Третий брак

Третий брак

Сразу, как только в 1964 году мне разрешили прописаться, я приобрел себе двухкомнатный кооператив на Проспекте Мира, 114 а. И начал жить в своей квартире. Правда, на первом этаже, так как это была единственная квартира, которая оставалась непроданной. И как только она у меня появилась в 1965 году, я женился на Веронике Кругловой — солистке Ленинградского мюзик-холла, которая прославилась песней Островского «Возможно, возможно, конечно, возможно…» и песней Фельцмана «Ходит песенка по кругу». Вероника была красивая женщина. Очень. Но жизнь наша не сложилась. Она работала на гастролях со своим коллективом, а я гастролировал со своим. Так, в постоянных разъездах, мы прожили около 2-х лет, выясняя при съездах: с кем спал я, и с кем спала она? Разумеется, ничего не выяснили и… в конце концов расстались.

Хотя ничего хорошего не принес мне первый брак, в 1967 году я решился на второй актерский брак и женился на… Людмиле Марковне Гурченко. И опять приключилась та же история. Только, конечно, Людмила Марковна намного серьезней женщина. Во всех смыслах. Женщина с характером. Она, естественно, требовала ответственности перед семьей, перед домом. И остро реагировала на какие-то, так сказать, деликатные вещи, которые возникали по жизни…

Тут я сказал: «Давайте примеры, чтобы было яснее, что имеется в виду». «Какие примеры? Что? Я должен в постель вас приглашать?» — не выдержал Кобзон. «Да нет, не в постель», — среагировал я. «А какие тогда могут быть здесь примеры? — не согласился Кобзон. — Просто было много проблем, связанных именно с этим. В отсутствие. Ты с кем? А ты с кем? А вот мне сказали… А мне сказали… Ну вот и начиналось выяснение отношений… Когда мы встречались в Москве, то есть, когда я возвращался, и она в Москве была… То она задержалась, то я задержался. Постоянные такие подозрения…» Мне снова показалось не все ясным, и я спросил: «А кто поводов больше давал?» «Я не могу сказать, что я больше давал поводов! Просто, может быть…» — он задумался, а я по инерции заметил: «Я помню, какой Кобзон был красавец. Горел просто. Ходил и сжигал женщин глазами…» «Ничё я их не сжигал, — неуверенно сказал Кобзон и… добавил, — сжигали женщин все, кто хотел… Вопрос в другом. Она тоже очень яркая актриса… Популярная была… У нее тоже было достаточно возможностей, так сказать, поддаваться соблазну…» «Ну да! Не прибедняйтесь, — перебил я, — она тогда уже перегорела, а вы еще…» «Ничего она не перегорела, — набирая скорость, пошел в наступление Кобзон, — ни тогда, ни позднее… В общем… Короче говоря, не сложилось… Не сложилось. Но, к сожалению… к огромному, не сложилось до такой степени, что по сей день мы никогда еще, так сказать, не поздоровались друг с другом, хотя и прожили три года с 67-го по 70-й… Может быть, если бы у нас появился общий ребенок, это изменило бы наши взаимоотношения, но… у нее была очаровательная дочь Мария, с которой у меня сразу сложились добрые отношения…» Тут секретарша Кобзона прервала эти горячие воспоминания каким-то срочным сообщением, и я так бы и не узнал, что было дальше, если бы при следующей встрече мы не заговорили про автомобили. «Какой автомобиль был у вас первым?» — поинтересовался я. «Старый американский „бьюик“, который я купил, пижонства ради, в 1970-м году, когда мы расстались с Людмилой Марковной. Мне хотелось показать ей свою независимость. И я купил автомобиль, который ломался через каждые сто метров. Зато внешне был красивый. Длинная такая коробка. Вот на ней я и разъезжал, — усмехнувшись, подвел итог первым горьким воспоминаниям Кобзон. — А вообще, не люблю я автомобили и не люблю сидеть за рулем. Просто была тогда такая необходимость… После Людмилы был какой-то тяжелый год… Не то… что поисков и раздумий, но какая-то депрессия была. Да. Тяжело мы с ней расставались…» «А инициатива от кого исходила?» — спросил я. «Ну, я думаю, что она… Впрочем, взаимная была инициатива. И потом много еще было проблем, связанных с тем, что в 67-м году мама, сестра и отец без предупреждения приехали жить в Москву. Я-то думал, что они хотят погостить, а оказалось, что они решили остаться в Москве навсегда. У нас в Днепропетровске было полдомика». (Кобзон незаметно перешел на другую тему, а мне как-то не по себе стало копаться у него в душе, и я решил, что дальше рассказ его пусть идет, как идет. Ведь в какой-то момент он уже успел сказать, что его третий актерский брак, брак с Нелей, в прямом смысле не оказался третьим браком, а стал наконец-то тем, что нужно: они поженились в 71-м, и вот уже 31 год вместе. У них дочь Наташа и сын Андрей, да еще четыре внучки (в 2004 году стало пять!). В семье полный достаток. А что еще нужно для нормальной жизни? Я не успеваю ответить себе на этот вопрос, как слышу неожиданное продолжение…)

