Глава первая НАВЕКИ «ГАЛИЦИАНЕЦ»

Глава первая

НАВЕКИ «ГАЛИЦИАНЕЦ»

Расхожая фраза о том, что все мы — родом из детства, не принадлежит Зигмунду Фрейду, но, вне сомнения, является одним из краеугольных камней его учения. Именно в этот период (даже не в первые годы, а в первые месяцы, а возможно, и дни нашего существования), согласно теории психоанализа, закладывается фундамент нашей личности. Первое наслаждение, первая боль, первое порицание, первый страх — ничто не исчезает бесследно. Будучи вроде бы забытыми, оттесненными в сферу бессознательного, все события и впечатления раннего детства вместе с прививаемыми нам культурными кодами в итоге определяют саму личность человека и весь ход его жизни.

Но если это справедливо по отношению к любому человеку, то тем более справедливо по отношению к Зигмунду Фрейду, сумевшему, в отличие от большинства, сохранить (или верившему, что сумел сохранить) самые ранние воспоминания детства — едва ли не с первых месяцев жизни. Без обращения к раннему периоду жизни Фрейда, более того — без знакомства с его семьей (а также того, как он сам рисовал жизнь этой семьи), по большому счету невозможно понять, ни откуда берет истоки его учение, ни саму его суть. Поэтому неудивительно, что почти все биографы Фрейда всегда начинают с его родословной, тем более что на первый взгляд проследить ее совсем не сложно.

В автобиографии Фрейд пишет, что его предки жили на берегах Рейна, затем переехали на восток и оттуда уже перебрались в Вену. Но вот тут-то Фрейд впервые и лукавит. Вольно или невольно — это важный, но уже другой вопрос. Фрейд лукавит — и это главное, так как никаких документов, подтверждающих, что его предки жили на берегах Рейна, нет. Однако для Зигмунда Фрейда эта фраза, видимо, имела принципиальное значение. Евреи Германии и Франции, первыми из своих соплеменников причастившиеся к европейской культуре и попытавшиеся стать ее частью, вплоть до Второй мировой войны крайне недоброжелательно относились к евреям Чехии, Польши, России, Украины, Бессарабии, презрительно называя их «ост-юден» — восточные евреи. Фрейду явно не хотелось числиться среди «ост-юден» — вот он и придумал версию о предках с Рейна, и не исключено, что сам же в нее и поверил.

Но ирония судьбы заключается в том, что согласно всем документам корни семьи Фрейда уходят в Восточную Европу. И не просто в Восточную Европу, а в Галицию, то есть в то огромное территориальное пространство, которое на протяжении столетий переходило из рук в руки, а ныне включает в себя Львовскую, Ивано-Франковскую и Тернопольскую области Украины. Почти с тем же презрением, с каким евреи Берлина, Парижа и Вены относились к «ост-юден», все остальные «ост-юден» относились к евреям из Галиции — галицийцам, или, как они сами их называли, «галицианцам».

От них старались держаться подальше. Про них сочиняли анекдоты. Даже их диалект идиш[17] служил поводом для насмешек. Само слово «галицианец» стало синонимом мужлана, невежды, недотепы, нищего попрошайки. Фраза «По происхождению он — галицианец» обычно сопровождалась у евреев присловьем «не про нас будь сказано».

Само собой, галицийцы платили своим братьям-евреям из других мест той же монетой. Разумеется, как и большинство стереотипов, подобное мнение о галицийских евреях было предвзятым и несправедливым. Но тот факт, что по происхождению он был именно «галицианцем», явно тяготил Фрейда. Отсюда, от неприятия самого места происхождения своей семьи, берет начало вечный бег Фрейда от самого себя. Бег, который в итоге всегда оказывался бегом по кругу, превратил его в невротика и… привел к рождению теории психоанализа.

Даже в конце жизни, несмотря на все сознательные попытки перебороть в себе это отношение к соплеменникам и землякам, Фрейд всё еще комплексовал по этому поводу. «Я всегда сохранял верность своему народу и никогда не притворялся не тем, что я есть: евреем из Моравии, родители которого родом из Австрийской Галиции», — говорил он в одном из интервью 1935 года. Но Пол Феррис совершенно прав, когда пишет, что главным в этой фразе является совершенно ненужное слово «Австрийская» — ведь Галиция и так была одной из провинций Австро-Венгрии. «Но это слово, — замечает Феррис, — делало Галицию как бы ближе и цивилизованнее»[18].

