Глава десятая РОМАН С КОКАИНОМ

Глава десятая

РОМАН С КОКАИНОМ

1882–1884 годы стали для Фрейда периодом становления в качестве профессионального врача. Он не просто проводит время у постели больных, стараясь облегчить их страдания, но и использует свои наблюдения для написания статей и рассылки их в различные медицинские журналы — для того, чтобы на него, по меньшей мере, обратили внимание.

Зимой 1883 года он решает, что пришло время специализироваться в определенной области медицины, и обретает нового покровителя — профессора Теодора Мейнерта. 1 мая 1883 года Зигмунд Фрейд приступает к работе в психиатрической клинике Мейнерта, а затем и в его лаборатории.

Мейнерт, убежденный в том, что причиной психических заболеваний являются те или иные анатомические или физиологические отклонения в работе мозга, усаживает нового ученика за изучение анатомии мозга человеческих зародышей, маленьких детей, собак и кошек, и таким образом Фрейд снова возвращается к научной деятельности. Одновременно в клинике он внимательно наблюдает и за пациентами с целью понять, как те или иные повреждения мозга воздействуют на речь и моторные функции.

Результатом его трудов в этой области стали статьи «Случай кровоизлияния в мозг с комплексом основных косвенных симптомов, связанных с цингой» (1884), «К вопросу о промежуточном расположении оливковидного тела», «Случай атрофии мускулов с обширной потерей чувствительности (нарушение болевой и температурной чувствительности)» (1885) и др.

Эти работы уже принадлежат истории, но для биографов-фрейдофилов сам факт их существования доказывает, что Фрейд был подлинным ученым, прекрасно владевшим научной методологией. А значит, делают они вывод, он остался верен принципам научного мышления и в последующий период своей жизни, прожитый под знаменем психоанализа.

Фрейдофобы не принимают этот аргумент, а в ряде ранних статей Фрейда, посвященных историям болезни его пациентов, видят как раз неспособность к системному мышлению, к педантичному набору необходимого числа фактов и стремление сделать из частных случаев общие выводы. Именно на такой псевдонаучной методике и построено, по их мнению, всё здание теории психоанализа.

В тот период Фрейд по-прежнему крайне нуждался в деньгах, но не мог отказать себе в покупке хороших сигар и книг. Жил он не столько на скудную зарплату начинающего врача, сколько на деньги, которые ему продолжали охотно ссужать (или, скорее, дарить) школьный учитель Самуэль Хаммершлаг, всё те же Брейер и Флейшль и новые коллеги по больнице, выходцы из состоятельных семей.

Одновременно его личная жизнь была полна множеством событий, о чем он подробно рассказывает в письмах Марте, с которой он не виделся с июня 1883 года — с момента ее отъезда в Гамбург. Он вновь ревнует, злится — прежде всего на будущую тещу, но затем переносит этот свой гнев то на Марту, то на весь мир. Явно пытаясь вызвать у невесты сочувствие, чтобы «она его за муки полюбила», Фрейд то и дело жалуется то на свою несчастную жизнь и невыносимые душевные страдания, а также на реальные и мнимые болезни, которые ему довелось перенести — оспу, сыпной тиф (Фрейд, видимо, заразился им от пациентов и перенес в очень легкой форме), ишиас…

Насколько натянутыми у него были отношения с матерью Марты и всей ее семьей, насколько Эммелин Бёрнейс противилась его планам о женитьбе, можно судить хотя бы по тому, что Фрейд не поехал на свадьбу старшей сестры Анны, которая в октябре 1883 года сочеталась традиционным еврейским браком с братом Марты бизнесменом Эли Бёрнейсом.

В том же году произошло еще одно событие, заставившее Фрейда всерьез задуматься о мотивах, которые движут теми или иными эксцентричными поступками людей. Его коллега по больнице, галицийский еврей, приват-доцент Натан Вейс повесился в бане спустя десять дней после возвращения из свадебного путешествия. До этого Вейс долго добивался руки своей будущей супруги, затем женился на ней, по сути дела, против ее воли — и в итоге понял, что эта женитьба не принесла ему счастья. На могиле один из родственников покойного «с жаром дикого и беспощадного еврея», как писал Фрейд, объявил, что убийцей Вейса является семья его вдовы. Припомнил он и то, что Вейса обманули с приданым.

