Глава десятая «ВСТАВАЙТЕ, СИР, ВАС ЖДУТ ВЕЛИКИЕ ДЕЛА!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава десятая

«ВСТАВАЙТЕ, СИР, ВАС ЖДУТ ВЕЛИКИЕ ДЕЛА!»

В начале 1908 года Фрейд был занят лихорадочной подготовкой 1-го Международного психоаналитического конгресса. К этому времени венский кружок последователей Фрейда насчитывал уже 22 члена. В феврале к ним присоединился венгерский психолог Шандор Ференци (1873–1933), которому предстояло стать одним из самых выдающихся учеников Фрейда.

Как и любой подобного рода кружок, он объединил вокруг себя самую разношерстную публику, которую сближали разве что еврейское происхождение и жизнь в «еврейских районах», прилегающих к центру Вены. Штекель, Адлер, Виттельс, Ранк, Федерн, Граф, Саджер — каждый из них оставил какой-то след в истории психоанализа. Все они были относительно молоды, соперничали друг с другом за сердца одних и тех же женщин и — самое главное — за внимание и благожелательность Фрейда. Как следствие, внутри кружка то и дело вспыхивали склоки и скандалы, и дело доходило до того, что Фрейд время от времени угрожал распустить кружок, превратившийся в террариум единомышленников.

В начале года Юнг окончательно остановил свой выбор места будущего конгресса на Зальцбурге. Фрейд был изрядно обеспокоен тем, как он появится на этом форуме в окружении членов своего кружка, насколько прилично они будут себя там вести и т. д., — он открыто опасался, что вся эта шумная венская компания отпугнет первых зарубежных последователей психоанализа. Старые галицийские комплексы проснулись в нем с новой силой. Возможно, он не раз вспоминал в те дни старый еврейский анекдот, в котором на вопрос о том, почему Моисей водил евреев 40 лет по пустыне, следует ответ: «Потому что с таким народом ему было стыдно показаться в приличном городе».

Тем не менее 15 апреля, накануне конгресса, произошло важное событие: кружок Фрейда получил название «Венское психоаналитическое общество», что звучало вполне солидно.

26 апреля, в понедельник, в Зальцбурге состоялось торжественное открытие 1-го Международного психоаналитического конгресса, в котором приняли участие 42 делегата. Более половины из них составляли члены Венского психоаналитического общества, шестеро приехали из Швейцарии, пятеро — из Германии, двое (Эрнест Джонс и его друг Уилфред Троттер) — из Англии, еще двое — из Венгрии и один — доктор Абрахам Брилл — из США. Всего на конгрессе было заслушано девять докладов.

«Я никогда не видел более полного триумфа, чем тот, которого добился Фрейд на этом конгрессе, — писал Виттельс. — Осторожные швейцарцы имели кое-какие возражения. Но Фрейд опрокинул их силой и убедительной ясностью своей речи. Он чувствовал, что он, с помощью швейцарской школы, найдет смычку с мировой наукой, и не подозревал еще, какое разочарование ему предстояло. Но и венские ученики Фрейда также выдвинулись. Так, Задгер впервые сделал сообщение о гомосексуальном мужчине, которого он вылечил психоанализом. Штекель говорил о фобиях»[184].

Сам Фрейд выступил на конференции первым, положив в основу своего доклада «случай крысиного человека». Начав выступать в восемь утра, он говорил до одиннадцати часов, затем предложил сделать перерыв, но восторженные слушатели попросили его продолжить, и в результате доклад продолжался до полудня. Собравшихся увлекла не только сама история, но и то, что в докладе Фрейд впервые подробно раскрыл методику психоанализа, рассказал, как именно он осуществляет на практике то, о чем прежде он старался вообще не говорить либо говорил урывками. По словам Эрнеста Джонса, во время того доклада он «утратил чувство времени» и два дня спустя написал Фрейду письмо о том, что всё еще находится под впечатлением от его лекции, «которая показалась… самим совершенством. Всё остальное было просто „водой“, маловразумительной и бессодержательной болтовней».

На конгрессе было принято решение издавать «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований», редактором которого был избран Юнг, а все расходы и заботы по изданию взяли на себя Э. Беллей и Фрейд. Это издание просуществовало до 1924 года.

После конгресса Джонс уехал в Канаду, так как жить в Англии с его репутацией было больше невозможно. Одновременно он взял на себя пропаганду идей психоанализа в этой стране. Брилл был полон решимости исполнить ту же миссию в Нью-Йорке, Ференци — в Будапеште, Абрахам — в Берлине, Юнг и его коллеги — в Швейцарии. Всё это вызвало у Фрейда необычайный прилив сил, и он вопреки своему обычному настроению лучился оптимизмом и был полон планов на будущее.

В последний день конгресса из Лондона в Зальцбург приехал брат Фрейда Эммануил, и когда все участники конгресса уехали, они провели несколько дней вместе, наслаждаясь туристическими достопримечательностями этого прелестного уголка Австрии. Некоторые биографы Фрейда убеждены, что Эммануил прибыл в Зальцбург по просьбе брата: Зигмунд страшился своего приближающегося 52-го дня рождения и хотел, чтобы жизнелюбивый и оптимистичный Эммануил, которому к тому времени было уже 75 лет, подбодрил его.

