Леонид Баранский Воспоминания о В. А. Троицкой

Леонид Баранский

Воспоминания о В. А. Троицкой

Я поступил в ИФЗ АН СССР (тогда назывался Геофизическим Институтом) сразу после окончания МГУ осенью 1954 г. и попал в лабораторию Б. С. Эненштейна, которая разрабатывала метод геофизической разведки полезных ископаемых с помощью зондирования земных недр переменным током. В этой лаборатории работала В. А. Троицкая (к тому времени уже кандидат наук), которая с небольшой группой сотрудников (2–3 человека) занималась совсем посторонней для этой лаборатории темой: изучала теллурические (земные) токи. Интерес к ним возник у В.А. еще в аспирантские годы в связи с очень еще популярной тогда (после Ашхабадского землетрясения 1949 г.!) идеей поиска предвестников землетрясений в самых разнообразных геофизических полях. Во время обучения в аспирантуре Троицкая провела измерения этих токов в целом ряде районов с повышенной сейсмической активностью (Кавказ, Средняя Азия и др.). Предвестники землетрясений в земных токах найдены не были, зато были хорошо изучены свойства короткопериодных колебаний (КПК) этих токов и дана классификация их основных морфологических типов, что стало предметом ее кандидатской диссертации. Но главным результатом стало то, что В.А. первой угадала (может быть на уровне научной интуиции, которая у нее была блестящей) перспективность этих исследований. Уже вскоре эти исследования привели к рождению целого научного направления, родоначальником которого суждено было стать Троицкой.

Приближался Международный Геофизический Год (1957–1958 г.). Для В.А. с ее энергией, знанием иностранных языков и выдающимися организаторскими способностями было более чем естественным принять самое активное участие в подготовке этого грандиозного научного проекта (в 1955 г. она была назначена ученым секретарем Советского комитета по проведению МГГ).

Одной из первоочередных задач, стоявшей перед Троицкой, было расширение круга своих сотрудников. Первым из них был В. Я. Пипур, вторым она предложила быть мне, а в начале 1955 к нам присоединились два сотрудника с «римскими» именами: Флавий Шивков и Юлий Квальвассер. Несмотря на то, что геофизическая разведка была по образованию моей специальностью, мне хотелось заниматься большой геофизикой, т. е. физикой земли. По этой причине я с легкостью отказался работать с Эненштейном и перешел к Троицкой. Дополнительной причиной такого решения было то, что мне не очень понравились «разборки» людей между собой в лаборатории Эненштейна, которые мне пришлось выслушать на ее производственном собрании после летней экспедиции. На этом же собрании я впервые увидел Троицкую, которая не принимала никакого участия в дискуссиях и произвела на меня очень приятное, хорошо запомнившееся впечатление.

Первым делом, которое мне поручила В.А., была разработка индукционного датчика для измерения КПК геомагнитного поля. Легко измеряемые земные токи (электроды, воткнутые в землю да провод, соединяющий их с гальванометром) обладают тем недостатком, что их поле очень зависит от удельного сопротивления пород, подстилающих земную поверхность в месте измерения. Поэтому земные токи позволяют изучать только качественные, но не количественные характеристики земного электромагнитного поля. В нашей стране не было тогда магнитометров для измерения магнитных пульсаций в диапазоне сотых и десятых долей герца (они были, кажется, только у французов). Это и вызвало необходимость разработки индукционного магнитометра (индукционной катушки с сердечником, соединенной в первых образцах с чувствительным гальванометром). Хорошо помню, что для консультаций по проектированию этого прибора Троицкая пригласила Сергея Петровича Капицу. Кроме того, она посылала меня в Ленинград к своим знакомым из некоего Института, чтобы получить от них пермаллой (материал с высокой магнитной восприимчивостью) для изготовления сердечника индукционного датчика.

Следующей важной задачей в порядке подготовки к МГГ были поиски мест для будущих обсерваторий, на которых должны были проводиться наблюдения короткопериодных колебаний электромагнитного поля. Сначала, опасаясь электромагнитных помех, поиски этих мест мы ограничивали малонаселенными районами. Мы куда-то ездили с В. А. Троицкой на машине, помню только чистое поле. Потом была попытка найти свободное от помех место для будущей обсерватории под Звенигородом, в Крыму на территории Астрофизической обсерватории, вблизи Бахчисарая, и ее филиала в Симеизе и даже в Бакуриани, где размещалась сейсмическая станция нашего Института. Во всех этих поисках я вместе с В. Пипуром и Ф. Шивковым принимал участие вплоть до зимы 1954–1955 годов. Все поиски оказались безуспешными из-за высокого уровня электромагнитных помех.

