9. Террористы

9. Террористы

Абакумов в пути наверх готов уничтожить любого, — доносил Сталину на своего недоброжелателя, назначенного в мае 1946–го министром госбезобасности заместитель наркома внутренних дел Серов. Серов не догадывался, что вождю это качество министра скорее на руку. Но Абакумову успокаиваться не приходилось. За последний год ни об одном серьезном умысле покушения на подозрительного хозяина министерство не сообщило. Разоблачение в 46–м на Ставрополье группы "Союз борьбы за свободу", состоявшей из нескольких двадцатилетних комсомольцев и ученика 9–го класса, или американских шпионов, вроде литературоведа Сучкова, вряд ли относились к достижениям бдительности. Поэтому делу Даниила Андреева на Лубянке придавали особое значение, вели обстоятельно, не жалея сил. Одним из режиссеров дела был полковник Комаров. Алла Александровна запомнила его как человека "крупного, плотного, тяжелого, черного, с тяжелыми черными глазами"[405]. Она увидела его в Лефортово, куда подследственных после первого этапа следствия перевели по приказу Абакумова. Тогда же министр государственной безопасности отправил спецсообщение:

"21 июня 1948 г. № 4248/а

Совершенно секретно.

Товарищу СТАЛИНУ И. В.

Об аресте в Москве террориста АНДРЕЕВА Д. Л. и ликвидации возглавляемой им антисоветской группы с террористическими намерениями. Всего по делу арестовано 16 человек"[406].

Читавший документ Сталин, издавна опасавшийся и ждавший покушений, сделал отчеркивания на полях только там, где речь шла о местах предполагаемых терактов.

О замысле покушения на сталинской даче:

"Об этом АНДРЕЕВ показал: "Я неоднократно обдумывал различные варианты осуществления своих террористических замыслов против главы советского государства. В частности, у меня было намерение искать возможность совершения покушения на главу советского государства в его подмосковной даче в Зубалово""[407].

В Большом театре:

"Об этом АНДРЕЕВ показал: "… Я неоднократно задумывался над возможностью осуществления своих террористических замыслов против главы Советского государства во время торжественного заседания или спектакля в Большом театре, но опять пришел к выводу, что это неосуществимо, так как во время торжественного заседания или представления свет в зале гасится и делать прицельный выстрел крайне затруднительно, а в антракте трудно улучить момент, чтобы остаться вне публики, стрелять же прямо из публики я считал бессмысленным самопожертвованием, так как для того, чтобы прицелиться и произвести выстрел, необходимо какое-то время, в течение которого всегда кто-либо из окружения заметит и помешает осуществлению моих намерений…""[408]

На Арбате:

"Помимо этого, АНДРЕЕВ в тот же период часто ходил по Арбату, выслеживая маршрут движения автомашины И. В. Сталина".

Остальные подробности вождя не заинтересовали, но эти следовало тщательно выяснить. И в Лефортово следствие началось как бы заново, большинство вопросов повторялись, драматургически выстраивая и прорисовывая картину разветвленного и тщательно подготовленного антисоветским подпольем террористического заговора, о котором доложили Сталину.

Допрос "главы террористического заговора" 28 июля вел вместе с заместителем подполковником Сорокиным генерал — майор Леонов. Невысокий, большеголовый, Леонов вначале сидел, слушая вопросы Сорокина и ответы Андреева, потом начинал спрашивать сам, то громко, с театрально — патетической интонацией, то с презрительной усмешкой, иногда вставая и расхаживая по большому кабинету:

"— Являясь активным врагом, вы замышляли более гнусные планы борьбы против советского народа. Показывайте об этом.

ОТВЕТ: — Я не хотел бы говорить о своих более тяжких преступлениях, но вижу, что скрыть их мне не удастся"[409].

Сам слог протокола свидетельствует о том, что признания облекались в формулировки, необходимые обвинению, и отличить то, что действительно говорил допрашиваемый, а что ему приписано, затруднительно.