* * *

Лето 1908 года Фрейд провел с семьей в Берхтесгадене, деля время между прогулками на природе и работой над «Анализом фобии пятилетнего мальчика». Осенью он впервые за прошедшие 33 года посетил Англию, чтобы навестить живущую там родню и, по сути, попрощаться со стремительно старевшими старшими братьями. Проведя с родственниками одну неделю и погуляв с Эммануилом по прибрежным курортам, Фрейд вторую неделю пробыл в Лондоне, наслаждаясь городом, его жителями и в особенности экспозициями Британского музея и Национальной галереи.

Вернувшись, он направился в гости к Юнгу, как раз строившему себе особняк на озере Цюрих. Туда же Фрейд пригласил для совместного времяпрепровождения и… Минну. Сближение с Юнгом и Ференци продолжалось, в обоих Фрейд видел «дорогих друзей» и наследников, но последнее слово он применил в письме только по отношению к Юнгу — Ференци, будучи евреем, на роль наследника не годился. При этом Фрейд продолжал мыслить в образах, характерных именно для еврейской, а не европейской культуры. «Если я Моисей, то ты Иешуа (Иешуа Бен-Нун — Иисус Навин. — П. Л.), которому будет принадлежать земля обетованная психиатрии, на которую я могу смотреть лишь издалека», — писал он Юнгу в январе 1909 года.

Одновременно Фрейд продолжал интенсивно работать как в качестве практикующего аналитика, так и над новыми статьями. В 1908 году увидели свет уже упоминавшаяся ранее статья «Художник и фантазирование», а затем и «Истерические фантазии и их отношение к бисексуальности» и «„Культурная“ сексуальная мораль и современная невротика».

Однако наибольшее внимание и наиболее яростную критику встретили в 1908 году две статьи Фрейда.

В первой из них — «О детских сексуальных теориях» — он впервые развивает мысль о том, что основу женской сексуальности составляет возникающая еще в детстве у девочек зависть к пенису мальчиков. Позднее эту мысль Фрейд включил в новые издания «Трех очерков по теории сексуальности».

«Предположение у всех людей таких же (мужских) гениталий составляет первую замечательную и важную по своим последствиям инфантильную сексуальную теорию, — утверждал Фрейд. — Ребенку мало пользы в том, что биологическая теория оправдывает его предрассудки и видит в женском клиторе настоящий заместитель пениса. Маленькая девочка не попадает под власть подобных отрицаний, когда она замечает иначе устроенные гениталии мальчика. Она немедленно готова признать их, и в ней пробуждается зависть по поводу пениса, которая вырастает до желания, имеющего впоследствии важное значение — также быть мальчиком…»[185]

В «Трех очерках…» Фрейд делает к этому, мягко говоря, весьма спорному выводу важное примечание: «С полным правом можно говорить о кастрационном комплексе у женщин. И мальчики, и девочки создают теорию, что у женщины первоначально имелся пенис, утерянный вследствие кастрации. Явившееся в конце концов убеждение в отсутствии пениса у женщины оставляет у мужского индивида часто навсегда пренебрежительное чувство к другому полу»[186].

Не менее странной была и опубликованная в «Психиатрическо-неврологическом еженедельнике» статья Фрейда «Характер и анальная эротика», в которой он развил идеи, обсуждавшиеся им еще в период интенсивной переписки с Флиссом. Основной тезис заключался в том, что такие черты характера, как бережливость, переходящая в скупость, аккуратность и упрямство, обычно свойственны людям, которые в раннем детстве испытывали особое удовольствие от анальных ощущений и потому задерживали процесс дефекации.

«Обычно можно без труда установить, что инфантильная задержка кала в младенческие годы существовала у них сравнительно гораздо дольше, чем это бывает обыкновенно, и что неприятности в области этой функции случались с ними иногда и в более поздние годы детства. По-видимому, они принадлежали к той категории младенцев, которые имеют обыкновение не опорожнять кишечник, когда их сажают на горшок, так как акт дефекации доставляет им удовольствие, и они извлекают из него как бы некоторую побочную выгоду… Но так как всё это бывает только в раннем детстве и в дальнейшем ничего от этих слабостей и особенностей не остается, то мы должны допустить, что эрогенное значение анальной зоны утрачивается, теряется в процессе развития. И вот мы делаем предположение, что указанная нами триада черт (аккуратность, бережливость, упрямство. — П. Л.) и ее постоянство в характере данных субъектов могут быть поставлены в связь с этим поглощением и исчезновением анальной эротики»[187], — пишет Фрейд в начале статьи.

Уже первые критики этих идей Фрейда обратили внимание, что они совершенно и априорно бездоказательны: мы не можем получить от тех, о ком идет речь — детей самого раннего возраста, — опровержение или подтверждение этих мыслей Фрейда, а потому он может громоздить в этой области одну фантазию за другой. Но ведь и сам Фрейд не мог не понимать, что просто бросать в воздух подобные теории он не может — ему требовалось привести некие доказательства. И Фрейд усматривает такое доказательство в том, что в сознании людей и в их повседневном (то есть немецком) языке кал, деньги и золото оказываются часто довольно тесно связаны.

«Что общего, казалось бы, между комплексом дефекации и денежным комплексом? — продолжает он. — А между тем оказывается, что между ними очень много точек соприкосновения. Каждый врач, применяющий психоанализ, хорошо знает, что с помощью этого метода можно избавить нервных субъектов от самых упорных, застарелых, так называемых привычных запоров.