Отметим, что речь идет о комплексе, чрезвычайно характерном для ассимилированных евреев вообще, где бы они ни жили. Еврейское происхождение тяготит их настолько, что они если и не отказываются от него, то всячески подчеркивают свою если не кровную, то духовную связь с европейской, русской, американской культурами и т. д. Так, один современный российский литератор, обладающий типичной еврейской фамилией, на своем сайте подчеркнул, что его фамилия имеет «немецко-еврейское происхождение». Понятно, что акцент в этом словосочетании делается на слово «немецкое».

Отец создателя психоанализа Кальман Якоб Фрейд родился в 1815 году в галицийском местечке Тысменица. К сожалению, нам почти ничего не известно о его детстве и юности, но из книг и писем Фрейда явственно следует, что это был одаренный и по понятиям своей среды образованный человек. Вне сомнения, Кальман Якоб получил традиционное еврейское образование, то есть учился сначала в хедере[19], а потом в ешиве[20] — это следует хотя бы из того, что он читал Танах[21] и Талмуд[22] в подлиннике и без труда делал записи на иврите. Не исключено, что Кальман Якоб даже прикоснулся к каббале[23], то есть к сокровенным тайнам еврейской мистики и спустя много лет поведал кое-какие из этих тайн сыну — это косвенно ощущается не в мировоззрении, а в мироощущении Фрейда; в тех суевериях, которые тот, будучи на словах убежденным атеистом, пронес через всю жизнь.

Повторю, мы почти не располагаем какими-либо сведениями о раннем периоде жизни Кальмана Якоба Фрейда. Но тот образ, который возникает из воспоминаний его сына, наводит на мысль, что в юности отец Фрейда был не чужд честолюбия, возможно, мечтал стать выдающимся раввином[24]. Но в итоге то ли жизненные обстоятельства, то ли недостаток способностей вынудили его прекратить учебу в ешиве, и тогда всё свое нерастраченное честолюбие Якоб обратил на сыновей. Он мечтал о том, чтобы они тем или иным образом прославили его имя. Сначала в этих мечтах сыновья представали перед ним великими знатоками Торы и Талмуда, затем, по мере постепенного отдаления (но именно отдаления, а не окончательного разрыва) от религиозного образа жизни, он стал грезить их успехами в других областях — бизнесе, политике, адвокатуре, науке…

Фамилия Фрейд (в оригинальном произношении Фройд), означающая и на немецком, и на идиш — «радость», «веселье», очевидно, была взята еще отцом Кальмана Якоба после того, как указом от 7 мая 1789 года австрийским евреям было предписано выбрать себе немецкие фамилии. Но вот что именно послужило основанием для этой фамилии — веселый нрав деда Зигмунда Фрейда или имя его прабабки Фриды, тоже остается загадкой.

В 1832 году, согласно все тем же архивным документам, Кальман Якоб Фрейд женился на своей землячке Салли Каннер, которая подарила ему одного за другим двух сыновей — Эммануила и Филиппа. Все остальные дети Салли Фрейд, очевидно, умерли еще в младенчестве.

Основным занятием Кальмана Якоба Фрейда, судя по всему, была торговля. Точнее — помощь в этой торговле своему энергичному и предприимчивому деду со стороны матери Аврааму Зискинду Гофману. В поисках поставщиков и покупателей Гофман вместе с внуком колесил по всей Галиции и в конце концов решил сделать своим перевалочным пунктом уютный моравский городок Фрейберг (ныне Пршибор в Чехии). Население Фрейберга составляло тогда порядка пяти тысяч человек. Евреев в нем было около полутора сотен, и получить здесь право на жительство было для них совсем непросто.

