Гарем царя Николая

Он был чист и девствен этот девятнадцатилетний Николай, когда 1 июля 1817 г. повёл под венец свою Фредерику-Луизу-Шарлоту. Будущую императрицу Александру Фёдоровну. Он был очень счастлив. Пламенно любил свою хрупкую, как тростинка, гибкую, как змейка, нежное, очаровательное, с прелестным лицом небесное создание (выражение Фикельмон). Ещё раз повторю слова Долли:

В обществе много красивых женщин, но одна, которая бесспорно превосходит всех остальных грацией и красотой, — Императрица! Перед ней блекнет даже самая большая красавица; никто из нас не может сравниться с ней в танцах, не умеет ступать так грациозно, как она, и при всём этом она в той же степени Владычица красоты, как и Императрица и Царица! — это один из многих портретов императрицы в дневнике Фикельмон.

Венцом царской любви были один за другим появлявшиеся на свет дети. Вновь слово Фикельмон: Она (императрица) прежде всего в высшей степени женственна. Бесспорно, её благой характер подвергается испытанию ежедневных забот, но дом её такой уютный, её дети столь красивы, её супруг в такой степени добр и нежен с ней, что, кажется, всё её ежедневие доставляет ей только счастливые волнения. Восхищение Долли императорской семьёй искренне и безустально: Человеческому воображению невозможно представить что-нибудь более совершенное, чем вся эта семья. Император и императрица могли бы быть персонажами какой-нибудь сказки!

Что же случилось потом? А потом, по словам историка, врачи обрекли императрицу на безбрачие. Всё началось с того страшного дня, когда гром залпов на Сенатской площади чуть было не разрушил счастье новоявленной императрицы. На её глазах перед уходом на бой с мятежниками Николай передал своего маленького наследника под защиту верного гвардейского полка. От испуга у императрицы сделался припадок, задрожала голова. Этот нервный тик остался на всю жизнь. Какая ирония, какая несуразность! Красивая, в роскошных туалетах, с прекрасным вечно улыбающимся лицом, ещё очень долго по-девичьи моложавая, стройная и тонкая, вопреки бесконечным беременностям, — и эта по-старушечьи трясущаяся голова! Не помогали никакие снадобья, ни лечение на минеральных водах, ни воцарённое деспотичной рукой самодержавного супруга относительное спокойствие в Российской империи. Приговор лекарского консилиума был категоричным — государыне нельзя больше рожать. А он, полный жизни и могучего мужского напора, горько называл себя соломенным вдовцом при живой супруге. О, всемогущее оружие — слово! Святого может представить грешником, царя превратить в мученика! Тогда, утверждал адвокат-историк, в жизни мученика стали появляться другие женщины.

По сведениям того же историка, первой фавориткой была красивая, строгая с виду фрейлина Варвара Аркадьевна Нелидова. На положении второй супруги её поселили во дворце в отдельных апартаментах. Вокруг неё образовался маленький двор… Знаток закулисной дворцовой жизни А. О. Смирнова вспоминала:

В ту зиму (1831—32 гг. — С. Б.) не было конца вечерам и балам. <…> Потом переходили к другой забаве: садились в пошевни импер<атрица>, рядом с ней или Салтыкова, или Фридерикс и кня<гиня> Трубецкая; за санями привязывались салазки одна за другой, туда усаживался государь, за ним Урусова или Варенька Нелидова.[123]

Выходит, Николай задолго до последних родов своей царственной супруги осчастливливал порывами бурной страсти своих молоденьких фрейлин. Подтверждает это и хроника царской жизни в дневнике Фикельмон.

25 сентября 1829 г., взволнованная известием о подписании мира с Турцией, беременная Александра Фёдоровна выкинула.

21 июня 1831 г.: Император поистине достоин сожаления. Он выбит из колеи смертью брата[124], сложным и запутанным состоянием государственных дел и трепещет за императрицу, слабую, хрупкую и всё принимающую так близко к сердцу, а к тому же и на сносях.