Это обстоятельство перестает особо удивлять нас, если мы вспомним, что внушение тоже способно сильно влиять на эту функцию. С помощью психоанализа указанное действие достигается, однако, только в том случае, если мы коснемся денежного комплекса нашего пациента и побудим его отдать себе полный отчет в этом комплексе во всех отношениях. Людей, слишком боязливо расходующих свои деньги, в просторечии называют „грязными“ или „валяными“… Может показаться, что в данном случае психоанализ просто подхватывает намек обыденной речи. Однако подобный взгляд был бы слишком поверхностен.

Архаический способ мышления во всех своих проявлениях постоянно приводит в самую тесную связь деньги и нечистоты: так обстоит дело в древних культурах, в мифах и сказках, суеверных обычаях, в бессознательном мышлении, в сновидениях и при психоневрозах. Дьявол дарит своим любовницам золото, а после его ухода оно превращается в куски кала… Существует суеверие, приводящее в связь процессы дефекации и находки кладов… Уже по древневавилонскому вероучению „золото только адские извержения“…

Это условное отождествление золота и кала, может быть, находится в связи с переживанием резкого контраста между самым ценным, что известно человеку, и вовсе лишенным ценности, рассматриваемым, как отбросы»[188].

Конечно, при желании подтверждение этих экзерсисов Фрейда можно найти и в русском языке — вспомним хотя бы известную поговорку «У него денег — что грязи». Но вся эта «психолингвистическая» система доказательств выглядит надуманной, если не сказать больше — абсурдной, и порой и в самом деле несет в себе черты параноидального бреда.

Мы можем лишь предполагать, что послужило Фрейду основанием для этой гипотезы. Но чтобы выстроить более или менее правдоподобную версию, следует задаться вопросом: кто именно в окружении Фрейда обладал триадой качеств «аккуратность — бережливость — упрямство»? В качестве ответа на этот вопрос мгновенно приходят на память две фигуры: сам Фрейд и его жена Марта. А это, в свою очередь, означает, что, выдвигая идею анальной эротики с задержкой дефекации, Фрейд, весьма вероятно, в который раз опирался на свой личный опыт, на собственные детские воспоминания, их переоценку и распространение их на всё человечество в целом. С другой стороны, такой интерес к анальной эротике, возможно, объясняется его фантазиями, связанными с анальным сексом, которые, видимо, так и остались нереализованными с Мартой. Фрейд пытался убедить себя в том, что изначально Марта могла бы быть готова к анальному сексу и даже получать от него удовольствие, но эти ее склонности сублимировались в другие качества характера.

Таким образом, идеи о формирующей человеческий характер анальной эротике и в самом деле были бредом, а сам этот бред был порожден неудовлетворенной сексуальностью Фрейда.

Но всё вышесказанное на самом деле означает только одно: теория психоанализа «работает».

* * *

Тем временем начавшееся в Цюрихе распространение психоанализа по планете продолжалось. Абрахам Брилл, отобравший вместе с Фрейдом ряд его работ для перевода на английский, по возвращении в Нью-Йорк увлеченно приступил к работе, и вскоре эти переводы один за другим начинают выходить в США. В том же 1908 году психоанализом заинтересовался пастор Оскар Пфистер, и Фрейд вступает с ним в переписку. «Психоанализ сам по себе ни религиозен, ни безрелигиозен. Он — беспартийный инструмент, которым на любительском уровне может пользоваться и священнослужитель, если это служит делу очищения и исцеления», — писал Фрейд Пфистеру в начале 1909 года.

Но самое главное заключалось в том, что в декабре 1908 года Фрейд получил приглашение Университета Кларка в Вустере (штат Массачусетс) прочитать в июле 1909 года серию лекций о психоанализе. Инициатором приглашения стал ректор университета, отец американской экспериментальной психологии профессор Гренвилл Стэнли Холл. Если верить современникам, Фрейд был крайне недоволен этим предложением. Во-первых, предложенный гонорар показался ему крайне маленьким, да и сумма в 400 долларов, которые университет выделил на дорожные расходы, очень небольшой (хотя ее вполне хватило, чтобы прихватить с собой в Штаты и Ференци), и Фрейд непрестанно ворчал по этому поводу. Во-вторых, он не мог позволить себе отправиться за океан в июне, так как в это время он всё еще принимал пациентов, а пациенты приносили доход, от которого «бережливый» Фрейд отказываться не желал. В-третьих, он выражал опасения, что в «ханжеской Америке» могут испугаться сексуального подтекста психоанализа и «вывалять нас в грязи».

Однако факты говорят следующее: Фрейд принял предложение Холла, попросив лишь перенести его лекции с июня на сентябрь, и эта просьба была удовлетворена. При этом Фрейд еще поторговался и увеличил свой гонорар до 750 долларов, а также получил обещание, что ему будет присвоено звание почетного профессора. Затем Фрейд оповестил о приглашении всех учеников и предложил Юнгу и Ференци сопровождать его в этой поездке. И еще за семь недель до отъезда начал лихорадочно складывать чемоданы. Всё это означает только одно: выражая недовольство, Фрейд лукавил, а если и брюзжал, то исключительно по привычке, продолжая разыгрывать из себя старого, не довольного жизнью еврея. На самом деле поездка в США была для него крайне важна; она означала еще одну ступеньку к мировой славе и признанию психоанализа, и он рассчитывал вернуться из Штатов триумфатором. К концу марта Фрейд ждал в Вене Юнга, чтобы обсудить с ним статьи для первого выпуска «Ежегодника…», а заодно и план лекций в Америке. Однако 7 марта Юнг написал Фрейду письмо, в котором сообщил, что не может приехать из-за возникших у него личных неприятностей.

