Возвращение в Москву 1944 год

Возвращение в Москву 1944 год

Заканчивался 1943 год. Я продолжала работать в детских садиках, завоевав неожиданно для себя реноме весьма оригинального постановщика музыкальных сценок. Апофеозом моей деятельности стали праздники новогодних ёлок. На эти праздники собиралось много публики, и по её настояниям эти представления повторялись много раз. Я не следовала каким-либо инструкциям, а вспоминала свои детские игры в шарады, балы-маскарады, посещения балетов в Мариинском театре. Отбирала наиболее зажигательные мотивы классической и лёгкой музыки, составляла из них попурри, под которые я придумывала сценки, песенки, прерываемые весёлыми, шутливыми плясками. Я даже увлеклась на какое-то время этой работой, но, как только прошли ёлки, мне стало тошно от такой жизни.

Наступил 1944 год. Однажды, вернувшись довольно рано домой, я увидела в своём маленьком закутке мужчину в военно-морской форме в чине майора, сидевшего спиной ко мне. Он обернулся, и я узнала моего руководителя по аспирантуре, в которой я не очень ревностно проучилась один год до войны, профессора Краева.

Каким образом он узнал мой адрес, было совершенно непонятно. Я с ним не переписывалась, относилась к нему настороженно, знала, что он был человеком с сильным характером, который умел преодолевать многие препятствия, стоявшие на его пути, и уверенно шёл к своей цели.

После короткого светского разговора он предложил мне поехать с ним в Москву и поступить временно на работу в одно из подразделений Министерства военно-морского флота (МВМФ). Это подразделение через несколько месяцев должно было переехать в Ленинград и войти в состав Научно-исследовательского минно-торпедного института — НИМТИ.

Всё это было настолько неожиданно, вызывало столько вопросов, что я не сразу нашлась, что же ответить. То, что он предлагал, отвечало моим самым дерзновенным желаниям — сперва попасть в Москву, а затем в мой прекрасный, родной Ленинград. Кроме того, предстояло, по-видимому, заняться делами, которые были важны во время войны. Но я знала о непреодолимых с моей точки зрения препятствиях, о том, что попытка пробраться во время войны в Москву, без пропуска, который официально получить мне было практически невозможно, являлась серьёзным нарушением режима военного времени и была очень рискованной. Даже пробравшись в Москву, нужно было получить «прописку», и опять для меня это было нереально. Для прописки нужно было иметь на руках пропуск и жилплощадь в Москве. Проживание в Москве без прописки строго каралось.

Поэтому после некоторого замешательства я поблагодарила профессора и сказала, что вынуждена отказаться, так как я не вижу способов преодоления трудностей, связанных с получением пропуска и прописки в Москве. Никаких формальных оснований даже для подачи соответствующего прошения у меня не было.

Мой гость помолчал, покурил, а затем спросил меня, готова ли я, тем не менее, пойти на риск и попробовать осуществить предлагаемый им план? Безусловно, при некоторой помощи с его стороны. Он продолжал, что готов вписать мою фамилию в свой документ о пропуске в Москву. Разумеется, это подделка, которая либо может быть обнаружена военным контролем в поезде — либо нет. В первом, худшем, случае ещё остаётся надежда как-то договориться, чтобы меня не снимали с поезда. Что касается прописки, он постарается добиться разрешения прописать меня в квартиру, занимаемую его семьёй в пригороде Москвы.

Он замолк, а я не могла понять это необычайное по своей незаконной дерзости и странное в деловом отношении предложение. Мне трудно было отделаться от мысли, что за предложением профессора Краева кроется что-то несказанное и пугающее меня. Ведь как специалист в те годы я не представляла никакой ценности.

Начиная с первых дней войны моя работа не была связана с геофизикой. В первые месяцы войны на повозке, запряжённой белой лошадью, которую я нежно любила, мне довелось развозить постельное бельё во вновь организуемые госпитали по всему Ленинграду. Затем эвакуация и работа в Академии в качестве преподавателя немецкого языка.

Кроме того, меня смущала его готовность серьёзно подставиться самому и пойти на нарушение законов военного времени. Мысль о романтической подоплёке всего происходящего я отметала, ведь он был с моей точки зрения просто стар — ему было уже сорок четыре года. В результате этих размышлений моё молчание затянулось. Тогда он добавил: «У меня очень мало времени, послезавтра я должен уехать в Москву».

Чтобы как-то оттянуть свой ответ, да и просто обдумать возникшую ситуацию, я сказала, что должна всё обсудить с мамой. К моему удивлению, он сообщил, что уже был у мамы в Займище, что мама в курсе этого предложения и всё зависит от меня. Я снова оторопело смотрела на него, но вспомнила, что мама, в отличие от меня, относилась к нему с симпатией и считала его своим другом. И, конечно, именно от неё он и узнал мой адрес. Опуская подробности событий следующих двух дней и описание мучивших меня терзаний по поводу того, что же является правильным решением, я просто не устояла перед соблазном и согласилась.

Мы ехали в купе мягкого вагона скорого поезда Казань-Москва. Мысли о предстоящей проверке документов не давали мне покоя. Но как говорится «Назвался груздем — полезай в кузов». Я решила: будь, что будет, с тревогой ожидая военного контроля.

Мой спутник вышел в коридор, когда началась проверка в нашем вагоне, о чём-то говорил с патрулем, даже шутил, как мне показалось. Затем военные вошли в купе, проверили документы всех находящихся в нём пассажиров, что-то отметили в них и без всяких замечаний удалились. Я с облегчением посмотрела на профессора и с удивлением заметила испарину на его лбу.

В Москве, как было обещано, Краеву удалось прописать меня в квартире, занимаемой его семьёй (жена и сын). Как он этого добился, я не знаю. Всё это было на грани чуда. Но, вернувшись из милиции, он протянул мне мой паспорт, в котором был штамп о прописке.

Через несколько дней я уже начала работать в МВМФ, приезжая в пригород только вечером. Жена Краева была формально очень вежлива и даже кормила меня обедами. Но квартира была очень маленькая, и я чувствовала всю неловкость ситуации, тем более что Краев начал проявлять ко мне явно повышенное внимание. Тогда я решила, что, имея прописку в паспорте, я уже могу попросить Капиц разрешения пожить у них несколько месяцев до моего отъезда в Ленинград.

Объяснившись с Краевым, я переехала на Воробьёвы горы, где они жили, и продолжала работать в МВМФ. Весной 1944 года я уехала в составе подразделения, в которое была зачислена, в Ленинград, где начала работу в Научно-исследовательском минно-торпедном институте (НИМТИ).

Вдогонку Лёня Капица (племянник Петра Леонидовича Капицы), с которым у меня ещё до войны сложились добрые дружеские отношения, послал мне шутливое четверостишие, на которые он был великий мастер.

Лера — переводчица,

Лера — краснофлотчица,

И в НИМТИ-мной обстановке

С ней работать хочется.