27 июля 1831 г. императрица произвела на свет великого князя Николая. Через два месяца Долли нанесла ей визит и записала в дневнике: Она немного располнела, и я нахожу её красивее, чем прежде. Всё такая же добрая, чудесная и милая, как всегда, когда с ней встречаюсь…

20 октября 1832 г. императрица родила десятого ребёнка. На свет появился четвёртый сын — великий князь Михаил…

На фоне этой благополучной семейной жизни Фикельмон отмечает бесчисленные увлечения императора — Урусова, Булгакова, Дубенская, княжны — Щербатова и Люба Хилкова… Фрейлины шли вперемежку с замужними дамами — графиней Завадовской, графиней Елизаветой Бутурлиной, княгиней Зинаидой Юсуповой, Амалией Крюднер… Не перечесть!

В другом месте мемуаров Смирнова уже открыто говорит о неплатонических отношениях царя с Нелидовой:

Аксаков Иван негодовал однажды на меня, потому что я считала, что император Николай мог не только любить Вареньку Нелидову, но и сделать её своей любовницей.

Но при всём этом даже Смирнова была озадачена:

Когда же царь бывает у фрейлины Нелидовой? В 9-м часу после гулянья он пьёт кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там занимается, в час или 1.30 опять навещает её, всех детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать, в 6 гуляет, в 7 пьёт чай со всей семьёй, опять занимается, в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет в 11, около двенадцати ложится почивать. Почивает с императрицей в одной кровати [125] .

На самом деле Нелидова не была первой фавориткой царя. Но в отличие от прочих — официально заняла место второй супруги. До неё — Урусова, Булгакова. Наверное, ещё раньше, до появления Фикельмон в Петербурге, были и другие…

В последний день января 1830 г. на балу у Кочубея впервые появилась пятнадцатилетняя Ольга Булгакова, дочь московского почт-директора. Того самого, которого Пушкин презрительно называл в своём дневнике Сашкой Булгаковым. Впрочем, почт-директором он стал в 1832 году, после того как дочь — наложница императора — была просватана за князя А. С. Долгорукова. Живая хроника сплетен (выражение Ю. Лотмана), А. Я. Булгаков, как сказал Вяземский, попал в свою стихию: Он получал письма, писал письма, отправлял письма, словом, купался и плавал в письмах, как осётр в Оке[126].

Долли тут же заметила новую красавицу: Мадемуазель Булгакова, которая приехала из Москвы, — итальянский тип красоты; ярко выраженные черты, большие чёрные глаза, правда, чересчур выпуклые, ещё пока ничего особенного в осанке, бесстрастный вид, но изумительный цвет лица. Она стала очередной жертвой царя. 14 февраля на маскараде у министра двора светлейшего князя Петра Михайловича Волконского пикантная и очаровательно флиртующая маска пленила царя. Он попросил её открыть лицо. Юную красавицу тут же отправили домой переодеться в бальное платье. А потом она весь вечер танцевала то с царём, то с великим князем Михаилом.

Этот маленький эпизод одного бала даёт представление о многих вещах здесь. Повсюду наблюдаются контрасты, но они настолько фраппирующие, что порой трудно понять — во сне это или наяву. Одновременно с этикетом и скованностью иногда наблюдается такая свобода нравов и она в такой степени результат мгновения, что ничто невозможно предвидеть. Царят молодость и спонтанные импульсы, — записала в тот вечер Долли.

В наложницах Ольга Булгакова оставалась недолго. В январе 1831 г. шестнадцатилетнюю девицу спешно выдали замуж за такого же молокососа, 21-летнего князя Александра Сергеевича Долгорукова. О причинах спешки можно только гадать. Император стал крёстным отцом первой дочери княгини Долгоруковой. Молодого князя пристроили чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе.

О скандальной связи царя с девочкой (ведь ей не было ещё и шестнадцати лет) судачили в обеих столицах. Пушкин очень пренебрежительно говорит о Булгакове и его дочерях в одном из писем к Наталье Николаевне. Взбешённый поступившим от друзей сообщением о перлюстрации его переписки, предупреждает жену быть осторожнее. Совершенно уверенный, что и это письмо будет прочтено, сознательно не стесняется в выражениях: …в Москве состоит почт-директором негодяй Булгаков, который не считает грехом ни распечатывать чужих писем, ни торговать собственными дочерьми.[127] Впрочем, самих дочерей — старшую Екатерину, фрейлину двора, и младшую Ольгу, Пушкин называл красавицами и даже навещал их во время пребывания в Москве.