Неприятности звали Сабиной Шпильрейн. Еврейская девушка из Ростова-на-Дону, она была отправлена родителями изучать медицину в Швейцарию и там встретила Юнга. Дальше, как говорится, версии сторон расходятся. Юнг утверждал, что вылечил девушку от стойкого невроза, а она оклеветала его и «устроила мерзкий скандал лишь потому, что я отказал себе в удовольствии сделать ей ребенка». Историки психоанализа в один голос утверждают, что у Сабины и в самом деле была бредовая идея родить от Юнга ребенка, который стал бы сверхчеловеком, соединив в себе лучшие черты семитской и арийской рас. Ребенка Юнг Сабине Шпильрейн не сделал, но вот в удовольствии, по мнению тех же историков, не отказал, и девушка некоторое время была его любовницей — что отчетливо видно по их переписке 1908 года. Когда Юнг понял, что отношения с юной еврейкой из России зашли слишком далеко, он попытался прервать их, для чего даже вступил в переписку с матерью девушки. Сабине Шпильрейн это явно не понравилось, и в марте она выскочила из рабочего кабинета Юнга в клинике Бургхольцли с окровавленным ножом в руке и с криком «Это не моя кровь, а его! Я убила его!».

Скандал этот отнюдь не пришелся по душе главврачу Бургхольцли профессору Брейлеру, и Юнг понял, что ему придется покинуть клинику. Впрочем, к этому всё шло давно. Чем больше Юнг сближался с Фрейдом, тем напряженнее становились его отношения с Блейлером. Последний готов был признать ценность психоанализа как метода лечения в некоторых особых случаях, но отнюдь не разделял все взгляды Фрейда, а после статьи о характере и анальной эротике и вовсе стал относиться к нему с предубеждением.

Юнг появился в Вене с женой уже после своего увольнения из клиники, 25 марта, и в течение всех его четырех дней пребывания в столице Австро-Венгрии учитель и ученик провели вместе немало часов. Во время этого визита Юнга между ним и Фрейдом произошла первая размолвка, показавшая на самом деле, насколько эти двое были далеки друг от друга и что разлад между ними был неизбежен. Случилось это, когда они сидели в квартире у Фрейда и Юнг завел разговор об оккультизме, в который, как известно, глубоко верил. Больше того, Юнг был убежден, что и сам обладает сверхъестественными способностями, в том числе и способностью усилием воли передвигать вещи, распахивать дверцы шкафов и т. д. Убежденный атеист и рационалист Фрейд, разумеется, назвал всё это чушью. Юнг разозлился, вышел из себя — и в ответ раздался громкий треск в книжном шкафу. Затем в течение всего вечера Юнг демонстрировал явно растерявшемуся Фрейду свои паранормальные способности.

«Тот последний вечер с вами, к счастью, избавил меня от подавляющего ощущения вашей отцовской власти, — писал Юнг Фрейду по возвращении в Швейцарию. — Мое бессознательное отпраздновало это впечатление великим сном, который занимает меня уже несколько дней. Я только что завершил его анализ. Надеюсь, теперь я свободен от всех ненужных помех. Ваше дело должно и будет процветать».

Как позже признается Юнг, в «великом сне» он шел вдоль границы Австрии и Швейцарии и встретил там старого таможенника, который был как бы мертвым и в то же время «одним из тех, кто никак не может умереть». Смысл сна понятен: таможенником в нем был Фрейд, которому суждено бессмертие, граница между странами — необходимость проведения границы между ним и Фрейдом и, одновременно, тайное желание Юнгом смерти Фрейда.

Сам Фрейд, ничего не зная об этом «великом сне», безусловно, догадался о его содержании: человеку, открывшему, что в каждом homo sapiens сидит тайный отцеубийца, достаточно было слов об «избавлении от отцовской власти». В ответном письме Фрейд напоминает, что во время пребывания Юнга в Вене он назвал его своим «крон-принцем», и пишет: «…ты лишил меня моего отцовского достоинства, и это, похоже, доставило тебе не меньше удовольствия, чем мне, с другой стороны, присвоение тебе этого звания». Во второй части письма Фрейд вспоминает их разговор об оккультизме, списывает увлечение им на молодость Юнга и говорит, что он тоже порой увлекается иррациональными материями, но при этом понимает, что им должно быть рациональное объяснение. Но тут Фрейд опять-таки явно лукавил — и сильно лукавил. На самом деле он верил в мистику не меньше, чем Юнг, но это была другая, еврейская мистика. Всё дело в том, что признавался себе Фрейд в этой вере с крайней неохотой.

* * *

В мае 1909 года на одной из традиционных сред Фрейд представил свою новую работу — «Очерки по психологии любви: Об одном особом выборе объекта мужчиной».

В этом произведении Фрейд пытается проанализировать, почему некоторые мужчины «никогда не избирают объектом своей любви свободную женщину, а непременно такую, на которую предъявляет права другой мужчина: супруг, жених или друг»? При этом для этих мужчин «чистая, вне всяких подозрений женщина никогда не является достаточно привлекательной, чтобы стать объектом любви, привлекает же в половом отношении только женщина, внушающая подозрение — верность и порядочность которой вызывают сомнения»[189]. Судя по всему, к такому типу мужчин относился ряд пациентов Фрейда, и следует признать — что бы ни говорили многочисленные критики отца психоанализа, — что он и в самом деле довольно часто встречается в жизни.