Наконец, В.А. вышла на И. Д. Папанина, который уже давно организовал в Борке, на берегу Рыбинского водохранилища, Биологическую станцию по изучению биологии этого водохранилища и прилегающих рек (в дальнейшем станция превратилась в Институт биологии внутренних вод). Это было во всех отношениях правильное решение: готовая, как теперь говорят, инфраструктура, большой авторитет Папанина (который к тому же был прекрасным хозяйственником) и его ответный интерес (легче выбивать деньги для строительства и в перспективе превратить Борок в научный городок Академии Наук).

Впервые геофизики приехали в Борок в 1955 году (В. А. Троицкая, В. Я. Пипур, М. С. Кружелевская и я). Добирались от железнодорожной станции Шестихино до Борка на водометном катере по реке Сутке. Троицкая занималась выяснением организационных вопросов с администрацией Борка. А мы с В. Пипуром провели измерения земных токов (аппаратура размещалась в подвале Главного здания, сгоревшего в следующем году) для оценки уровня помех, которые оказались приемлемыми. Общее впечатление Троицкой о Борке было тоже благоприятным. Поэтому выбор места для одной из обсерваторий был, наконец, сделан, и этим местом должен был стать Борок.

Весной 1956 г. по заданию В.А. я ходил к Папанину в Отдел морских экспедиций (тогда помещался рядом с Президиумом АН) для выяснения возможности добраться до Борка машиной, которая должна была привезти аппаратуру из Москвы. Грунтовая дорога от Шестихино до Борка в распутицу становилась совершенно ужасной, и в этом была серьезная проблема. Все «прелести» этой дороги Иван Дмитриевич объяснял мне лично с употреблением соответствующих ее качеству самых сильных выражений. Смущался не только я (совсем еще юный, да еще перед самим Папаниным), но и С. М. Кузин, его заместитель (рафинированный интеллигент, в прошлом диссидент и друг О. Мандельштама, имевший право проживать не ближе 100 км от Москвы). А «фифочка» машинистка своим привычным ухом даже не повела, продолжая спокойно печатать.

Летом 1956 г. в Борок прибыло довольно много нашего народа, который поселился на первом этаже жилого двухэтажного дома. Были организованы два отряда — земных токов под моим началом и магнитного во главе с К. Ю. Зыбиным. Пульсации магнитного поля должны были измеряться с помощью петли из большого количества витков кабеля, уложенной на землю (для вертикальной компоненты магнитного поля) или закрепленной на стене здания (для горизонтальной компоненты). Работали на первом этаже лабораторного корпуса. Фоторегистрация земных токов и пульсаций магнитного поля велась соответственно с помощью гальванометра и флюксометра системы Калашникова в двух темных комнатах с фундаментами.

Припоминаю забавный случай. Растягиваем с моим хорошим приятелем Гешей Михайловым провода для измерения земных токов. Проходящие мимо сотрудники Биологической станции интересуются, что это такое мы делаем: «Опутали нас со всех сторон проводами!». Геша на полном серьезе объясняет: «Вот у вас сейчас свет в домах от старенького дизеля и только в вечернее время. А мы хотим вам дать ток прямо из Земли, даровой. Дело за малым: главное найти направление, в котором этот ток самый большой». А я вспоминаю похожий эпизод из чешского фильма «Пекарь императора». Дело там происходит в алхимической лаборатории, куда водит своих гостей император, чтобы демонстрировать им достижения своих алхимиков. Один из них, разбегаясь с кувалдой в руках, бьет ею по наковальне и тут же рассматривает в лупу место удара. На вопрос гостей, что он делает, отвечает: «Добываю золото из простого камня. Главное, как его ударить!».