Связь Николая с Булгаковой-Долгоруковой продолжалась и в дальнейшем. Свидетельствует об этом сам Пушкин. 5 декабря 1834 г. он записал в дневнике: Но в бытность его (царя) в Москве нынешнего году много было проказ. <…> Царь мало занимался старыми сенаторами, заступившими место екатерининских бригадиров, — они роптали, глядя, как он ухаживал за молодою княгиней Долгоруковой (за дочерью Сашки Булгакова! — говорили ворчуны с негодованием)[128].

Конвейер, поставлявший любовниц императору, работал безостановочно. В январе 1831 г. с него сошла княгиней почтмейстерская дочка Олечка Булгакова, а в марте он доставил новую, фигурку только что выпорхнувшей из Смольного Вареньки Дубенской.

2 марта 1831 г. Фикельмон отметила её появление в свете:

Мадемуазель Дубенская — миниатюрная и смуглая, с довольно красивыми глазами, талией девочки, выглядит ребёнком, но она действительно молода, только что выпущена из пансиона; придёт время, и она, наверное, будет иметь успех.

Спустя год с небольшим о ней ещё одна запись (после летнего придворного бала в Петергофе 28 июля 1832 г.):

Бал был красивым, оживлённым и изысканным! По поводу бала должна сделать небольшую оговорку. Здесь не проявляют особого интереса к обществу, все слишком поглощены двором. <…> Малышка Дубенская показалась мне птичкой более, чем когда-либо, но я нахожу её добродушной — качество, которое в конечном счёте сделает её жертвой, вместо того, чтобы самой стать опасной для других.

Благовоспитанная Фикельмон даже в дневнике не решалась откровенно высказать то, что уже было очевидно — Дубенская стала очередной жертвой царя. Попавшая в силки птичка поистине становилась беспомощной и неопасной для других! Прямолинейная Смирнова о том же самом говорит совсем определённо:

Этот дом (речь идёт о доме Софии Бобринской) сделался rendez-vous тесного, но самого избранного кружка. Перовский бывал ежедневно, граф Ферзен и некоторые члены дипломатического корпуса; особенно часто бывал неизбежный ветрогон Лагрене, и свадьба Вареньки Дубенской там устроилась. Приезду графини Бобринской императрица очень обрадовалась… <…> Государь же не любил Бобринскую за свадьбу Дубенской; он возненавидел Лагрене после револ<юции> 30 года (подч. мною. — С. Б.).[129] Это воспоминание Смирновой подтверждает роль графини Бобринской — придворной сводни. Она, как я уже рассказывала, помогала императрице устраивать судьбы наложниц Николая. Брак Дубенской[130] с Лагрене оказался весьма счастливым. Она очень умно подчинилась всем желаниям мужа, перешла в католичество — это стало первой заботой бывшего иезуитского воспитанника Лагрене, сама кормила грудью свою старшую дочь Габриэль. Сей факт Смирнова отмечает как великую заслугу Вареньки, ибо дамы общества обычно нанимали для своих детей кормилиц.

Пришла пора довершить рассказ о красавчике Безобразове, любовнике пани Моравской-Чернышёвой. Покутив вдоволь, Безобразов решил жениться. Его избранницей стала фрейлина Люба Хилкова. Предоставляю слово князю Вяземскому (письмо к А. И. Тургеневу от 4 января 1834 г.):

Прелестная княжна Люба Хилкова, холодная, благоразумная, мерная, образцовая льдинка Зимнего дворца, была просватана двором за Сергея Безобразова, к тому времени флигель-адъютанта Николая. Сватами была сама императорская чета.

Предстоящий брак удивил весь Петербург — ни с той, ни с другой стороны нет ничего (Вяземский имел в виду, что у обоих за душой ни гроша). Но причина скороспелой свадьбы была стара, как мир, — прикрыть грех любовницы императора. По заведённому для подобных случаев ритуалу, императрица лично присутствовала при одевании невесты и сама надела ей серьги. Венчали, как и полагалось фрейлинам, в придворной церкви. Безобразов узнал о бесчестии невесты после первой брачной ночи. Впрочем, охочий до светских сплетен Вяземский утверждал, что жениху открыли глаза накануне свадьбы. Безумная ревность овладела им. Он был готов на все неистовства и преступления. Бог знает каких причин не выдумают тому в городе, но я ничего не вижу в этом, кроме мономании его, — оправдывал Вяземский бедную Любу.