В поисках объяснения этого феномена Фрейд обращается к тому же эдипову комплексу. То, что первое сексуальное влечение мальчика направлено именно на мать, для Фрейда было несомненно. При этом мать всегда представляется «личностью высокой нравственной чистоты». Когда же ребенок слишком рано и в искаженном виде узнаёт о характере интимных отношений между родителями, для него это нередко становится тяжелой травмой. Сами сексуальные отношения между взрослыми он воспринимает как «грязные», и мать, соответственно, начинает у него ассоциироваться с «падшей женщиной», чуть ли не с проституткой. Но отказаться при этом от любви к матери мальчик не может, а так как любой сексуальный объект — это «заменитель матери», то он и направляет свое внимание на женщин, которые уже кому-то принадлежат (как в свое время мать принадлежала отцу) или даже просто не очень строгих правил. При этом такие мужчины видят свой долг в том, чтобы спасти этих женщин от дальнейшего падения — подобно тому как они хотели в свое время спасти от этого мать.

Несмотря на всю критику этой концепции Фрейда, на выявление в ней целого ряда внутренних противоречий, она отнюдь не является бредовой, как это подчас представляется в антифрейдистской литературе. Напротив: думается, многие мужчины, опираясь на собственный опыт, согласятся, что в ней есть рациональное зерно — по меньшей мере в том случае, когда Фрейд говорит о том, что открытие того факта, что его мать занимается с отцом сексом, становится для многих мальчишек одной из первых серьезных психологических травм.

Трудно понять другое: как согласуется этот вывод Фрейда с его выводами по «случаю маленького Ганса», где он рекомендует начинать половое просвещение ребенка как можно раньше?!

Чуть позже, но, судя по всему, в том же 1909 году Фрейд продолжил развивать тему семейных отношений в статье «Семейный роман невротика», которая затем была, по сути, подарена им Отто Ранку и вошла с соответствующей ссылкой в его книгу «Миф о рождении героя». В этой работе Фрейд утверждает, что многие дети (прежде всего мальчики) отчасти по сексуальным причинам, отчасти из-за невнимания родителей, а частично и просто из зависти к детям из более благополучных семей начинают фантазировать, что на самом деле они являются не родными, а приемными детьми в семье, и у них есть другие, «настоящие родители». Но так как происхождение от матери является непреложным и вдобавок на нее направлена инфантильная сексуальность, то чаще всего на следующем этапе развития начинает представляться более богатый, более могущественный и т. д. «настоящий» отец. Как следствие, у малыша возникают мысли о неверности матери отцу и т. д.

Именно такие фантазии, по версии Отто Ранка (и Фрейда), и лежат в основе многих мифов и сказок разных народов, в которых герой, рожденный в царской семье, воспитывается бедными приемными родителями, чтобы затем после многих приключений занять полагающийся ему по закону трон.

«Такими невротическими детьми, — говорится далее, — оказываются главным образом те, кого родители наказывают, чтобы отучить от вредных сексуальных привычек (то есть от онанизма; и то, что Ранк и Фрейд избегают этого слова, говорит о многом. — П. Л.). Такие дети своими фантазиями мстят родителям. Самые младшие в семье в особенности склонны лишать своих предков их превосходства (в точности как в исторических сюжетах). Интересная вариация обычного семейного романа сводится к восстановлению законности рождения самого сочиняющего героя, тогда как другие дети выставляются при этом как незаконные. Кроме того, семейный роман может подчиняться особым интересам, всевозможного рода влечениям, дающим начало выдумкам самого разнообразного характера. Например, юный романтик таким образом может избавиться от отца с сестрой, которая привлекает его в сексуальном плане»[190].

Правда, вслед за этим тут же следует важное разъяснение:

«Тот, кто в ужасе отворачивается от этой развращенности детского ума или, скажем, оспаривает вероятность такого положения дел, должен принять во внимание, что все эти с виду неблаговидные фантазии в конечном итоге не имеют такого пагубного смысла и что под их тонкой личиной всё равно сохраняется изначальная любовь ребенка к своим родителям. Неблагодарность и предательство со стороны ребенка являются лишь видимостью, ибо, исследуя более детально самую распространенную из этих романтических фантазий, а именно замену обоих родителей или только одного отца более высоко стоящими лицами, можно увидеть, что эти новые, знатного происхождения родители во всем наделяются качествами из реальных воспоминаний о настоящих, простых родителях, так что по существу ребенок не устраняет своего отца, а возвышает его. Стремление заменить реального отца на более выдающегося в целом является просто выражением желания ребенка вернуть „добрые старые времена“, когда отец еще казался самым сильным и благородным, а мать — самой милой и прекрасной женщиной»[191].

И снова нельзя не признать, что эти мысли Фрейда, вне сомнения, отражают определенный феномен детской психологии. Но сами эти наблюдения, опять-таки вне сомнения, почерпнуты Фрейдом из его личного опыта и исповедей его пациентов, большинство из которых были евреями.

Достаточно вспомнить, какое неизгладимое впечатление и какой страшный осадок оставил в душе Фрейда рассказ его собственного отца, как тот спасовал перед антисемитом, сбившим с него на улице шапку. Поэтому «семейный роман невротика» — это прежде всего «семейный роман» живущего в нееврейском, а то и в антисемитском окружении еврейского мальчика и мечтающего о том, чтобы у него были родители-неевреи; чтобы тот факт, что он — еврей, оказался бы ошибкой.

Один известный израильский журналист в беседе с автором этих строк как-то признался, что когда он в московском детском саду впервые услышал антисемитские высказывания и вдобавок с удивлением узнал, что он тоже еврей, то, придя домой, спросил деда, правда ли это.

