7. Высшие Литературные курсы

7. Высшие Литературные курсы

Темный зигзаг внутреннего пути пришелся на студенчество. После школы Даниил Андреев собирался поступить в университет, но даже к экзаменам "сына контрреволюционного писателя" не допустили. В 1924 году он поступил в Высший Литературно — художественный институт им. Брюсова. Среди студентов преобладали поэты, делившиеся, вспоминал один из них, на рабочих и эстетствующих, и "парни из рабочих сцеплялись с эстетствующими"[77]. Вряд ли в идейных схватках начинающих поэтов участвовал Андреев.

В институте, находившемся на Поварской, в описанном Львом Толстым доме Ростовых, литературная жизнь кипела. Сюда приходили и читали стихи Есенин и Маяковский. А преподавали известные литературоведы Мстислав Александрович Цявловский, Александр Сергеевич Орлов, Леонид Павлович Гроссман, фольклористы Борис Матвеевич и Юрий Матвеевич Соколовы, поэт и стиховед Георгий Аркадьевич Шенгели… Преподавал в институте и сам Брюсов, читавший курсы античной литературы и "науки о стихе". Даниил едва ли застал его лекции. 9 октября 1924 года Валерий Яковлевич Брюсов умер. После его смерти институт просуществовал недолго. А осенью следующего года "развились взамен покойного института из Студии Союза Поэтов"[78]. Высшие государственные литературные курсы Моспрофобра — ВГЛК.

Часть студентов продолжила учебу уже на литературных курсах. Они были вечерними и платными, принимали всех желающих. Заведующий учебной частью Николай Николаевич Захаров — Мэнский — поэт и актер, тридцатилетний, с прядью на лбу, называвший студенток "деточками" — шутил, когда приходили абитуриентки из "бывших": "У нас уже есть две княжны Гагарины!" Потому на курсах оказалось немало тех, кто не мог поступить в государственные вузы из-за происхождения, отпрысков "социально чуждых". Курсы собрали не только молодежь, но и разнообразных чудаков, тянувшихся к литературе, вроде шестидесятилетнего крестьянского поэта — самоучки Степана Аниканова.

Вот как вспоминала о курсах их слушательница Наталья Баранская (тогда — Радченко): "На курсах собралась довольно пёстрая публика: девчонки, только окончившие школу…; пожилые учительницы, желающие "обновить знания"; молодые люди разных профессий, пробующие своё "перо"; экстравагантные подруги нэпманов, меняющие еженедельно цвет волос и ежедневно туалеты; девицы, стремящиеся облагородить свою речь; красотки в поисках интересных знакомств. Немногие одарённые талантом и многие просто любящие литературу. Среди них — отвергнутые государственными учебными заведениями за "плохое происхождение". В их числе были потомки причастных к литературе семейств. На нашем курсе учился Андрей Бэер — праправнук Авдотьи Петровны Елагиной (в первом браке Киреевской) — это имена близких знакомых Пушкина; Игорь Дельвиг (может, и не прямой потомок Дельвига — поэта), внучка знаменитого издателя Лена Сытина. Поступали на курсы и "чуждые элементы" не столь громких фамилий, дети священников, церковных и государственных деятелей прошлых, "царских", времён, так называемых лишенцев (людей, лишённых гражданских прав). Вся эта пестрота создавала некий сумбур в обстановке и какую-то зыбкость и неустойчивость. Слушателям предоставлялась полная свобода выбирать, когда и кого слушать, что посещать. Однако диплом получить могли только те, кто прошёл все обязательные занятия по полной программе и сдал все экзамены"[79].

Почти все на курсах оказались стихотворцами. Поэтами стали немногие. Один из стихотворствовавших студентов, Александр Моисеев, с наивной искренностью писал: "Нет хуже, / Нет сквернее жизни / Никем не признанного / Тихого поэта: / Придешь в редакцию, / Редактор смехом брызнет / И скажет: / — Это перепето. /… И лучше думаешь, / Опять идти к сохе — Ведь там гораздо / Будет больше толку!"[80]

Неустойчивым, сомнительным заведением казались эти литературные курсы. Канцелярия курсов какое-то время ютилась в доме Герцена на Тверском, располагаясь в таком же временном и пестром Союзе поэтов. ВГЛК даже не имели собственного помещения — занятия шли то в школах, на одной из Тверских — Ямских, на Садовой — Кудринской, в других местах…