О дальнейшем рассказывает в своём дневнике Пушкин. Сия скандальная история не обошла и его внимания. Впрочем, красавчик флигель-адъютант занимал Пушкина ещё раньше, чуть ли не со времени появления Безобразова в Петербурге в 1831 году. Его имя несколько раз встречается в письмах к Наталье Николаевне. Однажды Пушкин назвал его твоим Безобразовым. И вот по какому поводу — неотразимый покоритель дамских сердец решил приударить и за Натали. А она кокетничала с ним. В одном из писем Пушкин то ли в шутку, то ли всерьёз предупреждает Натали: Не кокетничай с ц<арём>, ни с женихом княжны Любы. В другом, из Москвы, сообщает ей: Красавец Безобразов кружит здешние головки, причёсанные a la Ninon. И ещё любопытная деталь к портрету скандального героя: Безобразов умно делает, что женится на к<няжне> Хилковой. Давно бы так. Лучше завести своё хозяйство, нежели волочиться весь свой век за чужими жёнами и выдавать за свои чужие стихи.

1 января 1834 г. Пушкин записал в дневнике:

Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драк и даже до ножа. Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошёл с ума [131] .

Для любвеобильного князя Вяземского эта история оказалась поучительной. В письме к Тургеневу он рассудительно заключает: Вот те и брак по любви! <…> Нет, брак по расчёту вернее!

Пушкин продолжал интересоваться Безобразовыми.

Запись в дневнике 7 января 1834 г.: В свете очень шумят о Безобразовых. Он ещё под арестом. Жена его вчера ночью уехала к своему брату, к дивизионному генералу. Думают, Безобразов не останется флигель-адъютантом.

Император приказал своей фаворитке отправиться в Москву, чтобы заткнуть рот стоустой молве. Нервное потрясение молодой супруги кончилось выкидышем. Об этом у Пушкина в дневнике (17 марта 1834 г.): Из Москвы пишут, что Безобразова выкинула. С молодожёном император расправился круто — сослал его на Кавказ в действующую армию.

А как же отреагировала Долли на это занимательное светское событие? Имя Хилковой несколько раз мелькает в дневнике Фикельмон. Княжна Хилкова похожа на младшую Нессельроде, но в отличие от неё молода, бела, свежа и очень похорошела. 4 сентября 1833 года Долли рассказывает о прогулке в Мурино. Вместе с графиней Бранденбург она ехала в карете императрицы. Императорскую чету сопровождал весь букет гарема Николая — фрейлины Дубенская, Щербатова, Бороздина, Хилкова. Но переполох вокруг свадьбы Хилковой в дневнике Долли не отражён. В это время ей было не до светских сплетен — умерла её любимая кузина Адель Стакельберг. Долли скорбела о сестре и шесть месяцев — до апреля 1834 года — не вела записи.

Императорская кадриль продолжалась… Задумывались ли вы когда-нибудь, откуда в русском языке жаргонное словечко «закадрил»? Иные связывают его со словом «кадры». Но происходит оно от танца кадриль. В нём участвует непременно чётное количество пар. Ведущий заранее подбирает партнёров — кавалеров и дам. Подхватить даму в кадриль — закадрилить, позднее упрощённое в закадрить.

Фикельмон подробно описала одну из таких придворных кадрилей — запись 14 февраля 1833 г.:

Кадриль императрицы из оперы «Волшебная лампа» была чудесной и исключительно непринуждённой. Она сама была волшебно красивой в этом своём наряде. После того как обошла со своим кортежем все залы, императрица опустилась на трон, а её кадриль исполнила очень грациозные танцы, которые, однако, могли быть составлены ещё лучше. После её окончания началась наша кадриль и произвела поразительное впечатление. Мы исполнили менуэт и гавот просто превосходно, и все были совершенно очарованы. Особенно император. Я очень довольна, что была в этом костюме. Мне трудно было себе представить подобное существование с пудрой и турнюрами [132] .

