Возвращение Сталина в Москву (Сталин на «Эшелоне Победы»)

Возвращение Сталина в Москву

(Сталин на «Эшелоне Победы»)

5 мая 2005 года. Вечером Лужков, Кобзон и я стояли на крыльце музея в Брестской крепости. Ждали приезда руководителя Белоруссии Александра Лукашенко. Лужков и Кобзон разговаривали. Я слушал, чтобы потом внести главное из услышанного в свои исторические записки. Они обсуждали разные проблемы (какие — уже не помню). И вдруг (такое запоминается) Кобзон говорит: «Юрий Михайлович, все с организацией эшелона к 60-летию Победы идет по плану. Но… есть одна ошибка. Мы осуждаем искажение истории, и тут же искажаем ее сами…»

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Лужков.

— На паровозе, идущем во главе «Эшелона Победы», утопающий в цветах портрет солдата. А ведь, если мы решили повторить все, как было в 45-м, там должен быть портрет Сталина! — напоминает Кобзон.

— Да! Это надо исправить, — сразу соглашается Лужков. — Я дам команду!

И… мало-помалу разговор переходит на другие темы.

…Наступает 6 мая. Эшелон прибывает в Минск. Но на паровозе Победы — все тот же портрет.

7 мая. Поезд Победы встречает Смоленск. И снова впереди — тот же портрет. Я осторожно спрашиваю: «Иосиф Давыдович, а что… не удалось Лужкову восстановить историческую правду?»

Кобзон вскипает: «Да железнодорожные чиновники из Москвы не хотят, боятся, как бы чего не вышло. И Людмила Ивановна Швецова, зам Лужкова, ответственная за проведение акции „Эшелоны Победы“, никак не решается взять на себя эту ответственность. Но я это так не оставлю, и в Москву „Эшелон Победы“ придет, как в мае 1945». С этими словами он выходит из своего купе и отправляется на переговоры в главный вагон. Возвращается нескоро, и я опять спрашиваю: «Ну что?»

— Еле добился своего. Дошло до того, что сказал: «Если что случится, валите на меня. Говорите, это Кобзон как художественный руководитель акции все устроил». А они мне: «Да Вы хоть представляете, чем все это пахнет? С Белорусского вокзала, куда прибывает „Эшелон Победы“, сразу на весь мир разнесется, что Сталин снова возвращается в Москву… Представляете, какая реакция будет на это у глав почти 60 стран мира, приглашенных в Москву вместе с нами отпраздновать 60-летие Победы над фашизмом? Из-за Вас и Лужкову достанется». А я им отвечаю: «Да Лужков не меньше моего хочет, чтобы не искажали историю. Потому и просил передать всем, что берет это дело под свою ответственность». Короче, они начали там что-то согласовывать, а потом вдруг заявляют: «Мы, вроде бы, готовы, да где взять портрет Сталина?» И тут меня выручили «союзники из Смоленска»: «Иосиф Давыдович, мы найдем!» В общем, завтра посмотрим…

Вечером, опережая эшелон, мы с Кобзоном на его машине из Смоленска уехали в Москву (это 400 км), чтобы главный певец страны мог подготовиться к встрече эшелона на Белорусском вокзале.

8 мая 2005 г. включаю телевизор. И… все каналы в новостях показывают: «Белорусский вокзал. Народу — видимо-невидимо. Все ликуют. Встречают „Эшелон Победы“. Медленно приближается главный паровоз страны. И чем ближе, тем отчетливее просматривается на лобовой его части утопающий в цветах портрет Сталина…»