Андреев признавался, что критически относился к жестоким методам коллективизации и индустриализации, а в протоколе говорилось, что он не соглашался "с решениями партии и правительства" и "озлобился против советской власти". Цель выбитых признаний — подтверждение главного пункта обвинения. Протокол звенел чеканными формулировками самообличений:

"Вся моя ненависть обратилась против Сталина, в лице которого я видел олицетворение советской власти, последовательного и твердого руководителя Советского государства. Поэтому, начиная еще с тех пор, я поставил своей целью убить Сталина.

Я был уверен, что смерть Сталина вызовет растерянность в Советском правительстве, активизирует в стране враждебные силы и ускорит падение советской власти.

Подготовляя себя к террору, я перечитал много литературы о террористах и, восхищаясь их решимостью, начал сам изыскивать возможность осуществления террористического акта против главы Советского государства"[410].

Вариантов возможного покушения на Сталина рассматривалось по меньшей мере четыре. Мы можем предположить, что их обсуждали герои "террористической" главы "Странников ночи". То, что все они — художественный вымысел, следствие во внимание не принимало, слишком реалистически и убедительно была глава написана.

Первый — покушение на даче Сталина, в Зубалово. Главной уликой стали летние поездки Андреева на дачу Муравьевых на Нико — линой Горе, находившуюся в нескольких километрах от Зубалово. Его друзья — дочь покойного адвоката и ее муж, Гавриил Андреевич Волков, в начале войны арестованный и в 43–м умерший в тюрьме, попали в сообщники. То, что Сталин после гибели Алилуевой в Зубалово бывать не любил, к делу не относилось — заговорщики этого могли не знать.

"ВОПРОС: — ВОЛКОВА знала, с какой целью вы поселились у нее на даче?

ОТВЕТ: — Прямо о своих замыслах ВОЛКОВОЙ я не говорил, но она знала о моем враждебном отношении к руководителям партии и Советского правительства.

ВОПРОС: — Какими сведениями для осуществления вашего вражеского замысла снабдила вас ВОЛКОВА?

ОТВЕТ: — Совершая с ВОЛКОВОЙ и ее мужем прогулки в район поселка Николина Гора, я после изучения местности пришел к выводу о том, что, пользуясь природными условиями, можно было бы под покровом лесов и зарослей проникнуть непосредственно к даче Сталина и во время его прогулки совершить террористический акт.

Но когда от ВОЛКОВЫХ я узнал, что подходы к даче усиленно охраняются, а сама дача обнесена высокой каменной стеной, и полагая, что там, возможно, имеется какая-либо сигнализация, я понял, что пробраться к даче мне не удастся.

ВОПРОС: — Однако известно, что дачу ВОЛКОВОЙ вы продолжали посещать и в более позднее время.

ОТВЕТ: — Не оставляя мысли о покушении на Сталина, я в 1938 году снова посетил ВОЛКОВУ на ее даче в Николиной Горе и, окончательно убедившись в непреодолимых препятствиях к осуществлению моего намерения, решил действовать в другом месте".

Последовал вопрос "Где?" И обвиняемый стал излагать второй вариант возможного покушения на Сталина "в то время, как он будет проезжать в автомашине по Арбату".

На Арбате в доме № 9 жила давнишняя знакомая и пациентка доктора Доброва зубной врача Амалия Яковлевна Рабинович, в свою очередь лечившая добровское семейство. То, что Андреев лечил у нее зубы летом 39–го, стало решающим эпизодом. Он признавался: "Ранее я также посещал РАБИНОВИЧ и знал, что окна ее квартиры выходят на Арбат. Я намеревался использовать это обстоятельство для того, чтобы произвести из окна ее квартиры выстрел во время прохождения по Арбату автомашины Сталина<…>. Я не посвящал РАБИНОВИЧ

в свои замыслы. Приходил я к ней раза 3–4 под предлогом лечения зубов. Бывая в квартире РАБИНОВИЧ, я изучал, из какого окна лучше произвести выстрел и каким путем можно будет бежать после покушения. Наряду с этим, специально прогуливаясь по улице Арбат, я выслеживал автомашину Сталина, и мне несколько раз удавалось видеть, как его автомашина, не доезжая дома, в котором проживала РАБИНОВИЧ, сворачивала направо в Большой Афанасьевский переулок и через Малый Афанасьевский, минуя памятник Гоголю, выходила на улицу Фрунзе, направляясь к Кремлю. Из этого наблюдения я понял, что квартира РАБИНОВИЧ не может быть использована мною для осуществления своего замысла".