Затем повёл свою кадриль император. Как нелепо выглядел надменный, с приводившим всех в трепет холодным, жёстким взглядом властелин всея Руси во главе порхающих в старинных костюмах и париках маркиз и маркизов!

Самыми красивыми в императорской кадрили были Долгорукая (по отцу Апраксина), княгиня Юсупова и Щербатова — все три в костюмах индианок, а также княгиня Суворова в тюрбане. Самыми грациозными были Дубенская и Елена Белосельская, одетые боярынями.

Княжна Анна Щербатова и её сёстры — Елизавета, Наталья и Прасковья, дочери статского советника, камергера князя Александра Александровича Щербатова, известны в пушкинистике благодаря сохранившемуся рассказу о катании на санях вместе с молодожёнами Пушкиными (3 марта 1831 г. в Москве). Этим и исчерпывались сведения о княжне Анне Щербатовой. Теперь их можно добавить записями Фикельмон.

Во дворце поселилась новая фрейлина — княжна Щербатова, нежное и хрупкое существо. Ей 22 года, но выглядит не более чем на 16, с чудесными чёрными и серьёзными, почти строгими глазами и белокурыми волосами; лицо, которое хотя и не вызывает удивления, но заинтересовывает, потому что ему можно приписать благородные и возвышенные мысли. (Запись 12 февраля 1832 г.)

Имя Щербатовой будет часто мелькать в дневнике Фикельмон как обязательной фигуры всех придворных увеселений. 27 июля 1832 года на Петергофском придворном балу, наблюдая рой кружащих вокруг императора бабочек, Долли вновь остановила на ней свой взор:

Трудно вообразить женщину более пустоголовую, чем молодая Щербатова, но вместе с тем с более прекрасными глазами. У неё изящно удлинённый и воздушный силуэт, но без особой грации.

14 декабря 1832 г.: Забыла рассказать о бале у Щербатовых. У них красивый зал, но очень тесный для такой толпы людей. Дочери князя своей осанкой представляются мне самыми странными молодыми особами, каких только можно встретить. Мне не хотелось бы этого говорить, но в этих узких талиях, в этом выражении их лиц и в этих красивых глазах есть что-то дерзкое и бесстыдное.

Княжна Анна Щербатова разделила судьбу большинства фрейлин двора. После неудачной попытки Николая женить сына великого князя Константина Павла Александрова на своей засидевшейся в девицах фаворитке Урусовой Николай сумел-таки сделать безропотного племянника козлом отпущения! Он сосватал его с другой порченой — княжной Щербатовой. Фикельмон присутствовала на их пышной свадьбе 29 октября 1833 года. Но ничего нового не добавила к своим прежним впечатлениям о княжне. Позволю повторить уже приводившуюся ранее запись Долли:

У его жены прелестное лицо, но ни капли ума; однако она умеет держаться в обществе, ибо обладает достоинством глупости, которое нередко нравится толпе, принимающей глупую гордость за благородство характера.

Среди фигур императорской кадрили выделялось ещё одно очаровательное создание — княгиня Зинаида Юсупова. П. А. Вяземский писал жене в письме от 15 мая 1828 г. о присутствии Пушкина на танцевальном вечере у княгини Е. И. Голицыной, украшенном Юсуповой. В дневнике А. И. Тургенева отражена встреча Поэта с Юсуповой на балу у княгини М. Ф. Барятинской 22 декабря 1836 года.

Биографические сведения о княгине Юсуповой до абсурдности противоречивы. Черейский, комментаторы мемуаров Смирновой и переписки Карамзиных бездумно сообщают о ней взаимоисключающие факты: стала женой Юсупова в 1835 г., имела от него сына Николая Борисовича (родился в 1827 г.). Ошибка, вероятно, происходит оттого, что в 1835 г. какой-то князь из побочной линии Юсуповых женился на некоей Нарышкиной — тоже из побочных ветвей этого известного рода. Во всяком случае, в Бархатной книге русского дворянства я не нашла сообщения об этом браке ни среди представителей рода Юсуповых, ни среди Нарышкиных. Остаётся поверить Смирновой, цитирующей письмо Стефании Радзивилл. В нём говорится о женитьбе князя Бориса на Зинаиде Кнорринг. Кнорринги были из прибалтийских немцев. На русской службе находился, к примеру, генерал от инфантерии Богдан Фёдорович Кнорринг, была ещё одна фрейлина той же фамилии, Прасковья Карловна, над которой потешалась озорная Россети.