В «Регистрационном списке иноземных евреев, останавливающихся во Фрейберге, и причинах их пребывания там» сохранилась запись от 14 апреля 1844 года, в которой Авраам Зискинд Гофман довольно подробно объясняет, чем именно он занимается во Фрейберге: «Я приезжаю в эти места по своим делам на несколько месяцев в году в течение сорока лет. Вначале я чередовался со своим компаньоном Саломо Бривицем, но вот уже шесть лет моим компаньоном является мой зять Соломон Фрейд, которого часто представляет его сын Кальман Якоб Фрейд. Обычно наше пребывание здесь длится по пять-шесть месяцев, в течение которых мы совершаем частые поездки по различным районам края. В этот раз я приехал сюда после того, как пять недель назад отсюда уехал».

Из последующего текста следует, что Гофман намеревается остаться во Фрейберге до конца праздника Песах (Пасхи), а затем в городе снова должен был появиться его внук; что он занимается торговлей шерстью, пенькой, салом, медом, пушниной и тканями; что ночует на постоялом дворе, а дела ведет в специально снятой для этого комнате в доме вдовы Терезии Богаж.

24 июня 1844 года Авраам Зискинд Гофман обращается в магистрат Фрейберга с просьбой разрешить ему и его внуку и компаньону Кальману Якобу Фрейду постоянно проживать во Фрейберге.

Спустя две недели, 7 июля 1844 года, текстильная корпорация города направляет в магистрат письмо с поддержкой этой просьбы: «Зискинд Гофман, равно как и его внук Кальман Фрейд известны нам как честные и добропорядочные коммерсанты, которые закупают текстиль, производимый нашими местными мастерами здесь же, во Фрейберге, его аппретируют и отправляют для продажи в Галицию, откуда, в свою очередь, везут другие товары для продажи у нас… Пребывание этих коммерсантов приносит местной торговле большую выгоду, вследствие этого считаем своим долгом высказаться в пользу выдачи разрешения Зискинду Гофману и Кальману Фрейду».

И всё же право на постоянное жительство во Фрейберге Кальман Якоб Фрейд получает только в 1852 году. Он перебирается в этот город вместе с сыновьями Эммануилом (который к тому времени уже был женат) и Филиппом, а также с женой… Ривкой, что позволяет предположить, что первая жена Кальмана Якоба Салли скончалась за некоторое время до того. Но в том же 1852 году Кальман Якоб Фрейд уже значится в реестре жителей Фрейберга как вдовец — видимо, Ривка умерла вскоре после переезда, возможно, в родах.

На дворе между тем стояло время великих потрясений в Европе вообще и в Австро-Венгрии в частности. Ветры эмансипации и просвещения добрались до Галиции еще в начале XIX века и на первом этапе проявились в том, что галицийские евреи наряду с религиозным стали давать своим детям и светское образование.

Эти дети, в свою очередь, всё дальше и дальше отходили от веры и образа жизни предков, становясь врачами, учителями, адвокатами — словом, местной интеллигенцией. Революцию 1848–1849 годов они использовали для требования равноправия с остальным населением Австрийской империи, и это требование в итоге было услышано. А получив долгожданное равноправие (точнее, его видимость), еврейские купцы и новая еврейская интеллигенция устремились в столицу — Вену.

«Вена поглощала наиболее живые силы провинции. До 1848 года в Вене легально жило не больше 5000 евреев, в 1869 году число их возросло до 40 000, а в 1880 году до 73 000 душ»[25], — пишет историк Семен Маркович Дубнов.

Разумеется, на этих новых жителей столицы урожденные венцы смотрели приблизительно так, как коренные москвичи смотрели в 1960-х годах на приезжающих в город лимитчиков. Или как уже дети и внуки этих самых лимитчиков смотрели в 2000-х годах на наводнивших столицу России выходцев из Средней Азии.

Эти ветры перемен не могли не затронуть и жизнь Кальмана Якоба Фрейда. Он сменил традиционный галицийский лапсердак на современный костюм. Он живо интересовался всем происходящим в мире и склонялся на сторону тех, кто считал, что еврейскую веру следует совместить со знанием различных светских наук и подражанием немцам в «цивилизованном образе жизни».

Во всяком случае, именно о таком направлении его мыслей свидетельствует тот факт, что 1 ноября 1848 года Кальман Якоб Фрейд купил чрезвычайно дорогое издание Танаха с параллельным переводом на немецкий и комментариями раввина-реформиста[26] Людвига Филиппсона. Целью этих комментариев и сопровождающих их иллюстраций было познакомить читателей с описываемыми в Библии событиями с учетом исследований историков и археологов.