…Кобзон — человек очень выдержанный. Его трудно вывести из себя. Однако был случай, когда он обиделся на меня так, что даже называть стал по имени-отчеству, а потом все-таки не выдержал и говорит: «Вы меня, Николай Алексеевич, опекаете сильней, чем моя Неля после моей операции в Германии… И как только Ваша жена Вас переносит?» Я отшутился: «Она привыкла». Тогда я не сказал, отчего с моей стороны по отношению к нему имела место такая жесткая опека. Дело в том, что Неля Михайловна (супруга Иосифа Давыдовича), насмотревшись на то, как тяжело проходила у Кобзона та опаснейшая операция, и на то, какой ужас был с Кобзоном потом, мне как другу семьи сказала, как она теперь за него переживает и как заботится и боится, как бы чего не случилось из-за перегрузок и вообще из-за недальновидного отношения Кобзона к своему здоровью. Ведь уже на почве операции произошло такое ослабление организма, что и пневмония была, и правая почка не к добру воспалилась… Словом, ее откровения произвели на меня такое впечатление, что и я после операции старался быть предупредительным, чтобы… как бы чего не вышло, иначе… как бы я потом смотрел в глаза Неле Михайловне? Говорила же, как ему надо беречься! Хоть и обиделся на меня Кобзон, но, думаю, зная все это, я не имел даже морального права поступить по-другому. В самом деле, после постоперационной пневмонии (а хорошие врачи знают, что это одно из предупреждений о возможности летального исхода) Кобзон, как ни в чем не бывало, вышел на вокзале в Бресте под ледяным дождем (накануне 60-летия Победы) петь перед ветеранами. Пиджак и рукава у него промокли, хоть выжимай. Я настоял, чтобы Кобзон снял пиджак и попытался, хоть так, просушить рубашку, а пиджак повесить поближе к обогревателю, который попросил организаторов найти обязательно. Потом настоял, чтобы организовали ему чай и суп без острых специй. Поначалу Кобзон подчинился, а потом, чуть ли не рассвирепел и заявил: «Я что, маленький, что вы все за меня решаете?» Это было, когда я уговорил его после второго выступления еще в худших условиях (к ледяному дождю добавился хлесткий ветер) пойти съесть что-то горячее и щадящее. Он с трудом согласился. Ему принесли горячую гречневую кашу с тушенкой (он ее, кажется, очень любит). Налили красное вино и чай.

Только Кобзон начал есть, как на него накинулись поклонники: «Дайте автограф! Дайте автограф!» Кобзон подписывал, вначале стоя. Потом — сидя. Писал, наверное, минут двадцать.

Любимая каша остыла. А чай… мало того, что стал теплый, так в него окружившая толпа еще и опрокинула бокал с красным вином. Получилось: не чай, не вино! Хорошо еще концертный костюм не залили. Успели защитить салфетками. А Кобзон все это время смиренно сидел и давал автографы на билеты, которым не было ни конца, ни края. Я же все это время периодически предлагал все-таки начать есть. И вдруг Кобзон шепчет: «У меня больше нет сил писать. Я дописываю вот эти билеты, которые вы подложили (действительно, был грех!), и ухожу». Сказал это и не уходит — продолжает подписывать новые: толпа-то желающих растет. И тогда я, осознав свою оплошность, бросаю еду, беру Кобзона под руку и говорю: «Иосиф Давыдович, пойдемте!» И тут Кобзон… как вскипит: «Оставьте меня! Что вы меня тащите! Я сам привык принимать решения и выполнять их, когда сочту нужным». Я, конечно, опешил. Чувствую, что вправду как-то нехорошо с моей стороны получилось. Как-то обидно для него, что ли? Подумав это, конечно, тут же извинился и… стою, жду, когда он допишет. И вот, выждав момент и сославшись на необходимость готовиться к новому выступлению, он наконец-то встал из-за стола, и мы быстро покинули это бестолковое застолье. Но я-то… хоть «перехватил» салатов. А он, как я его не уговаривал, остался, что называется, несолоно хлебавши… В другое, то есть спокойное, место Кобзон идти категорически отказался. Сели мы в машину, и вдруг организаторша его выступлений в Бресте говорит: «Иосиф Давыдович, ну давайте все-таки поедем… хоть горячего чаю попьете!» Я сразу поддержал ее. «Нет, не уговаривайте! — говорит Кобзон. — А вам-то (это ко мне относилось) зачем опять за стол? Вы же вроде бы овощей и рыбы наелись… И правильно сделали! Я же теперь буду умнее. Не буду поддаваться никаким вашим уговорам и сам решу, куда и когда мне ехать и что есть…» Я почувствовал себя страшно виноватым. Как-то, видимо, по-другому надо было действовать по отношению к человеку, перенесшему такие страшные операции в области живота?…