"По преподавательскому составу, по программе учебной — эти курсы, — вспоминала Мария Петровых, — были совершенно блестящим учебным заведением"[81]. Профессура на ВГЛК действительно собралась замечательная, многие перешли сюда из Брюсовского института. Здесь преподавали: теорию драмы — Владимир Михайлович Волькенштейн, римскую и итальянскую литературу — Аполлон Аполлонович Грушка, французскую литературу — Борис Николаевич Грифцов, литературу Востока — Алексей Карпович Дживелегов, теорию прозы — Константин Григорьевич Локс, русскую литературу читал Иван Алексеевич Новиков, немецкую, а потом и курс перевода — Григорий Алексеевич Рачинский (некогда позволявший себе говорить студентам: "Свобода! Покажут еще вам вашу свободу!", и цитировал Гете: "Никто в такой мере не раб, как тот, кто мнит себя свободным, им не будучи"), историю искусств — Алексей Алексеевич Сидоров, стихосложение — впалостью щек и торчащей бородкой напоминавший Дон Кихота Иван Сергеевич Рукавишников, старославянский язык — Сергей Иванович Соболевский, древнегреческую литературу — Сергей Михайлович Соловьев, эстетику — Густав Густавович Шпет. Семинар "Поэты пушкинской поры" вел Иван Никанорович Розанов, приглашавший студентов к себе домой, удивляя собранной им исчерпывающей библиотекой русской поэзии. Домой приглашал студентов и Рачинский, живший неподалеку. Старик, слышавший речь Достоевского о Пушкине, приятельствовал с Андреем Белым и пламенно говорил о Блоке… А тот же Захаров — Мэнский начинал свой курс с того, что наизусть, высоким по — женски голосом звонко декламировал "Слово о полку Игореве". Курс современной литературы читал (по свидетельству слушателей скучно и серо) Николай Николаевич Фатов. Но к Даниилу Андрееву он, написавший книгу не только о Демьяне Бедном, но и о его отце — "Молодые годы Леонида Андреева", мог питать особенный интерес. Но тот вряд ли явил расположение редактору однотомника и биографу Леонида Андреева, помня такой, например, фатовский пассаж, посвященный отцу: "Последние годы он добровольно провел "поту сторону" советской черты, глубоко возмущая всех честных граждан Р. С. Ф. С. Р. своими клеветническими выпадами против рабоче — крестьянской власти…"[82]

Студенты и восхищались своими профессорами, и вышучивали их в курсовых "куплетах". Рукавишникова:

Знак масонский — на груди,

С бородой козлиной,

Рукавишников гряди

В альмавиве длинной!

Розанова:

Слова неспешны,

Слова безгрешны

Под розановским языком.

У Каролины

Справлял крестины

И лично с Вяземским знаком.

Пушкиниста Цявловского:

Мы честь и славу

Поем Мстиславу…[83]

Занятия на курсах шли вечером, а днем большинство студентов занималось в Румянцевской библиотеке, терпеливо сидя в читальном зале у ламп с зелеными абажурами. Много времени здесь проводил и Андреев. Потом, в тюрьме, он написал гимн библиотеке "в молчаливом дворце".

На ВГЛК училась одноклассница Даниила Андреева — Муся Летник, как и он глубоко верующая и тоже писавшая стихи, маленькая, тоненькая, с легкой косинкой задумчивых глаз и почти детским голоском. Они дружили. Муся его познакомила со своими подругами — Натальей Радченко, Ириной Всехсвятской и Ниной Лурье. Наталья Радченко оставила набросок, рисующий Даниила Андреева тех лет: "Он бывал, как и мы, Мусины подруги, неизменным гостем на дне её рождения. Даня — Мусин одноклассник, друг школьных лет, — думаю, был духовно близким ей человеком. В те юношеские годы он производил на меня впечатление цветка с надломленным стеблем, вернее всего ириса, не яркого, но изысканного, привядшего и всё же живого. А может, это сравнение с цветком и надломленным стеблем подсказано словами самого Дани, произнесёнными в каком-то споре с Ириной: "У вас типично короткий стебель сознания". Мы подсмеивались над этими словами, повторяя их с Даниной томной интонацией, которую называли "декадентской""[84].

На курсах он познакомился с приехавшим из Керчи Вадимом Сафоновым, крепко стоявшем на грешной советской земле, несмотря на увлеченное стихописание. Оно их и сдружило. В те годы Сафонов не только сотрудничал в "Труде", а даже напечатал несколько стихотворений, начав с отклика на смерть Ленина. Как и Даниил, был принят во Всесопо — Всероссийский союз поэтов. Союз возглавлял профессор ВГЛК и земляк Сафонова — Георгий Шенгели[85]. Всероссийский Союз Поэтов, объединявший стихотворцев и начинающих, и маститых, самого разного толка и калибра, просуществовал до 1929 года, но вряд ли чем-то мог помочь молодым поэтам… Поэзия, любовь к Лермонтову, юность, когда и самые разные люди легко сходятся, общие знакомые — объединяли. Они подружились. Сафонов приходил в гостеприимный дом Добровых, несколько раз оставался ночевать, поскольку жил далеко, в Сергиевом Посаде.