Однако Фрейд, видимо бывший в приятельских отношениях с Вейсом, явно знал и подноготную этой истории. Он хорошо помнил, как Вейс мучился своим еврейством, называя себя «скомпрометированным центральным европейцем», и по себе знал, что это вполне может стать причиной по меньшей мере невроза. Знал он и то, что Вейс был, по большому счету, эгоцентричным и тщеславным человеком.

Но всё же основной причиной его самоубийства стало, видимо, то фиаско, которое он потерпел в попытке разбудить чувственность молодой жены. Та, по словам Фрейда, осталась «стыдливой и холодной», а это, в свою очередь, охладило и чувства Вейса, а заодно, возможно, сделало его импотентом. Смерть Вейса, слишком тщательно планировавшего свою жизнь и не сумевшего принять крушения этих планов, по словам Фрейда, «просто просится под перо романиста».

«Во Фрейде всегда скрывался писатель», — констатирует Пол Феррис, комментируя эту историю. Причем не исключено, что он прав: в тот период Фрейд не оставил тайных планов стать беллетристом и с этой точки зрения рассматривал свою работу в больнице и как средство накопления материала для будущих книг.

Зимой — весной 1884 года Фрейд начинает всерьез обдумывать, как ускорить свою свадьбу с Мартой, а значит, и как можно быстрее обрести хотя бы видимость материального благополучия. Более чем за полтора года работы в больнице он приобрел определенный практический опыт и потому взвешивает возможность переехать в какой-нибудь маленький город, заняться там частной практикой и вкусить радости простого семейного счастья. Но Марта в своем ответе считает, что лучше еще немного подождать, чем уезжать куда-то в глушь и жертвовать научной и медицинской карьерой.

В апреле 1884 года Фрейд направляет Марте письмо, в котором, с одной стороны, сетует на то, что она не может понять его, так как женщина, по его мнению, не может понять мужчину, терпящего муки сексуального воздержания. Но, с другой стороны, видно, что его настроение разительно изменилось и он отнюдь не собирается расставаться с Веной.

«Пожалуйста, не переживай, — пишет он любимой, — я не стану приносить тебе жертв, принять которые тебе будет нелегко. Поверь, естественно то, что я больше возражаю против затянувшегося ожидания. Я переношу его хуже тебя; общеизвестно, что невесты всегда счастливее женихов. Так что я решился на подобную карьеру, прежде всего, ради себя… Я не зайду особенно далеко, так что в ближайшие два года решительных изменений с нами, скорее всего, не произойдет. Вдобавок… в одной из научных областей я достаточно независим, чтобы добиться успехов без какой-либо особой поддержки и помощи. Я имею в виду мои познания в области нервной системы. Так что миру непросто будет позабыть мое имя. Я не очень амбициозен, но я и без того знаю себе цену… В настоящее время я в любом случае готов к борьбе и не намерен проиграть битву за будущее в Вене…»

Думается, столь разительные перемены в настроении Фрейда связаны отнюдь не с его познаниями в области нервной системы. Именно в апреле 1884 года в его жизни начинается период, который Эрнест Джонс скромно называет «эпизодом с кокаином».

Хотя правильнее, наверное, говорить о страстном романе, длившемся не один год.

* * *

Исследователи, демонизирующие Фрейда, утверждают, что он в немалой степени несет ответственность за то, что выпустил в Европу «джинна кокаинизма». Дескать, именно его статьи, воспевающие полезность и безопасность этого наркотика, послужили его пропаганде и привели к тому, что тысячи людей стали наркоманами по неведению, а дальше среди европейской интеллигенции начался форменный обвал.

Предвзятость такого мнения очевидна. Фрейд, как, впрочем, и десятки других, давно забытых врачей, стал, по сути дела, лишь орудием в руках фармацевтических компаний, решивших апробировать и заработать миллионы на тогда еще относительно новом препарате. Фрейд подрядился осуществить такую апробацию по заказу компании «Мерк», получив для этого образцы кокаина и соответствующее вознаграждение.

В письме Марте от 22 апреля 1884 года Фрейд сообщает, что хочет попробовать кокаин на своем друге Флейшле. У него были для того причины: во время одного из вскрытий Флейшль занес в палец инфекцию. Палец ампутировали, но инфекция продолжала распространяться; рана гноилась и вызывала адские боли, которые Флейшль заглушал с помощью морфия и вскоре окончательно «подсел» на наркотик. Фрейд, судя по всему, искренне рассчитывал, что с помощью кокаина поможет другу избавиться и от болей, и от морфинизма.

