1 ноября 1925. Воскресенье

1 ноября 1925. Воскресенье

Шили мы с Мамочкой, шили нашу последнюю работу и вот решили сделать получасовой перерыв. Она легла спать, а я — за дневник. Папа-Коля на заседании.[414] Надо бы хоть что-нибудь передать из того, что за эту неделю произошло. Хотя, в сущности, ничего не произошло.

В понедельник, за обедом, Папа-Коля дает мне «Возрождение»: «Прочти». Читаю в хронике, что изд<ательство> «Птицелов» готовит к печати сборники Кобякова, Монашева и «Ирины Кнорринг. „Стихи“». Я поняла, от кого исходит заметка, т. к. за такие-то самочинные выступления Кобяков и был исключен из Союза. Не то чтобы рассердилась, а просто раздосадовалась, и больше всего на то, что книга не выйдет. И еще на то, что после всей истории с Кобяковым не хотела очутиться на его стороне. Написала тотчас же Терапиано. Он успокоил, оказывается, в «Днях» тоже была такая же заметка, даже с именем Терапиано.[415]

Что же дальше?

Папа-Коля усиленно уговаривал меня дать «Стрелочка» в «Гротеск».[416] Я не хотела, и, помимо всего, у меня было на это свое основание: когда «Гротеск» открывался, в Союз были присланы именные приглашения, — не знаю, всем ли, думаю, что да, — но меня там не было. А Папа-Коля этого не знает, и уговаривал так настойчиво, что я наконец согласилась поговорить с Тэффи. Пошла в «Дом артиста».[417] Еле нашла там несколько человек. Такие тоняги,[418] и мордоворот устроили.[419] Адреса Тэффи я так и не добилась, узнала только № телефона. Но один вид и обращение этих артистов сразу решили и уже окончательно, что никакой канители с моим бедным «Стрелочком» я поднимать не буду.

Сегодня послала в «Золотой Петушок» мое стихотворение, посвящ<енное> ему[420], написанное в прошлом году, и коротенькое письмо. Знаю, что Папа-Коля будет теперь уговаривать меня дать «Стрелочка» в «Петушок». Нет, никуда я не хочу.

Да, Адамович все-таки поместил мой «Вечер» в «Звене».[421] Сегодня в «Новостях» было объявление. Я думала, он и тут к чему-нибудь придерется.

Ну, полчаса прошло, нужно кончать.