«Да, — ответил дед (кстати, всемирно известный ученый, академик). — Мы все — евреи: и я, и бабушка, и папа, и мама, и ты, и твой братик Боря…»

«Вот и будьте евреями, если вам не стыдно! — ответил будущая звезда израильской журналистики. — А у меня есть другие родители!» После этого он ушел из дома и шесть часов прятался в каких-то кустах, где его и нашли насмерть перепуганные родители.

Именно «семейный роман невротика» в итоге заставит Фрейда настаивать на том, что Моисей был египтянином. Но это произойдет позже. Много позже.

* * *

20 августа 1909 года «трое в лодке, не считая собаки» (так как никакой собаки и не было), то есть Фрейд, Юнг и Ференци, встретились в Бремене, чтобы сесть здесь на пароход «Джордж Вашингтон», следующий не куда-нибудь, а в самые что ни на есть Соединенные Штаты Америки.

Разумеется, у них было время, чтобы поменять валюту, осмотреть местные достопримечательности, включая Бременский собор, в подвале которого хранятся несколько мумифицированных трупов горожан. Потом был обед в ресторане, за которым Юнг провозгласил, что отказывается от воздержания от спиртного, за что все трое дружно выпили. И вот после этого у Фрейда случился странный приступ слабости, который Юнг впоследствии называл обмороком, и, возможно, так оно и было. Причиной обморока стали начатые Юнгом разговоры о мертвых, навеянные посещением собора, но Фрейд увидел в них свидетельство того, что Юнг желает ему смерти.

Путешествие на корабле также было полно впечатлений, причем не самых приятных. Фрейд вскоре обнаружил, что вместе с ним на пароходе находится профессор философии Вильям Штерн, который также должен был читать лекции в Университете Кларка. Штерн, выдающийся ученый, в свое время написал не очень лестную рецензию на «Толкование сновидений» и с тех пор воспринимался Фрейдом исключительно как «негодяй» и «отвратительная личность» — как, впрочем, Фрейд относился ко всем, кто осмеливался критиковать его в прессе.

Узнав, что в списке пассажиров имя Штерна записано правильно, а его — с ошибкой, как «Фрейнд», Фрейд пришел в ярость (позже эту ошибку повторят американские газеты). Когда же Фрейд заметил, как «негодяй Штерн» о чем-то беседует на палубе с Юнгом, то поспешил позвать ученика и таким образом прервать разговор. В своем дневнике Фрейд назвал Штерна «потрепанным евреем», еще раз выразив таким образом свое презрение к галицийским евреям, а значит, по большому счету и к себе самому.

Пока корабль плыл, все трое развлекались тем, что «анализировали друг друга», но, судя по всему, в итоге этот анализ доставил каждому из путешественников мало радости. Вдобавок именно на корабле Юнг и Ференци поняли, что Фрейд, как и многие мужчины после пятидесяти, страдает от увеличения простаты и вынужден слишком часто бегать в туалет.

Наконец вдали показалась статуя Свободы, и все пассажиры собрались на палубе. «Неужели они не знают, что мы везем им „чуму“?» — растроганно сказал Фрейд Юнгу, глядя на берег. Таким образом, он вновь чувствовал себя конкистадором и не сомневался, что сумеет покорить Америку — так же, как уже начал покорять Европу.

До начала конференции, организованной в честь двадцатилетия создания Университета Кларка, на которой Фрейд и Штерн были только одними из многих выступающих, оставалось еще много времени, и Фрейд и его спутники с азартом приступили к осмотру достопримечательностей Нового Света. В роли экскурсовода по Нью-Йорку и его окрестностям выступил Абрахам Брилл, живший в районе Центрального парка. Одна экскурсия сменяла другую: Метрополитен-музей, Американский музей естественной истории, кинотеатр, психиатрическая клиника, в которой работал Брилл, Колумбийский университет, попытка навестить сестру Фрейда Анну, которой не оказалось дома, — всё это превратилось во вращающийся с бешеной скоростью калейдоскоп впечатлений. Во время прогулки вдоль Гудзона, если верить Юнгу, они никак не могли найти общественный туалет, и Фрейд, не сдержав позыва, намочил брюки. Юнг, вспомнив, что в «Анальной эротике» Фрейд утверждал, что ночным недержанием мочи часто страдают люди с непомерными амбициями, предложил проанализировать этот случай, хотя любому врачу было бы понятно, что причиной неприятности являются проблемы с простатой. Любому — но не психоаналитику, который привык во всем видеть проявление невроза, а в неврозе искать проявление бессознательной сексуальности. Таким образом, Фрейд, по сути дела, первым оказался в роли героя анекдота, который вбегает в кабинет психоаналитика с криком: «Доктор, где здесь туалет?! Мне нестерпимо хочется в туалет!» «Что ж, — спокойно отвечает психоаналитик, — давайте об этом поговорим…»

Но Пол Феррис, безусловно, прав, когда говорит, что пенять в данном случае Фрейду надо было только на самого себя — он сам приучил своих учеников мыслить таким и только таким образом.

Впоследствии Фрейд в разговоре с Эрнестом Джонсом в качестве одного из главных недостатков Америки называл именно отдаленное расположение туалетов во всех общественных зданиях — до них приходилось добираться через «целые мили коридоров», теряя «драгоценные» минуты.