25 мая 1884 года он сообщает Марте, что сам, вскоре после своего 28-го дня рождения, начал принимать «очень маленькие дозы» «от депрессии и несварения желудка» и «добился прекрасных результатов». В заключении письма он сообщает Марте, что шлет ей кокаин, чтобы «она стала крепче и румянее».

Судя по всему, Фрейд в тот период считал кокаин едва ли не панацеей от всех болезней — от невралгии, диабета, сердечных заболеваний и т. д.

К тому же на основе собственного опыта приема кокаина Фрейд пришел к выводу, что тот утоляет чувство голода, значительно повышает работоспособность, настроение и — на что он немедленно обратил внимание — усиливает сексуальное желание и продуцирует сексуальные фантазии. Нам остается только догадываться, каким образом 28-летний Фрейд (если он действительно оставался девственником) это желание удовлетворял.

Но в начале июня 1884 года он пишет Марте:

«Горе тебе, моя принцесса. Когда я приеду, я зацелую тебя и закормлю. И если ты будешь непослушной, посмотрим, кто сильнее: маленькая девочка, которая ест слишком мало, или большой страстный мужчина с кокаином в крови».

Смысл письма однозначен: Фрейд горит нетерпением встретиться с любимой и уже живет предвкушением этой встречи. Он спешит и считает, что у него вполне достаточно материала для написания первой статьи о кокаине, гонорара за которую вполне должно хватить на поездку в Гамбург. В этом порыве, да еще и явно пребывая в состоянии наркотического опьянения, он и пишет статью «О коке».

«Он посвятил статью невесте, как „гимн во славу этого магического вещества“ — посвящение показывало, что читатель должен был найти в этой статье, — пишет Пол Феррис. — Статья в основном состояла из обзора литературы на эту тему. От истории использования растения кока в Перу Фрейд переходит к современным данным. Весь материал представлен пристрастно — автор подбирал данные, чтобы доказать эффективность кокаина. По словам Фрейда, он позволяет изменить метаболизм в организме, позволяя провести большую работу при приеме меньшего количества пищи. В некотором смысле это действительно так (потому что кокаин стимулирует выработку адреналина), но Фрейд, похоже, считал, что кокаин может стать заменителем пищи, воздействуя неизвестным способом на центральную нервную систему. Он верил в чудеса.

Вот некоторые данные из его статьи. Одна двадцатая грамма, растворенная в воде, „вызывает приятное возбуждение и длительную эйфорию, ничем не отличающуюся от нормальной эйфории здорового человека“. Возможно, Фрейд сам был в состоянии кокаиновой эйфории, когда писал эти строки. Улучшается контроль над собой. Увеличивается трудоспособность и „энергичность“ — эвфемизм, заменяющий в рекламе патентных средств слово „потенция“. Фрейд сообщает, что ему известны три человека, которые чувствовали половое возбуждение от приема этого средства. Вероятно, одним из них был он сам. Кокаин, уверял он читателей, не вызывает привыкания и „абсолютно никакого пристрастия“…»[74]

В сентябре 1884 года Фрейд, наконец, поехал в Гамбург, чтобы увидеть свою Марту. Но чуть ранее, как раз когда он готовился к поездке, произошла история, которую он себе потом долго не мог простить. Как выяснилось, он был всего в полушаге от величайшего медицинского открытия, но эти полшага сделал за него другой.

Вот как описывает эту историю современник и ученик Фрейда Фриц Виттельс:

«В 1884 г. химическая фабрика Мерка в Дармштадте послала Фрейду, который был тогда ординатором в больнице, пробу кокаина для научного исследования… В свойстве кокаина делать нечувствительной слизистую оболочку не отдавали себе тогда еще ясного отчета. Фрейд к этому времени оставил, по-видимому, лабораторию и ограничился помещением в журнале… статьи, в которой обширное место занимает история растения кока в Перу. Приводится несколько личных наблюдений относительно эффекта внутреннего употребления кокаина и перечисляются взгляды других исследователей на это средство. Упоминается, что при питье раствора кокаина деревенеют язык и небо. Интересная статья кончается следующими словами: „Применение кокаина, основывающееся на его анестезирующих свойствах, найдет себе место и в других случаях“.

Эту статью прочел выдвигавшийся в то время хирург Карл Коллер, товарищ Фрейда; он направился в Институт экспериментальной патологии и сказал там ассистенту профессора Соломона Штриккера Карлу Гетнеру: „По указаниям Фрейда я предполагаю, что раствором кокаина можно сделать нечувствительным наружный глаз“.

