква бабашка, брали Наташки, брали, побирали, с кочки на кочку ступали, лапотки потоптали, саяны ободрали, в Москву-реку покидали; Москва-река не принимает, ко бережку прижимает, ко бережку-бережку, ко зелёному лужку! Приехала клюква из Питера в Москву, к каменному мосту, в Москву на площадку! По ягоду по клюкву, по хорошу, крупну! Я из города Мурома, я барина бурого, я из города Ростова, я барина Толстова! По ягоду по клюкву, подснежную, по крупну! Я из города Можая, продаю, уважаю, ягодки девки брали, с кочки на кочку скакали…[90] И причитали так — до бесконечности.

«Клюква», Людмила — не рафаэлевская Мадонна, а русская Богородица, аллегорический призыв к вдохновенному Рафаэлю (читай — к самому себе) писать Марию нам другую с другим младенцем на руках, и, наконец, отточия в конце стихотворного отрывка (что означает незавершённость, последующее продолжение) — все это знаки упорно владевшей тогда Поэтом идеи создать поэму о русской женщине, новую российскую Душеньку. Он начал её писать, но — увы! — не завершил, как не завершил десятки других набросков своих будущих произведений…