Наша молодая геофизическая компания сильно взбудоражила тогда мирную и устоявшуюся жизнь Борка. Почти каждый вечер на открытом воздухе мы «крутили» фильмы привезенным с собой киноаппаратом. Ложились поздно, когда относительно «почтенные» жители Борка давно уже спали. В общем, мешали жить биологам. Вскоре дело дошло до «разборки полетов» у Папанина в присутствии парторга и зама по хозяйственной части. Наши главные грехи состояли в следующем:

1) подрыли корни старого дуба при укладке кабеля для измерения земных токов;

2) поздно вечером играли в кегельбан кочанами капусты и пустыми бутылками;

3) бросали самодельные петарды с антресольного этажа нашего дома;

4) в бане я черпал холодную воду из общего бака своей шайкой;

5) бегали ночью к практиканткам биологиням, жившим на антресольном этаже, не давая пройти к заместителю директора по хозяйственной части его любовнице…

Иван Дмитриевич подытожил разборку в своем стиле: «Если хотите гулять с девками, полей кругом достаточно! Троицкую я знаю, она баба хорошая. Поэтому на первый раз прощаю. Но в следующий раз — жопа к жопе и дружба долой!». Вот как помог нам авторитет Троицкой! Следует заметить, что Иван Дмитриевич прекрасно разбирался в людях. Один географ Ю. Ефремов, знавший Папанина по Географическому обществу, говорил мне: «Иван Дмитриевич хотя и числится доктором географических наук, но настоящий-то он доктор по части человеческой психологии» Так что мнение Папанина многого стоило!

Летом 1956 года Троицкая предложила мне принять участие во 2-ой Антарктической Экспедиции с целью постановки в обсерватории Мирный наблюдений КПК магнитного поля по программе МГГ при помощью испытанного мной к тому времени в Борке индукционного магнитометра. В мою программу входили также наблюдения земных токов. Я с радостью согласился (тем более, что моя семейная жизнь складывалась весьма неудачно, и я стремился куда-нибудь уехать из Москвы).

В Мирный я прибыл в начале января 1957 г. на дизель-электроходе «Лена». Из своего пребывания в Антарктиде опишу лишь одну историю, имеющую косвенное отношение к Троицкой.

Одной из первоочередных задач была выгрузка с корабля на берег. Эта выгрузка по необходимости должна была производиться на ледяной барьер (это высотой 15–20 метров ледяной покров материка, обрывающийся с берега в море) рядом с Мирным. Этот барьер постоянно подмывается водой и временами в нем образуются трещины, приводящие к откалыванию от него огромных глыб льда, падающих в море. Так что выгрузка представляла довольно опасную операцию. Наши гляциологи выбрали наиболее крепкий участок барьера, и выгрузка с помощью корабельных «стрел» началась.

Участников экспедиции разбили на группы, которые, сменяя друг друга, трудились круглосуточно по 6–7 часов. Одни, на борту корабля, прицепляли груз к стреле; другие принимали его на барьере и грузили на сани, прицепленные к тракторам; третьи уже в Мирном выгружали и складировали груз. Однажды, когда я работал в последней, третьей группе, внезапно перестали прибывать сани с грузом. Прождав около получаса, мы поднялись на холм, который скрывал от нас корабль, стоявший в полукилометре от нас, и увидели, что он отошел от барьера, по которому суетливо и беспокойно бегали люди. Оказалось, что произошла страшная трагедия: часть барьера с очень тяжелыми грузами и людьми упала в море. Потом очевидцы рассказывали нам, что люди, находясь в ледяной воде, отчаянно кричали, моля о спасении, но, как это у нас часто случается, что-то мешало быстро спустить на воду бортовые шлюпки, а катера из Мирного подоспели только через 20–30 минут. Так или иначе, двоих вытащили мертвыми (их раздавили падавшие грузы), остальные несколько человек остались живыми. Похоронили погибших на острове Хосуэлл (примерно в 2-х км от Мирного).

В начале февраля корабли, доставившие нас в Мирный, готовились отплыть на Родину. Можно было отправить с ними письма родным и близким. Одно из писем я написал Валерии Алексеевне. Конечно, в нем был деловой отчет о том, что сделано и что предполагается сделать по работе. Но была и очень теплая, «лирическая» часть, на содержание которой повлияли моя молодость (25 лет), только что происшедшая трагедия, необычная суровость Антарктической природы и оторванность от близких людей. В общем, писал я как родному человеку, как старшей сестре или даже матери, очень трогательно. Любопытно было бы прочесть это письмо теперь…

По возвращению из Антарктиды я пришел в кабинет Троицкой с подарком, красивой морской раковиной, купленной на острове Святого Маврикия, где мы останавливались по пути из Антарктиды домой. Валерия Алексеевна, принимая раковину, сказала: «Леня, может быть, это слишком дорогой подарок?» На что я, по своей поразительной даже для моего тогдашнего возраста глупостью, ответил: «Да ничего, у меня еще лучше раковина осталась». Валерия Алексеевна, со свойственным ей тактом, ничем не дала мне понять, каким я был дураком.

