Возвращение в Москву

Возвращение в Москву

Когда рано утром 31 декабря 1941 года в последний день накануне нового 1942 года мы прибыли в Москву, она нас поразила своей пустотой. Метро работало, но поезда шли редко, так как большая часть вагонов была эвакуирована. Это была первая тяжелая, холодная, полуголодная, полупустая военная зима в Москве. Под самой Москвой, в самом ближайшем ее окружении шли еще тяжелые, жестокие, кровавые бои.

Всю дорогу нас не покидала мысль, цел или нет дом, в котором мы жили. Нам хотелось скорее привести наши дела в порядок, привезти детей с мамой, и дальше, мы были глубоко уверены, армия и фронт.

Вот и Даниловская площадь. Мы вышли из троллейбуса, в котором было холодно и мрачно, сквозь заиндевевшие стекла ничего не было видно.

Все улицы были перегорожены баррикадами из камней и бревен. В некоторых местах улицы пересекали глубокие рвы, по бокам которых стояли ежи из железнодорожных рельсов. Окна магазинов были наглухо заколочены досками и мешками с песком. Улицы и тротуары завалены снежными сугробами, вдоль дорог тянулись снежные курганы. А люди? Худые, посиневшие. Вот прошла женщина, поверх пальто накинута еще какая-то куртка, с головой завернута в шаль. Подошла к магазину и стала в длинную очередь. Я стала приглядываться к этой очереди, но никого не могла узнать.

На меня все смотрели, как на диковинку. Я была очень легко одета, меня пронизывал холод, все тело мелко дрожало, губы посинели. А они, наверное, решили — «Модничает, так ей и надо». А я думала, как бы скорее до шестого этажа добраться, там у меня валенки, теплое пальто, теплый костюм, я залезу в кровать, укроюсь потеплее и в первый раз за полгода усну на удобной мягкой постели. И в это время я вспомнила детей, мать — они еще долго будут спать втроём на одной кровати, укрываясь в морозные ночи своими пальто и мечтать о теплой постели. На глазах навернулись слезы. Я решила, что нужно как можно скорее, скорее привезти ребят. Как только выяснится, куда нас направит военкомат, один из нас сразу же отправится за мамой и детьми. Вот и очередь стоит, значит, что-то выдают к праздникам из продуктов.

Вот с этими мыслями я и Кира поднимались по крутой темной лестнице на самый верхний шестой этаж, в доме тишина, как в склепе.

— Ты знаешь, когда я уезжал, — сказал Кирилл, — у нас осталась бутылка шампанского, значит, отпразднуем сегодня Новый год с шампанским.

Мы подошли к нашей двери и долго старались открыть, но все наши усилия были тщетные, как будто мы ломились в чужую дверь. Я стала звонить к соседям, к одним, другим, никто не отвечал, двери открывались в пустые квартиры. Наконец из квартиры напротив появилась фигура в полувоенной форме, в хорошем полушубке военного образца, в валенках.

— Вам кого граждане? — обратился незнакомый тип к нам.

— Кого-нибудь из соседей, вот уже добрых полчаса ломимся в свою собственную дверь и не можем открыть. Мы хотим видеть товарища Короткова, нашего соседа.

Он удивленно поднял брови:

— Я хозяин этой квартиры, а бывший хозяин этой квартиры получил ордер на вашу квартиру. Значит вы ломились в чужую дверь. Остальные квартиры все обворованы, в них никто не живет — хозяева эвакуированы.

«Вот так номер!» — подумали мы и пошли выяснять в домоуправление.

Там, увидев нас живыми и невредимыми, переполошились. Начальство, стыдливо отворачиваясь, быстро скрылось, остались три девушки, укутанные с головой в холодной, плохо натопленной комнате.

— Где ключи от нашей квартиры, переданные вам при отъезде? И на каком основании наша квартира занята?

Девушки, дуя на окоченевшие пальцы, развернули толстенные книги.

— Кирилл Алексеев выбыл в РККА, а семья эвакуирована. Так черным по белому записано здесь, в домовой книге. А в начале декабря на вашу квартиру выдан ордер вашему соседу товарищу Короткову. Мы ничего сделать не можем, идите в райжилуправление, там выясните.

Дальше говорить было бесполезно, надо было искать начальников. Усталые после длинного скитания и дороги, голодные, полураздетые, мы очутились на улице.