Оба врача произвели сейчас же опыт на глазе лягушки, кролика, собаки и под конец на своих собственных глазах. Так Коллер сделался благодетелем человечества. О его открытии было доложено на конгрессе глазных врачей в Гейдельберге летом 1884 года, и телеграф разнес весть об этом до Австралии и Сан-Франциско. С открытием Коллера наступила новая эра для оперативной офтальмологии и не только для нее одной, но и для всех тех областей, которые с применением местной анестезии достигли невиданной дотоле высоты»[75].

Далее Виттельс сообщает, что «Фрейд еще долго предавался болезненным размышлениям» о том, как вышло так, что он прошел мимо этого открытия и всячески пытался принизить сделавшего его Коллера. Хотя на самом деле всё объяснялось просто: Фрейд был далек и от хирургии, и от анестезиологии, и от офтальмологии, а потому не мог сделать это открытие по определению. Проблема заключалась во всё той же его болезненной жажде славы, не важно, на каком поприще. И отношение Фрейда к Коллеру, разумеется, отнюдь не красит отца психоанализа.

В тот же период, находясь под воздействием другого препарата из листьев коки — экгонина, Фрейду приснился замечательный сон, о котором он поспешил рассказать Марте. Во сне он долго-долго шел и, наконец, пришел к Хольстентору — двум готическим башням над округлыми воротами, расположенными по пути из Гамбурга в Любек. Увидев их, Фрейд вскричал: «Любек!» — и… понял, что именно здесь им с Мартой следует провести медовый месяц.

Фрейд никогда не истолковывал этот сон, но его ученики постарались за него. В двух башнях у ворот Хольстентор они «отчетливо увидели» символ женских грудей, а в округлых воротах, в которые Фрейд так стремился войти во сне, — символ женского лона. Таким образом, этот сон, по их мнению, отражал мечту Фрейда о дефлорации невесты. Это толкование становится еще более интересным, если учесть, что слово «Любек» вызывает ассоциацию со славянским (а Фрейд, напомним, знал чешский язык) словом «любовь». Самое любопытное заключается в том, что сон этот, как увидит читатель, оказался вещим.

К началу 1885 года Фрейду уже стало ясно, что по поводу того, что кокаин не приводит к привыканию, он глубоко заблуждался: Флейшль стал законченным кокаинистом и уже не мог обходиться без этого наркотика. Судя по всему, Фрейд и сам всё сильнее зависел от него, и если бы он действительно был столь же честным ученым, как фон Брюкке или Мейнерт, то непременно забил бы тревогу. Но нет — в 1885 году (возможно, продолжая получать субсидии от «Мерка») в статье для Венского психиатрического общества Фрейд всё еще продолжает петь свою оду кокаину и рекомендует делать его подкожные инъекции «без всяких ограничений».

Лишь в 1887 году, когда в медицинских журналах всего мира одна за другой стали появляться статьи об опасности кокаина, Фрейд отказывается от своих взглядов, но делает это крайне осторожно — так, чтобы сохранить свою репутацию. Он пишет не об опасности кокаина как наркотика вообще, а о его опасности для морфинистов (случай Флейшля) и выдвигает гипотезу, что опасен не сам кокаин, а способы его применения.

Эрнест Джонс в своей фундаментальной и, по сути дела, «авторизованной» биографии Фрейда обращает внимание на то, что в «Толковании сновидений» Фрейд пишет, будто начал экспериментировать с кокаином не в 1885-м, а в 1884 году, и объясняет это бессознательной ошибкой. По Джонсу, таким образом, Фрейд пытался избавиться от чувства вины за пропаганду кокаина, так как к 1885 году статей в пользу приема этого наркотика было немало, и он как бы находился в «мейнстриме». Между тем известный психиатр того времени Адольф Альбрехт Эрленмейер считал Фрейда одним из тех, кто выпустил этого джинна из бутылки, так как его статья «О коке» была одной из первых на эту тему.

«Долгое время после смерти Фрейда его дочь Анна, хранительница памяти о нем, просила друзей не говорить об истории с кокаином. Эрнест Джонс писал об этой привычке Фрейда, но преуменьшал ее масштабы. В личном письме Джеймсу Стречи, переводчику Фрейда, он писал в 1952 году: „То, как Фрейд навязывал всем кокаин, должно быть, делало его настоящей угрозой для здоровья людей. Его интересовали лишь чудесные свойства вещества, которое он сам принимал в больших количествах“. Кокаин даже снился Фрейду. В его снах был и призрак Флейшля (он умер в 1891 году). Фотография этого красивого чернобородого мужчины висела на стене приемной Фрейда. Она всё еще там, в венском доме Зигмунда Фрейда»[76], — пишет Пол Феррис.