Следует, однако, заметить, что значительно позднее был случай, когда она не стала церемониться. Дело было, вероятно, в конце 1969 года, когда я снова собирался на зимовку в Антарктиду. К этому времени я успел развестись со своей женой и женился во второй раз в 1968 г. Пройдя все этапы оформления поездки, я пошел в ЦК для получения окончательного разрешения. Зашел в кабинет, где сидел пожилой чиновник ЦК, и начал отвечать на его вопросы. Первым был вопрос: «Как же это вы, только что женившись, собираетесь уезжать от жены на целый год?» Отвечаю: «Мы с женой по полгода бываем в разных экспедициях, так что для нас это привычно». Вопрос второй: «Вы развелись с первой женой в 1963 году. Как отнеслись к этому парторганизация, дирекция и профсоюз Института?». Ответ: «Не знаю, не интересовался». Чиновник: «Вы свободны, можете идти!». Уже на следующее утро меня вызывает Троицкая и спрашивает: «Леня, что вы умудрились наговорить в ЦК?». Услышав мой ответ, она не стала на этот раз стесняться: «Какой же вы дурак, Леня! Ведь я уже попросила Трешникова заказать вам иностранный паспорт!». Естественно, поездка не состоялась.

Вернувшись в 1958 году из Антарктиды, я получил от Главсевморпути путевку в Гагры для отдыха. Мой отдых уже подходил к концу, когда неожиданно в том же санатории появилась Валерия Алексеевна Троицкая. С ее кипучей энергией она ворвалась в мою ленивую и размеренную жизнь, как метеор. С утра я катал ее на лодке по морю, днем я должен был играть с ней в теннис (хотя никогда не держал ракетки), а вечером непременно танцевать, не пропуская ни одного танца. В.А. только что вернулась из поездки во Францию и рассказывала много интересного. Одна история мне запомнилась. Некий французский адмирал пригласил В.А. вместе с Бурхановым, начальником Главсевморпути и тоже адмиралом, в ночной ресторан при гостинице, в которой они жили. На эстраде выступала стриптизерша, на которую, не отрывая глаз, смотрел Бурханов. Заметив это, француз обратился через Троицкую к Бурханову с вопросом (Бурханов не знал французского): нравится ли ему выступавшая девица. Бурханов радостно закивал головой, выражая свое удовольствие. Тогда последовал второй вопрос француза: не хочет ли Бурханов, чтобы она пришла к нему этой ночью в номер. Реакция Бурханова была сугубо отрицательной. Он испуганно замахал руками и несколько раз повторил: нет, нет, нет! (эта реакция Бурханова для того времени была вполне естественной). Но самой замечательной была заключительная реплика Троицкой: «Вот дурак!». Так что этим коротким определением человеческой глупости В.А. пользовалась весьма охотно.

Но были у Троицкой и более мягкие способы выразить свое недовольство. Вот эпизод для иллюстрации этого. Когда-то Дирекция строго следила за тем, чтобы сотрудники являлись на работу вовремя. В Проходной Института дежурил кто-нибудь из Отдела кадров и записывал опоздавших. Когда мне случалось опаздывать, я покупал билет на Новую территорию Зоопарка, от которой двор Института был отгорожен забором. В заборе была достаточно большая дыра, через которую я попадал в Институт и шел на свое рабочее место. Однажды, когда я таким способом попал в свою комнату, соседи сказали, что меня вызывала Троицкая и была недовольна моим отсутствием. Прихожу в кабинет В.А. Она смотрит на меня осуждающе и говорит: «Леня, у меня к вам было дело, а вас нет на месте. Это не фасон!». И это все! Надо сказать, что это словечко она использовала довольно часто.