Княгиня Юсупова была женой единственного отпрыска князя Николая Борисовича, кому Поэт посвятил стихотворение «Вельможа». Его сын гофмейстер Борис Николаевич (1794—1849) был женат на княжне Прасковье Ивановне Щербатовой, скончавшейся в 1820 году. От этого брака не имел детей. Шесть лет вдовствовал. Пробовал свататься к очаровательной Стефании Радзивилл. Однажды вместе с матерью-императрицей Марией Фёдоровной она гостила в подмосковном имении Юсуповых — Архангельском. Молодой князь приказал украсить её комнату розами, а на столе оставил записку: Княжна, позвольте мне принести к вашим ногам своё сердце и всё, что имею. Княжна, по совету императрицы, отказала Юсупову: Князь, благодарю вас за розы, но не могу принять ни вашего сердца, ни ваших роз. Князь опечалился, но ненадолго — в том же 1826 году женился на не менее прекрасной фрейлине Зинаиде Кнорринг (1809—1893), во втором браке — графине де Шово маркизе де Серр.

Фикельмон познакомилась с княгиней Юсуповой вскоре после приезда в Петербург на балу у Лавалей по случаю свадьбы их дочери Александры с Коссаковским-Корвиным. Долли называет её одной из красивейших женщин общества: …высокая, тонкая, с очаровательной талией, с совершенно изваянной головой, у неё красивые чёрные глаза, очень живое лицо с весёлым выражением, которое так чудесно ей подходит. — Запись 5 сентября 1829 года.

7 декабря 1829 г. графиня Фикельмон нанесла свой первый визит Юсуповым:

Уродливые, с плохим вкусом обставленные апартаменты, но или из-за хорошего настроения, или из-за общей весёлости я развлекалась с удовольствием.

Эстетку Долли поражало это несоответствие красивой элегантной внешности княгини с обстановкой её салона. Фикельмон говорит о царящей здесь скуке, о каких-то неприятных, провинциальных, недоделанных лицах, об отсутствии хорошего тона и манер у её гостей.

8 января 1830 г. на придворном маскараде был представлен в карикатурном виде весь Олимп — дамы изображали богов, мужчины — богинь. Князь Юсупов в обличье Венеры — истинное пугало. Его невестка Зинаида в роли тётки Авроры, сопровождающей саму Аврору, была поистине очаровательной.

Как вы, наверное, уже обратили внимание, Долли добросовестно вела летопись и личной жизни красавиц. В сентябре того же года отмечает — у Юсуповой затяжной и весьма очевидный флирт с офицером императорской гвардии Жерве: Она привлекает к себе многих, ибо молода духом, но также и возрастом, весела, наивна и невинна. К своему увлечению относится с исключительной наивностью. Она держится так, как будто не видит перед собой капкана, и на балу ведёт себя с Жерве, словно они одни-единственные на свете. Он очень молод, с не особенно красивым лицом, скорее невзрачный, но сильно влюблён в неё, постоянен в своих чувствах и, возможно, хитрее, чем кажется.

О том же — через несколько месяцев (январь 1831 г.):

Князь Юсупов всё такой же очаровательный, но всё же, по мнению многих, растерял свой шарм. Ореол весёлости, окружавший его красивое и столь молодое лицо, вдруг разом исчез. Боюсь, что причиной этому — Жерве. Для женщины, вышедшей замуж за существо, подобное Юсупову, счастье безвозвратно улетучивается, когда спадает вуаль и она может прочесть то, что в его сердце! Между прочим, к счастью или несчастью, Жерве находится со своим полком в походе.

А вот и плохо прикрытая досада на княгиню — Долли всегда остро переживает своё разочарование в людях.