Домой мы хотели зайти, чтобы одеться потеплей, отдохнуть, привести все дела в порядок, привезти детей, а дальше фронт, война и… полная неизвестность. И вдруг все обернулось таким несуразным образом.

Муж стоял, поёживаясь в легкой осенней одежде, почти в сорокаградусный новогодний мороз. Я улыбнулась: «Ну вот и приехали… Хорошо, что детей не взяли с собой».

Мы имели ключи от квартиры брата Доси, но там мы натолкнулись на ту же картину — он был взят в ополчение, семья в эвакуации, а в его квартиру вселили не одну, а две семьи.

Решив, что сейчас не время заниматься квартирными вопросами, мы отправились в военкомат по месту нашего местожительства.

Военный, к которому мы попали, был очень приятный, пожилой человек в пенсне и с седеющими волосами. Он принял нас очень вежливо, попросил присесть и рассказать ему, по какому вопросу мы к нему пришли.

Муж передал ему наши заявления от военкомата, в который мы обратились, и ответ военкомата, что мы направляемся в военкомат по месту жительства:

— Мы считаем, — сказал Кирилл, — что мы могли бы быть более полезны в армии.

Сидящий за столом военный молча внимательно посмотрел на нас и спросил у Кирилла:

— Это ваша жена? (фамилии у нас в документах были разные).

— Да, — ответил Кирилл.

— И дети у вас есть?

— Двое, дочь и сын.

— И вы оба специалисты, и я не могу, не имею права отправлять вас в армию, вы наш комсостав в области промышленности, и только что вышел приказ Сталина о демобилизации из армии инженеров, особенно металлургов и технологов.

Господи, подумала я про себя, наконец, тряхнулся. А сколько их безоружных, таких как Ваня Никулин, уже погибло.

Но мы продолжали настаивать. Я никак не могла допустить, что нам могут отказать.

— Вы знаете, я очень хорошо понимаю ваши чувства и желание быть полезными и, если бы я думал, что ваша жертва принесет пользу в этой страшной кровавой бойне, я бы, не задумываясь, отправил вас на фронт — прошу вас, поймите меня правильно. Если бы вы были не инженеры, а медработники или рядовые, тогда не было бы и речи, а сейчас ничего не могу сделать, — категорически закончил он.

— Тогда, пожалуйста, — взмолилась я, — переложите мои документы в картотеку для рядовых.

Видя мою настойчивость, он переложил мою карточку из одной картотеки в другую и пообещал, что он будет стараться удовлетворить мою просьбу. Мы вышли.

Не успели мы еще спуститься со второго этажа, он догнал нас и, отозвав мужа в сторону, долго что-то с ним говорил. Затем тепло, как-то даже по-отечески пожав нам руки, быстро удалился.

Когда мы вышли, я почувствовала, что муж чем-то ошеломлен.

— И опять парадокс: на войне, как на войне. Ты знаешь, о чем он со мной говорил? Он сказал мне, что только что получил сообщение, что его сын погиб на фронте, и он хочет дать нам свой отеческий совет: «Вы оба инженеры и гораздо нужнее и полезней будете на производстве, чем на фронте. Выкиньте из головы эту мысль и, пожалуйста, уговорите жену отказаться от этой сумасшедшей идеи. У вас дети, молодая красивая жена, постарайтесь сохранить свою семью. Я всю жизнь был военный и еще раз хочу вам сказать, если бы я хоть на секунду был уверен, что ваше присутствие в этой кровавой вакханалии принесет какую-нибудь пользу, я бы, не задумываясь, отправил вас туда. И кстати, — сказал он, — кажется, ваше министерство авиапромышленности уже вернулось, желаю вам успеха», — закончил рассказывать Кирилл.

Я лично испытывала чувство глубокого разочарования, так как с мыслью об армии за эти три-четыре недели я уже почти свыклась. Но нельзя было не согласиться с тем, что этот дружеский совет имеет достаточно оснований. Ведь и правда, какая от нас польза армии, а здесь на производстве мы можем быть во много раз полезней.

И действительно, почти на следующий день Кирилл уже работал главным инженером «Спецавиатреста».

Чем мы затронули сердце этого человека, я никак не могла понять. Ведь при нашей настойчивости, а мы сильно настаивали, попади мы к другому человеку, определенно загремели бы без всяких разговоров в армию.

Теперь проблема освобождения нашей квартиры стала для нас очень актуальной, и я вынуждена была немедленно заняться этим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.