Приятной неожиданностью для Фрейда оказалось то, что он встретил в Вустере немало своих сторонников или «почти сторонников». Ректор Университета Кларка Холл был хорошо знаком с работами Фрейда и принимал значительную часть его идей. Справедливость базовых основ психоанализа признавал профессор неврологии Гарвардского университета Джеймс Дж. Патнем. Обоим мэтрам было в то время сильно за 60, и Фрейд был поражен тем, насколько пожилые американцы менее консервативны и более открыты ко всему новому, чем их сверстники (да и не только сверстники, но и куда более молодые люди) в Европе.

В то же время Фрейд продолжал брюзжать об американской ментальности, пищи (от которой у него, Ференци и Юнга был непрестанный понос) и, само собой, по поводу американских порядков. Чтобы показать, что он не позволит американцам навязывать ему свой образ жизни, Фрейд демонстративно курил в здании университета под табличкой «Просьба не курить!», хотя уборщица попросила его этого не делать.

Наконец, 7 сентября Фрейд приступил к чтению своих лекций по психоанализу. Всего до 11 сентября он прочитал пять лекций, которые затем восстановил по памяти и издал отдельной брошюрой. И сегодня эти лекции можно по праву считать одной из лучших книг, позволяющих неискушенному читателю понять, что же такое психоанализ.

* * *

Если бы Фрейд читал эти лекции в наши дни, он, несомненно, назвал бы их «Психоанализ для чайников» — настолько осторожно, просто и вместе с тем достаточно глубоко он раскрывает в них азы своей теории. Фрейд начинает с истории — отдавая дань Брейеру как «предтече» психоанализа и довольно подробно останавливаясь на случае «Анны О.». Вслед за этим он прибегает к замечательной аллегории, раскрывающей суть психоанализа. Настолько замечательной, что автору этой книги не раз приходилось слышать ее на самых различных лекциях по психологии и истории этой науки.

«Пожалуй, — заявил Фрейд, — я решусь иллюстрировать вам процесс вытеснения и его неизбежное отношение к сопротивлению одним грубым сравнением, которое я заимствую из настоящей ситуации. Допустите, что в этом зале и в этой аудитории, тишину и внимание которой я не знаю, как восхвалить, тем не менее, находится индивидуум, который нарушает тишину и отвлекает мое внимание от предстоящей мне задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя за дверь. Теперь он „вытеснен“, и я могу продолжать свою лекцию. Для того чтобы нарушение порядка не повторилось, если выставленный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа после совершенного ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой сопротивление. Если вы теперь, используя язык психологии, назовете оба места (в аудитории и за дверью) сознательным и бессознательным, то вы будете иметь довольно верное изображение вытеснения…

…Подумайте о том, что с удалением нарушителя и установлением стражи перед дверью дело еще может не кончиться. Может случиться, что выставленный, огорченный и решивший ни с чем не считаться, еще займет наше внимание. Правда, его уже нет среди нас, мы отделались от его иронического смеха, от его замечаний вполголоса, но в известном отношении вытеснение осталось без результата, так как он производит за дверьми невыносимый шум и его крики и стук кулаками в дверь еще более мешают моей лекции, чем его прежнее неприличное поведение. При таких обстоятельствах мы с радостью будем приветствовать, если наш уважаемый президент д-р Стэнли Холл возьмет на себя роль посредника и восстановителя мира. Он поговорит с необузданным парнем и обратится к нам с предложением вновь впустить его, причем он дает слово, что последний будет вести себя лучше. Полагаясь на авторитет д-ра Холла, мы решаем прекратить вытеснение, и вот снова наступает мир и тишина. Это и на самом деле вполне подходящее представление той задачи, которая выпадает на долю врача при психоаналитической терапии неврозов»[192].

Далее Фрейд популярно объясняет природу неврозов с точки зрения психоанализа: вытесненное в бессознательное желание продолжает существовать и посылает от себя в сознание «искаженного, ставшего неузнаваемым заместителя. Это замещающее вытесненную мысль представление — симптом — избавлено от дальнейших нападений со стороны обороняющегося Я, и вместо кратковременного конфликта наступает бесконечное страдание…»[193].

Следующую лекцию Фрейд посвятил путям, с помощью которых можно проникнуть в сферу бессознательного. Начал он, разумеется, с метода свободных ассоциаций, подчеркнув, что «возникающая у больного мысль не может быть идентичной с забытым представлением… Чем сильнее искажение под влиянием сопротивления, тем меньше сходства между возникающей мыслью-заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым в силу того, что она имеет то же происхождение, что и симптом… Случайная мысль должна относиться к вытесненной мысли как намек…»[194].

Отсюда Фрейд легко переходит к сущности остроумия, которое обычно как раз и построено на намеках, и далее к сновидениям, которые называет «via Regia к познанию бессознательного» — выражение, ставшее крылатым.

Любопытно, что то и дело отдавая в ходе лекции дань своим ученикам Юнгу и Ференци, Фрейд как бы между делом выдвигает идею, которая, по сути, станет основой юнгианской философии: о существовании не только индивидуального, но и коллективного бессознательного. «Бессознательное, — заявил он, — пользуется, особенно для изображения сексуальных комплексов, определенной символикой, которая частью индивидуально различна, частью же вполне типична и которая, по-видимому, совпадает с той символикой, которой пользуются наши мифы и сказки…»[195]

Следующей тропинкой, ведущей в бессознательное, Фрейд, как и ожидалось, назвал «ошибочные действия», которые на самом деле «всегда полны смысла и легко могут быть истолкованы из тех ситуаций, в которых они происходят»[196].