Мама, ни с того, ни с сего приехав со всей семьей в Москву навсегда, не представляла, что это для меня может значить?! Она считала, что ее сын достиг таких высот и такого положения, когда у него не может быть особых проблем по жизни. Поэтому она и приехала, ничего предварительно не сказав мне. Более того, они продали свои полдомика в Днепропетровске, собрали вещи, в том числе и множество любимых маминых пластинок, и приехали в Москву… Я возвращаюсь с гастролей, а у меня в доме — мама, папа и сестра. Я говорю: «О! Какая радость, батя. Молодцы, что приехали. Давно не виделись… Какой же я счастливый человек!» И тут мама моя загадочно так говорит: «Сынуля? (Я говорю: „Что?“) Ты действительно счастливый человек?!» «Действительно, мамуля!» — спешу радоваться я. И тогда мама моя объявляет: «Мы приехали навсегда…» «Чево? Как навсегда?…» — у меня сводит челюсти. После такого моего удивления, они, увидев мое лицо, удивляются еще больше. Они не могли даже представить, что значит в Москве получить прописку, да еще сразу для трех человек, когда я еле-еле получил ее для одного себя. Лишив сами себя прописки в Днепропетровске и, не имея прописки в Москве, они обрекали себя на подвешенное и во многом бесправное состояние.

…Потрясающая была история. Я просто сжался от создавшегося положения. «Господи, что же мне теперь с ними делать?» — говорил я себе. И что я только не вытворял, чтобы прописать их! Я разводил мать с отцом. Какие слезы были! Как я выдавал замуж сестру за своего конферансье! Их же нужно было всех легализовать в столице. Казалось, это невозможно. Но я все это сделал. Когда женился на Неле, мы с ней переехали на Переяславку в трехкомнатную квартиру, а двухкомнатную на Проспекте Мира оставили сестре и маме. Позже там же я купил маме однокомнатную квартиру… (После этих слов я почему-то взглянул на руки Кобзона и… вдруг увидел, что они совершенно не соответствуют его почти 65 годам: тонкие, абсолютно интеллигентные, изящные музыкальные руки 30-летнего человека… Тут я не выдержал и говорю: «А у вас руки не боксера вроде бы… Да?» «Нет… Нормальные руки…» — неожиданно, а может, мне это показалось, смутился Кобзон. «Да-а-а, такие руки у боксеров не бывают», — заключил я и, спохватившись, что перебил, стал извиняться и просить рассказывать дальше. Кобзон, выдержав мое «лирическое отступление», продолжал…)