…В машине по дороге из Смоленска в Москву (07.05.05) Кобзон вдруг признался: «Я не пьянею от славы. Я на этот счет очень трезвый человек. Когда собираются у меня друзья, идет застолье, и сами по себе у всех начинаются воспоминания, рассказываю и я то, что со мною было. Гости начинают говорить: „Слушай! Тебе бы надо про все это написать. Такая книга получится!“ Я им отвечаю: „Да кому нужна еще одна книга? Их уже и так столько пылится на полках магазинов и библиотек! Я не хочу, чтобы еще и мою не читали… Песни мои — другое дело! Их и после меня на великих праздниках по случаю торжества, скорее всего, будут хотя бы иногда слушать, а сам Кобзон, да еще со своей книгой — кому он нужен? Так что я категорически против того, чтобы представлять свои мемуары в письменном виде“.

И тут в жизни моей семьи появляется Добрюха… И так он стал нас всех напрягать, да еще год за годом, необходимостью обнародовать мои воспоминания не только среди друзей, но и на всю страну, что я оказался, вынужден периодически сдаваться. И тогда Добрюха, что называется, „нахрапом“, начал выдавливать из меня все, что только мог… Неля (моя жена) не раз в сердцах говорила: „Иосиф, ну, сколько еще Добрюха будет тебя мучить??? Расскажи ты уже поскорее ему все. И снова (хотя бы на этот счет) заживем спокойно!“ Что делать? Так я и поступил. Рассказал все, что он просил. И когда сам Добрюха сказал: „Все!“ — я облегченно вздохнул… А Добрюха переждал мой вздох и продолжает: „Все! Первый том у нас готов!“ Тут я понял, что это никогда не кончится — придется терпеть до конца. Ну и, наверное, терпеть придется и тем, кто решится все это читать… Ваш и не ваш Иосиф Кобзон».

После такого признания Кобзона сразу стало понятно, почему десятки, раз он откладывал наши встречи, а когда они случались, откладывал до следующего раза свои воспоминания. Видимо, уловив этот настрой хозяина, его подчиненные, особенно костюмерша Лена и секретарши, делали все, чтобы отбить у меня охоту встречаться с «Папой» (так они называют между собой Кобзона). Доходило до того, что, когда меня по указанию Кобзона приглашали на какие-то мероприятия, то места они давали такие, что ничего не увидишь, и за стол сажали на таких задворках (за пределами основного зала, практически у выхода), чтобы я во всех отношениях ощутил себя в положении бедного родственника.

Однако, как известно, на эти проделки челяди, я смотрю так же, как Кобзон — на выходки ревнивой президентской администрации, которая под любым предлогом, пытаясь унизить Кобзона, всячески ограничивает его возможности встречи с Путиным, а Путин потом с удивлением спрашивает: «А почему это я Вас, Иосиф Давыдович, не видел там-то и там-то?» Так и Кобзон спрашивает меня, например: «А что это Вы, Николай Алексеевич, не приехали на юбилей Центра подготовки космонавтов?» Я отвечаю уклончиво. А зачем его напрягать тем, что его самодовольные помощники опять «забыли» включить меня в список приглашенных с Кобзоном?! Еще подумают, что мне мало тех официальных, да и чисто домашних приемов, которыми меня радуют другие знаменитости. Важно ведь для меня не это, не столы, ломящиеся от яств. Для меня важно то, что я могу услышать, увидеть и узнать благодаря людям, которые меня к себе приглашают. А любую еду я и сам в состоянии купить, хотя предпочитаю самые простые, а не экзотические царские и заморские блюда.

Поэтому я по-настоящему благодарен Иосифу Давыдовичу Кобзону за то, что он, несмотря ни на что, все эти годы сдерживал, свое слово по принципиальным вопросам и таким образом дал мне возможность помочь ему «родить» эти воспоминания и размышления. Теперь все смогут узнать, какой он, Кобзон, в действительности! Все остальное уйдет в небытие!!!

09.05.2005 Николай Добрюха.

Откровение от Иосифа Сталина

Знай! Окрылённый надеждой

Он, хоть никто он сегодня,

Всё равно неба достигнет.

Воля на всё есть Господня!