Тот же Феррис считает, что история с кокаином не повредила Фрейду, но это как сказать. Он действительно сохранил покровительство своих профессоров, считавших, что Фрейд просто допустил ошибку, а в науке и медицине без ошибок, как известно, не бывает, более того, они способствуют прогрессу подчас не в меньшей степени, чем победы. Однако многие австрийские медики с тех пор стали смотреть на Фрейда как на авантюриста, многим идеям и выводам которого отнюдь не стоит доверять, и это отношение дало о себе знать в будущем.

1885 год стал еще одним судьбоносным годом в жизни Зигмунда Фрейда. В начале года он подает заявление на звание приват-доцента и начинает усиленно готовиться к назначенной на лето защите — устному экзамену и показательной лекции. Одновременно он понимает, что без помощи того же Мейнерта, фон Брюкке и других профессоров ему эту должность не получить. Как не получить и вожделенный грант на поездку в Париж для стажировки во всемирно известной парижской больнице «Сальпетриер», возглавляемой самим великим Жаном Мартеном Шарко.

Фрейд напряженно работает, готовится к экзаменам, читает лекции студентам медфака и начинающим врачам, но одновременно в его душе явно происходят какие-то глобальные перемены. В апреле 1885 года он сообщает Марте, что уничтожил практически весь свой личный архив.

«Это был плохой, тяжелый месяц. Как я рад, что он заканчивается! — пишет Фрейд Марте 28 апреля 1885 года. — Я весь день ничего не делаю; временами листаю историю России да наблюдаю за двумя объедающимися репой кроликами. Впрочем, одно из своих намерений я уже почти осуществил; много лет спустя пока еще не родившимся людям оно явно придется не по вкусу. Поскольку ты не догадаешься, о ком я говорю, то объяснюсь: я говорю о моих будущих биографах. Я уничтожил все свои записи за последние 14 лет: письма, научные заметки и рукописи моих статей. Сохранилась только семейная переписка. О твоих письмах, моя дорогая, говорить не приходится: они неприкосновенны.

…Я не находил себе места при мысли, что мои бумаги могут оказаться в чужих руках. Кроме того, всё, что произошло до поворотного момента моей жизни, до нашей встречи и моего выбора профессии, давно уже мертво, и я не мог отказать воспоминаниям о тех далеких годах в праве на почтенные похороны. Что касается биографов, то почему бы им не позволить посуетиться, ведь мы же не стремимся сделать их задачу слишком легкой. Разумеется, каждый из них будет уверен в справедливости своего мнения о „Пути развития героя“, и я уже сейчас с удовольствием предвкушаю, насколько далеки они будут; от истины…»

Все биографы Фрейда, независимо от отношения к нему, гадают, что могло заставить его пойти на этот шаг. Фрейдофобы убеждены, что эти бумаги скрывали многие семейные и личные тайны Фрейда. В том числе — тайну рождения его сестры Анны от брата Филиппа; то, что семья Фрейд многие годы жила на доходы от фальшивомонетнической деятельности дяди Иосифа и сама участвовала в сбыте фальшивых денег; то, что в отрочестве он испытывал влечение к своей сестре Анне и позволил по отношению к ней некие сексуальные действия; то, что Фрейд во время своей поездки в Англию в 1878 году изнасиловал или соблазнил свою племянницу Полину; тайну его любви к Берте Паппенгейм; его истинное весьма противоречивое отношение к Марте и т. д. Фрейдофилы считают, что он сделал этот шаг в мимолетном порыве, возможно находясь под влиянием кокаина.

Сегодня, разумеется, уже невозможно сказать, что именно содержалось в тех бумагах, хотя Булгаков был, безусловно, прав, когда заметил, что рукописи не горят. Сожженные документы сохранились в памяти Фрейда, в его подсознании, и он потом не раз использовал их в своих книгах. Вероятнее всего, он и в самом деле сжег личные дневники, не предназначавшиеся для чужих глаз и содержащие самые сокровенные его исповеди — в том числе и мысли о возможном крещении, многократные тщетные попытки прекратить онанировать и т. п. Возможно, он действительно хотел, чтобы прошлое «умерло», и считал, что, устроив ему подобные «похороны», избавился от него.

