1864

1864

I

Какое счастье: на премьеру «Троянцев» приехал Луи, и у старого сироты Гектора, постоянно тоскующего по нежности, внезапно стало светлей на душе, его сердце радостно трепетало! Ему показалось, что он, тонущий, держит якорь спасения. Для Гектора то был миг отрешения от жестокого одиночества и тяжких мучений. Во время короткого пребывания молодого моряка в Париже отец и сын были неразлучны. Они проводили часы в беседах, вместе гуляли, вместе занимались делами. Когда боли удерживали Гектора в постели, он поручал свои дела сыну. Тогда Луи отправлялся в театр; он проверял выручку, выяснял мнения дружественных критиков, – увы, столь малочисленных, – а затем давал доброму отцу подробный отчет, который умел ловко, с истинно сыновней любовью подправить. Какая радость для старого любящего отца возродиться в собственном сыне – точной копии его самого!

Увы, Луи вновь должен был уехать – его звало море. Будь Гектор здоров, он непременно последовал бы за любимым сыном, к стихии разгневанных волн под зловещей луной, в грандиозном концерте сотрясающих вселенную. Но как в таком возрасте бросить вызов грозному океану?

– Скоро я вновь приеду к тебе, отец, – нежно сказал Луи.

– Ты обещаешь, сынок?

– Да, отец.

А как пожелает судьба? Лишь ей дано решать.

На что употребит себя теперь Гектор? Он оставил отдел музыкального фельетона в «Деба»193.

Чем занять ему свои мысли и время? Кому и чему посвятить их? Трагедия угасающей жизни влекла его на кладбище, расположенное неподалеку от дома, там он проводил долгие часы.

Однажды он пришел туда на церемонию, вызвавшую у него скорбь и ужас. Какое страшное зрелище! Какой великий укор тщеславию, какой урок, преподанный самим богом гордыне людей, допущенных им на землю на отведенный для жизни срок! Офелия лишь на короткие десять лет обрела покой в земле. Гектор, не имея денег, не смог тогда сделать большего. Короткий срок аренды участка подходил к концу.

И 3 февраля на небольшом кладбище Сен-Венсан среди заснеженных кипарисов, под небом, роняющим тяжелые ледяные слезы, пришлось эксгумировать несчастную Офелию, прервав ее тяжко заработанный отдых. Под страхом «выселения», словно живую; борьба подчас не кончается на этом свете.

Вскрывают землю, нарушая ее безмолвие. Постукивания заступа отдаются в истерзанном сердце несчастного Гектора. Это ли не ужас?

Вот уже яма широко зияет.

Рабочие, привычные к смерти и не питающие почтения к ее суровому величию, ловко спрыгивают на крышку гроба. Гектор едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть:

«Тише, пожалуйста, вы разбудите эту великую страдалицу, обойденную счастьем!»

Подошли страшные мгновения.

Прогнивший гроб поднимают, наконец, из ямы.

Гектор собирается с силами, чтобы выдержать последнее свидание. Вот поднимают крышку, и появляется Офелия…

Едва различимый среди крупных складок широкого черного плаща скорбный, дрожащий старик наклоняется вперед, будто хочет занять освободившееся в земле место. Не призрак ли это? Нет, это Гектор.

Таинственный, глухой голос прошептал ему на ухо:

«Отвернись, Гектор, твое сердце еще сильней будет обливаться кровью. Сохрани в памяти образ той замечательной актрисы, что зажигала шекспировскими словами с театральной сцены безудержный огонь восторга».

Так вот она, дивная Офелия, – груда пожелтевших костей. Гектор глядит на нее – в глубоком раздумье: «Ах, как близки смерть и жизнь! Тонкая доска, несколько лопат земли – вот что разделяет нас навечно. И это все, что остается от нас, когда отлетает душа?»

Могильщики, равнодушные автоматы, хватали одну за одной кости, словно бы собирали разложенные карты. Берцовая кость, бедренная кость, тонкие кости пальцев рук и, наконец, череп – средоточие, хранилище ее ума, искусства и доброты.

Но где же губы, о которых мечтали мои губы?

Где же глаза, которые вызывали огонь в моих глазах?

– Сжальтесь, что вы делаете со священными останками? – внезапно ужаснувшись, вскричал Гектор.

– Мужайтесь, господин Берлиоз! Это необходимо.

Когда показался череп, Гектор похолодевшими руками закрыл глаза, чтобы его не видеть. Между дрожащими пальцами пробивались и скользили по пергаментным щекам крупные слезы. Тогда к нему подошел церковный сторож.

– Идите, господин Берлиоз, – попросил он. – дроги трогаются.

И верно, могильщики закончили свою зловещую работу.

Дроги представляли собой жалкий, нескладный катафалк; Гектор последовал за ним, весь уйдя в глубокое раздумье.

Однако куда же он направляется?

На кладбище Монмартр. Прах Офелии будет пребывать отныне здесь, в той же могиле, где покоятся останки Марии, ее соперницы, восторжествовавшей над ней при жизни.

Гектор считает, что ненависть, зависть, обиды стихают на небесах, где царят покой и дружелюбие.

«Я знаю, – думает он, – Офелия скажет Марии, что прощает ее и не помнит зла».

На миг он отвлекается и думает с долгим вздохом: «Увы, когда приходит старость, скольких нет на поверке; тащишь с собой целое кладбище».

И когда опустился вечер, жалобный ветер, скользя по ветвям призрачных кипарисов, продрогших в объявших мир сумерках, рыдал вместе с Гектором.