Еще одна (последняя) забавная история. Как-то раз идем мы с Троицкой по Борковскому парку в направлении Больницы. Навстречу идет отец Павел, священник Никольской церкви, очень неординарный человек, умница (его удостаивали дружбой академики, приезжавшие отдохнуть в Борок, в частности Арцимович), но любивший блеснуть своей оригинальностью. Отец Павел останавливает нас и, обращаясь к Троицкой, говорит: «Лицо твое знакомо, а фамилии не знаю». Узнав, радостно заявляет: «Наша девка, из духовной фамилии!» (а ведь дед В.А. был архиереем!).

Когда в конце 1958 года я приступил к работе в Институте после возвращения из Антарктиды, вокруг Троицкой уже было около двух десятков сотрудников. А в середине 70-х Троицкая руководила уже Отделом электромагнитного поля Земли, в который вместе с Обсерваторией Борок входило порядка 150 сотрудников! Так что вспомнить о работе В.А. в период с конца 50-х до конца 80-х годов, когда она покинула Институт, найдется множество людей. Поэтому более или менее последовательное изложение событий, связанных у меня с В.А., я заканчиваю.

В заключение хотел бы остановиться на некоторых своих соображениях о Троицкой как ученом, как организаторе науки и как человеке. По роду своей деятельности я всегда занимался исключительно получением экспериментальных фактов. Иногда мне приходилось выслушивать от теоретиков критику моих результатов, которые они считали не соответствующими принятой ими теории. Троицкая как ученый, также преимущественно занимавшаяся экспериментом, в таких случаях ободряла меня: «Теории приходят и уходят, а экспериментальные факты, грамотно и надежно установленные, остаются», — говорила она мне.

Отдел, созданный Троицкой, по составу своих сотрудников способен был осуществлять полный, законченный цикл научных исследований Электромагнитного поля Земли, являющегося предметом изучения отдела. Всякая экспериментальная работа начинается с разработки и изготовления измерительных и регистрирующих приборов. В Отделе существовала группа специалистов — «аппаратурщиков», которые этим занимались.

Были в Отделе и специалисты, способные организовать обсерваторские и полевые наблюдения, проводя их синхронно на больших территориях. Отдел принимал участие и в международных экспериментах такого рода. Большая группа сотрудников Отдела была занята обработкой полученных материалов наблюдений и извлечением из них экспериментальных результатов, позволяющих приблизиться к объяснению физической природы того или иного явления. Наконец, были в Отделе и теоретики, разрабатывавшие теории этих явлений с учетом полученных экспериментальных результатов.

Для того, чтобы создать такой Отдел, нужно было хорошо понимать стратегию научных исследований, уметь подбирать специалистов и создавать в их среде здоровую, дружескую атмосферу. Короче говоря, нужно было обладать незаурядными организаторскими способностями и кипучей энергией, чтобы эти способности реализовать. Все эти качества были у В.А. в избытке. Недаром приходилось слышать от сотрудников других отделов Института самые лестные отзывы об отделе Троицкой.

Человеком В.А. была совершенно незаурядным. Ее обаяние, не только человеческое, но и женское, действовало почти неотразимо. Я знаю лишь единицы людей, с которыми у нее не складывались дружеские отношения. Ее юмор и озорство, заставлявшие окружающих долго и дружно смеяться, мягкая улыбка, часто украшавшая ее лицо, притягивали и располагали к ней людей. Также действовала на окружающих и ее неуемная энергия, втягивающая их в круговорот бурной деятельности. Мне нравились ее принципиальность и независимость. Она не вступила в партию из карьерных соображений, как это делали многие другие, что, впрочем, конечно, связано и с ее отцом, арестованным в 1937 г.

Можно было бы еще долго перечислять достоинства В.А. Но закончу я тем, что совсем недавно услышал от Олега Михайловича Барсукова. Он один из старейших сотрудников Троицкой, долго был ее заместителем по Отделу и знал В.А. очень хорошо. Сейчас ему далеко за 80 лет, он плохо себя чувствует и не смог написать своих воспоминаний о В.А. Но я по телефону просил его хотя бы очень коротко и совершенно откровенно оценить Троицкую как ученого, организатора науки и человека. Олег мне ответил: «Очень коротко и совершенно откровенно: по всем позициям — она превосходна!».

Уверен, что добрая, благодарная и восторженная память о Троицкой останется на долгие, долгие времена!