И здесь требовалась решающая улика — оружие. Его всезнающее следствие усиленно искало, и — неужели всерьез? — рассчитывало найти. "ВОПРОС: — Какое оружие вы имели при себе, выслеживая автомашину главы Советского государства?

ОТВЕТ: — Боясь возможного задержания охраной, я вел наблюдение за автомашиной Сталина, не имея при себе оружия, Я намеревался приобрести где-либо оружие после того, когда окончательно избрал бы место совершения террористического акта.

ВОПРОС: — Лжете. Следствию точно известно, что вы заранее искали оружие и готовились стать метким стрелком. Говорите правду.

ОТВЕТ: — Решив твердо, что террористический акт против Сталина совершу выстрелом из пистолета, я, чтобы не дать промаха и действовать наверняка, стал учиться метко стрелять.

Для этого я посещал созданный при горкоме художников — оформителей стрелковый кружок, занятия которого происходили в тире какого-то спортивного общества, расположенном в районе площади Ногина. На протяжении нескольких месяцев я усердно занимался, научился владеть оружием и метко стрелять.

Бывая в тире, я также присматривался, как можно было бы добыть оружие, но приобрести его мне так и не удалось"[411].

Третий вариант — покушение в Большом театре, задуманное в 1940 году. "Зная расположение Большого театра, я обдумывал, — судя по протоколу, в отредактированном виде цитировавшемуся в спецсообщении Сталину, признавался Андреев, — каким путем можно произвести выстрел, но опять-таки встретился с рядом препятствий".

"Вместе с этим моя ненависть к советской власти и лично против Сталина все больше и больше росла, и я продолжал изыскивать возможности осуществления задуманного мною террористического намерения, — допрашиваемый перешел к четвертому варианту. — В том же 1940 году я решил каким-либо путем в один из праздников пробраться на Красную площадь и разведать обстановку — можно ли там во время демонстрации произвести покушение на Сталина. Дождавшись празднеств Октябрьской революции, я 7 ноября 1940 года вместе с коллективом служащих московского горкома художников-оформителей пошел на демонстрацию.

ВОПРОС: — В какой колонне вы шли?

ОТВЕТ: — В колонне Куйбышевского района.

ВОПРОС: — А какое место в этой колонне занимали?

ОТВЕТ: — Я находился на правом фланге и прошел Красную площадь в 50–60 метрах от Мавзолея.

При движении через Красную площадь в колонне чувствовалась большая уплотненность рядов, и я убедился, что при таком положении произвести выстрел очень трудно. Кроме того, я обратил внимание, что вдоль всей площади выставлена плотная стена охраны из военных.

Мои дальнейшие приготовления к совершению террористического акта против Сталина были прерваны в связи с тем, что в 1942 году я был призван в Советскую Армию и выехал из Москвы"[412].

По свидетельству Василенко, следователи его спрашивали "бывал ли он на Красной пощади?", и к ответу — "бывал, на майских и ноябрьских демонстрациях как преподаватель, вместе с университетом" — в протоколе добавляли: "изучал место возможного покушения". Возникала даже такая нелепая версия — о ней рассказывала Андреева, — что террористы подумывали о возможности взорвать на Красной площади атомную бомбу…

Первый этап следствия длился, начиная с ареста Андреева, тринадцать месяцев. За это время определился состав группы, прояснился сценарий дела. Для завершения оставалось конкретизировать некоторые признания подследственных в террористических намерениях и — основное — найти оружие. Перед тем, как перевести подельников в Лефортово, с каждым провели прокурорский допрос. Алле Александровне запомнилась фамилия надзирающего прокурора — Антонов.