В поведении Юсуповой произошла небольшая перемена. В ней появился новый нюанс легкомыслия. Я совершенно изменила своё мнение об этой молодой женщине с тех пор, как поняла, что она очень плохо относится к своей свекрови, и особенно когда до меня дошла отвратительная сплетня, распространяемая ею в связи с Урусовой и затрагивающая также Екатерину, Аннет и госпожу Фридерикс[133]. Но красота Юсуповой продолжала восхищать Фикельмон. 28 января 1833 г. большой бал в Белом зале императорского дворца. 1400 приглашённых. Одно из самых красивых придворных празднеств. Императрица — величественнее и красивее, чем когда-либо. Свежая и белая, несмотря на все свои болезни, великая княгиня Елена Павловна. Однако, вопреки своей красоте, для утончённой Долли — она парвеню в сравнении с этой столь доброй и без капли гордости императрицей! А вот и наша героиня, замеченная Фикельмон в этом столпотворении придворных: Княгиня Юсупова была чудесна в этот день и, полагаясь на красоту своего лица, позволила себе причудливую причёску, которая делала её совершенно очаровательной: вместо локонов она украсила виски двумя букетиками левкоев.

Вероятно, меня можно упрекнуть, что вослед Долли я перебарщиваю с описанием прелестей петербургских красавиц. Но ведь эти пребывавшие до сего времени под спудом забвения записки Фикельмон оживляют перед нами из небытия образы женщин, удостоенных внимания Пушкина. И отражённый свет их красоты падает и на великого певца и поклонника прекрасного, делая облик Поэта ещё прекраснее!

Блеск живых звёзд — увы! — не вечен. Одни закатываются, на смену их восходят другие. Летом 1833 г. на балах по случаю манёвров в Гатчине Фикельмон, наблюдая парад суеты, отмечает:

Императрица, как всегда, была самой красивой; за ней холодная Завидовская, затем Крюднер — весёлая, естественная, красивая. Юсупова уже не может быть поставленной в ряды первых красавиц — очень сильно изменилась! Одна из сестёр Щербатовой — Полина — красавица.

Миновало два года. 31 января 1835 г. По случаю дня рождения австрийского императора Фикельмоны дают приём для придворных. Николай — шеф российского Австрийского гусарского полка — явился в униформе австрийских гусар и выглядел очаровательно. Кроме императора и императрицы, присутствовал и цесаревич Александр — лучезарный и красивый. Был и великий князь Михаил с супругой.

В эту зиму стало меньше красивых женщин — одни в трауре, другие — после или накануне родов. Княгиня Юсупова, истинная нимфа балов, отнята у нас из-за тяжёлого несчастного случая. Минувшей осенью в Москве она упала с дрожек и сломала себе бедро; передвигается на костылях, и считают, что едва ли оправится полностью. Эта молодая женщина, впрочем чересчур поверхностная, переносит своё тяжёлое состояние мужественно и не унывая. Любая другая на её месте благочестиво, разумно или самоуничиженно смирилась бы с подобным. Её же, как утверждают те, кто её хорошо знает, крепит легкомыслие. Она по-прежнему является разодетой, находит удовольствие в тысячах мелочей и сохраняет присущую ей весёлость.

Наконец, Долли решается заговорить об отношении царя к Юсуповой — запись 19 февраля 1833 г.:

Он на самом деле постоянен в своих предпочтениях. С тех пор, как княгиня Юсупова покинула общество из-за того злосчастного происшествия, император навещает её раз в неделю. Он восхищался ею, когда она украшала балы своими грациозными танцами и красивыми туалетами, но не был в неё влюблён. Она совсем не умна, ни даже интересна как характер. Неизменная доброта императора и удовольствие, которое он испытывает, останавливая свой взор на красивом и изысканном лице, — вот единственные причины, которые заставляют его продолжать высказывать ей своё почитание.

Сколь ни проницательной была Долли, но судила людей с собственной колокольни! Интеллект — необходимое, по её убеждению, качество для истинного очарования женщины, абсолютно был не нужен царю. Графиня Фикельмон идеализировала Николая. А он был из той преобладающей породы мужчин, кого излишний ум и учёность раздражали в представительницах слабого пола. В том убеждают нарисованные самой же графиней образы всех наложниц императорского гарема.