Наконец, завершил Фрейд эту лекцию блестящим, почти софистическим пассажем о том, что самые яростные противники психоанализа на самом деле понимают его истинность, но вытесняют это понимание в бессознательное. «Следовательно, психоанализ должен вызывать у этих лиц то же самое сопротивление, которое возникает и у больного»[197]. То есть если вы страстно не приемлете психоанализ, то это означает лишь то, что в глубинах подсознания вы являетесь самым страстным его сторонником.

Впоследствии этот тезис возьмут на вооружение борцы за права гомосексуальных меньшинств. Многие из них и сегодня настаивают на том, что самые яростные «гомофобы» — это на самом деле «латентные гомосексуалисты».

Лишь после такого софистического трюка в следующей лекции, и то крайне осторожно, Фрейд начал разговор о сексуальности как основе и неврозов, и повседневного поведения обычных людей. Этиологическое значение сексуальности являлось краеугольным камнем теории Фрейда, и он был убежден, что тем, кто в это пока не верит, просто еще предстоит убедиться в его правоте.

Далее Фрейд перешел к наиболее скандальной части его теории — к детской сексуальности, к тому, что «только переживания детства дают объяснение чувствительности к будущим травмам, и только раскрытием и доведением до сознания этих следов воспоминаний, обычно почти всегда позабытых, мы приобретаем силу для устранения симптомов»[198].

В какой-то момент лекции Фрейд забыл обо всем и встал в позу пророка. «Оставьте сомнения и последуйте за мной для исследования инфантильной сексуальности с самых ранних лет!»[199] — провозгласил он. И далее пошли уже хорошо знакомые нам идеи об эрогенности слизистых оболочек рта, заднего прохода, мочеиспускательного канала; об автоэротизме, о выборе сексуального объекта, первым из которых для мальчика становится мать, а для девочки отец, что, соответственно, определяет многие движения души ребенка и отношения в семье и т. д. Фрейд не сказал в этой лекции ничего нового, но необычайно сконцентрировал в ней свои основные идеи.

Чрезвычайно важной и оказавшей огромное влияние на всё последующее развитие человечества стала заключительная лекция Фрейда, в которой он провозгласил полноценную нормальную сексуальную жизнь основой полноценной жизни человека вообще. Да, неудовлетворенная сексуальность, вытесненные фантазии могут в итоге сублимироваться в творчество и помочь человеку подняться на вершины духа, но куда чаще они становятся основой неврозов и сексуальных перверсий. А значит, пришло время отказаться от старой, ханжеской сексуальной культуры и стать более свободными в этом смысле. Однако обратим внимание, что это — отнюдь не проповедь половой распущенности. Это, по сути дела, опять-таки реализация древнего еврейского принципа интимной жизни, которая должна осуществляться только в браке, но при этом супругам разрешено делать друг с другом всё, что приносит наслаждение им обоим.

«Известная часть вытесненных эротических стремлений имеет право на прямое удовлетворение и должна найти его в жизни, — говорит Фрейд в заключительной части последней лекции. — Наши культурные требования делают жизнь слишком тяжелой для большинства человеческих организмов; эти требования способствуют отстранению от действительности и возникновению неврозов… Мы не должны возвышать себя до такой степени, чтобы не обращать внимания на животное начало нашей природы, и мы не должны забывать, что счастье каждого отдельного индивидуума также должно входить в цели нашей культуры»[200].

Это была уже не лекция, а крик души. Ах, Марта, Марта! Если бы ты была не такой закрепощенной!

* * *

Успех лекций Фрейда был полным.

Фрейд, Юнг и Ференци получили степени почетных докторов Университета Кларка, причем Фрейд был, похоже, тронут этим куда больше своих учеников, о чем они оба весьма язвительно написали потом в воспоминаниях. Фрейду было важно чувствовать, что он оставляет за собой в так и оставшейся ему чуждой Америке новых последователей, которые должны были стать основой будущей школы психоанализа в Новом Свете. Уже в 1910 году вокруг Брилла и Патнема образовалась группа «психоаналитиков», а в 1911 году они создали Нью-Йоркское психоаналитическое общество, которое и сегодня является одним из самых богатых и влиятельных пропагандистов фрейдизма.

Фрейд больше никогда не был в Америке, несмотря на то что в последующие годы ему поступали приглашения на лекции, куда более престижные и выгодные, чем от Университета Кларка. Он так и «не простил» Америке ни своего расстройства желудка, ни слишком далеко расположенных туалетов, ни общепринятого панибратства. Но на обратном пути, окрыленные триумфом, Фрейд, Юнг и Ференци начали подготовку ко 2-му Международному психоаналитическому конгрессу, с которого должно было начаться победное шествие психоанализа по всему миру.

По возвращении в Европу Фрейд продолжил нежную переписку с Юнгом, который то и дело мерещился ему на улицах. Фрейд упорно отказывался замечать, что ученик всё больше от него отдаляется и относится к нему иронически. Если бы автор книги не боялся обидеть фрейдистов, он бы предположил, что, как и в случае с Флиссом, Фрейд чувствовал к Юнгу гомосексуальное влечение. Впрочем, автор не одинок — на такой характер отношений между Фрейдом и Юнгом намекала позднее в своих письмах и жена последнего. Однако, как и с Флиссом, ни до какой телесной, плотской близости, разумеется, дело не дошло. Возможно, мы вслед за Фрейдом начинаем видеть то, чего не было. Просто доктор Фрейд был необычайно увлекающейся натурой, и если уж дружил, то со всей силой своего большого сердца. И с той же силой он умел ненавидеть.