Однако, если следовать фрейдовской теории, этим актом он лишь оттеснил прошлое в бессознательное, усугубив тем самым все свои неврозы и комплексы. Как бы то ни было, в словах о биографах и «путях развития героя» была, безусловно, только доля шутки — Фрейд верил в них безоговорочно.

13 июня Фрейд сдает устный экзамен на приват-доцента, а спустя неделю читает пробную лекцию и тут же сообщает Марте, что она прошла с большим успехом.

Накануне устного экзамена произошел эпизод, который чрезвычайно важен для понимания психологии и склада личности Зигмунда Фрейда. На экзамен было принято являться во фраке, цилиндре и белых перчатках. Так как подобная одежда уже в те времена использовалась лишь для официальных церемоний и стоила огромных денег, то ее принято было арендовать на день-два в специальных швейных мастерских, где заодно ее подгоняли под клиента. Однако Фрейд, будучи кругом в долгах, предпочел влезть в новые, но пошить себе такой костюм у одного из самых дорогих портных Вены. Так проявилась не только его ненависть к собственной бедности и бедности своих родителей (весьма относительной), но и убеждение, что он заслуживает всего самого лучшего в этой жизни.

Официального утверждения в должности приват-доцента ему пришлось ждать до 5 сентября. И дело тут, думается, было не только в антисемитизме или бюрократии. Просто на дворе стояло лето и во всех учреждениях империи началось время отпусков. Впрочем, Фрейд не терял времени даром и принял предложение поработать летом врачом в психиатрической клинике Генриха Оберштейнера, предназначенной для состоятельных пациентов.

В стенах клиники лечили от самых разных психических расстройств — от тяжелой шизофрении до легких неврозов, было бы чем платить за лечение. Отличное питание, предоставленные ему прекрасные апартаменты, необременительные обязанности (так как в то время, по сути дела, психические болезни еще не могли лечить) навели Фрейда на мысль, что работа в таком заведении может быть решением всех его проблем. Он пишет Марте, что он может устроиться в подобном пансионате, и тогда они смогут спокойно жить, растить детей и ей не придется беспокоиться даже о кухне.

Однако куда важнее было то, что именно в клинике Оберштейнера Фрейд понял, как много состоятельных людей страдают неврозами и другими видами относительно легких психических и нервных расстройств и как охотно они готовы платить деньги за свое исцеление или исцеление своих близких. Он окончательно утверждается в мысли, что сделал верный выбор и неврология способна приносить врачу весьма немалые гонорары.

В этот же период Фрейд был в немалой степени озабочен судьбой Игнация Шенберга — своего друга и, одновременно, жениха Минны, младшей сестры Марты. Шенберг, как и многие молодые люди той эпохи, болел туберкулезом. В июне 1885 года Фрейд, хорошо знакомый с развитием этого заболевания и не раз наблюдавший его во время работы в отделении внутренних болезней, пришел к выводу, что болезнь Шенберга вошла в заключительную стадию. Понимая, что умирает, Шенберг разорвал помолвку с Минной. 23 июня Фрейд писал Марте:

«Только что я получил твое письмо с прискорбными ожидаемыми известиями. Видимо, наши мнения в основном сходятся. Он (Шенберг. — П. Л.) сейчас не может жениться на ней, и это совершенно понятно; он не сможет это сделать, если болезнь не отступит, но ему не следует видеть ее чьей-то женой, если он останется жив. Что здесь можно сделать? Он решил разорвать помолвку прямо сейчас, ввиду возможного трагического исхода, что явно было не обязательно. Сама же Минна не пожелает ничего другого, как остаться с ним до конца. Мне кажется, что и ты не поступила бы иначе, коль скоро и я стоял бы на пороге смерти. Я же ни за что не отказался бы от самого ценного в моей жизни, пока она у меня есть…»

Болезнь Шенберга вольно или невольно способствовала сближению между Фрейдом и Минной, которая в итоге до конца жизни проживет вместе с сестрой и деверем, что, в свою очередь, породит немало загадок и слухов. Но не будем забегать вперед…

В конце августа Фрейд оставляет работу в клинике и направляется в Гамбург, где, наконец, встречается со своей Мартой. Он проводит в Гамбурге целых шесть недель и, в итоге, как пишут биографы, примиряется с матерью Марты. Точнее, та просто смиряется с выбором дочери, хотя, видимо, втайне неодобрительно относилась к нему до своих последних дней.

13 октября Фрейд прибывает в Париж и приступает к стажировке в клинике «Сальпетриер».