Приехала мама. Приехал отчим. Приехала сестра. И наступили для меня каторжные дни, потому что я любил их, но понимал, что я не знаю, что делать. К счастью, нашлись находчивые друзья и говорят, что надо разводить маму с папой и мать, как одинокую, прописать к себе, а из Днепропетровска, из нотариата, сделать справку, что там у нее никого нет, и по старости лет она нуждается в опеке. Хотя оставались еще родной брат и два двоюродных брата. Ну, в общем, родня там была. А маме было всего 60 лет. Ну и… я начал действовать. А отец, отчим, все никак не мог понять, почему я хочу их развести. Он думал, что на старости лет я хочу от него избавиться. «До чего я дожил?» — плакал он. Это была для него настоящая трагедия, хотя я убеждал его: «Батя, ну ты что? С ума сошел… так думать? Все это формально». «Как формально?» — не верил он. «Да так, что без этого не пропишут вас в Москве. И все. Что вы тогда делать будете?» — не унимался я. А он спрашивал: «Как не пропишут? Ты ведь наш сын?» Долго я убеждал его: «Не волнуйся ты! Ты, как живешь здесь, так и будешь жить всегда…» Были совершенно жуткие сцены. Но… мне все-таки удалось развести мать с отцом и привезти из Днепропетровска справку, добытую, конечно, левым путем, о том, что мама у меня одинокая. Так маму я прописал к себе. А в Пушкино, в Московской области, где у меня живет старший брат, мы прописали батю. Однако… то ли все это на него плохо подействовало, то ли силы были уже не те, но через 3 года, в 1970 году, его не стало, хотя мы все его так любили… Любили, как самого родного человека…

Чтобы прописать сестру, ее пришлось выдать замуж за моего конферансье Гарри Гриневича. Дело в том, что он как раз нуждался в отдельной квартире, но купить ее на одного тогда было нельзя. И поэтому и ему понадобился фиктивный брак, какой они и заключили с моей сестрой. А я ему купил за это квартиру. Сестру прописали у него, хотя все продолжали жить, как и жили, у меня в двухкомнатной. Вот так мы и стали опять жить вместе. Жить-поживать и добра наживать. А вскоре, как уже сказал, я женился опять. Женился на Неле. И мы с ней в первый, в самый медовый, месяц нашей брачной жизни съехали оттуда и прожили его с помощью академика и моего друга Палеева Николая Романовича в клинике МОНИКИ… в больничной палате, которую он нам выделил. И жили так, пока я лихорадочно искал кооперативную квартиру. И снова началась обычная жизнь: я гастролировал 8–9 месяцев в году, а когда возвращался, вновь был до предела загружен записями и съемками. И на гастролях я выкладывался по полной. Я, можно сказать, родоначальник этого зверства, когда артист давал 2–3, а то и 5–6 сольных концертов в сутки. Причем, всегда работал живым голосом. Тогда вообще не знали, что такое фонограмма.

Здесь стоит вспомнить, как и сколько тогда певцы зарабатывали себе на жизнь. Если сейчас каждый зарабатывает столько, за сколько договорится, то в советские годы об этом можно было только мечтать. А кто пытался устраивать договорные или так называемые «левые концерты», кончал обычно плохо. Эта участь с плохими последствиями особенно грозила Магомаеву, Лещенко, Леонтьеву и Пугачевой. За ними был особый глаз. И если не они сами, то их директора основательно погорели, а администратор Муслима, кажется, и вообще получил срок за «левые дела» в Норильске. Сам же Муслим, как в свое время и я, был около года под запретом.

Что толкало названных «звезд» на такие нарушения? Да, прежде всего то, что их заработки ни в какое сравнение не шли с доходами государства от их концертов. Скажем, Алла Пугачева собирала по рублю за место целые стадионы, а получала за концерт всего 62 рубля 50 копеек. Ну как тут не задумаешься о дополнительных доходах?

У меня необходимости в «левых концертах» не было, так как я, во-первых, получал за концерт 202 рубля 50 копеек (у меня была самая большая ставка в СССР), а во-вторых, как я уже говорил, я очень много работал, редко ограничиваясь одним концертом в день. Поэтому я и был одним из самых богатых людей в стране. Кроме меня еще несколько десятков артистов, в том числе и человек, пять из Большого театра, имели такие большие гонорары.