Эти же ветры в итоге занесли Кальмана Якоба в 1855 году в Вену, где дела привели его в дом семейства Натансон. Здесь он познакомился с очаровательной дочерью хозяев по имени Малка, но уже называвшей себя на немецко-австрийский манер Амалией. Как и Якоб, Натансоны были родом из Галиции, из Бродов, но прежде, чем обосноваться в Вене, успели пожить в Одессе.

То, что сорокалетний вдовец из захолустного Фрейберга влюбился в очаровательную девятнадцатилетнюю девушку из «самой столицы», вполне можно понять. Но вот что заставило юную Амалию-Малку согласиться на его предложение руки и сердца, уже навсегда останется загадкой. Вряд ли это был брак по расчету. Кальман Якоб Фрейд, конечно, был коммерсантом, но коммерсантом средней руки, и более состоятельным Натансонам должен был казаться бедняком. Так что, вероятнее всего, Якоб, будучи внешне довольно привлекательным мужчиной, сумел увлечь сердце девушки своими «учеными речами» и «современными манерами». Нужно было для этого, судя по всему, немного: по воспоминаниям детей Фрейда, в их бабке было «мало изящества и совсем не было манер». До конца жизни она так и не смогла толком выучить немецкий, говорила на нем с сильным галицийским акцентом, то и дело допуская смешные ошибки, а потому предпочитала общаться на идиш.

Эта деталь, почему-то упорно игнорируемая многими биографами Фрейда, вроде бы должна положить конец спорам о том, знал ли Фрейд идиш. Безусловно, знал, так как это был разговорный язык его семьи! И это, как мы убедимся ниже, сыграло определенную роль в становлении личности. Писатель Сергей Подражанский (кстати, галицийский еврей) как-то заметил, что одна из духовных трагедий евреев Европы заключается в том, что на протяжении последних двухсот лет в их семьях практически не было трех поколений подряд, которые считали бы для себя родным один и тот же язык. Но ведь язык является важнейшим способом выражения внутреннего мира человека. Если между ребенком и родителями нет полного языкового понимания, то это неизбежно становится причиной множества проблем и конфликтов. Эти конфликты нередко ведут к невротическим комплексам, а порой и к душевным болезням. Таким образом, «языковой фактор» наряду с другими, безусловно, сыграл немалую роль в формировании фрейдовского невроза, о чем и будет рассказано дальше.

В июле 1855 года Кальман Якоб Фрейд сочетался в главной синагоге Вены законным браком с Амалией-Малкой Натансон, после чего молодожены уехали во Фрейберг, где невестка Кальмана Якоба, жена его старшего сына Эммануила, уже ждала первенца. Кальман Якоб вместе с женой, бывшей по возрасту младше его сыновей, снял небольшую комнату над своим магазинчиком в доме 117 на Шлоссергассе — Слесарной улице, получившей свое название за множество расположенных на ней слесарных и кузнечных мастерских. Одна из таких мастерских, принадлежавшая семье Зайиц, была расположена по соседству с магазином Кальмана Якоба.

В этой комнатушке 6 мая 1856 года, или 1 ияра 5616 года по еврейскому календарю, Амалия родила своего первенца. Ребенок появился на свет «в рубашке» — его шейка была обмотана пуповиной, что испокон веков считалось знаком того, что младенцу уготовано некое особое — счастливое, а возможно, и великое — будущее.

В тот же день Кальман Якоб Фрейд сделал пометку об этом в семейной Библии. Еще через восемь дней в ней появилась новая запись — о том, что, как и предписывает еврейский закон, новорожденному было сделано обрезание и он вошел в союз Авраама, Исаака и Иакова. Якоб назвал сына Шломо (Соломоном) — в честь своего отца, умершего за несколько месяцев до этого. Амалия прибавила к этому имени еще одно — Сигизмунд.

Нужно заметить, что одно это уже говорит о матери Фрейда не только как о не очень образованной, но и как о не очень умной женщине. Именно Сигизмундом звали обычно героя ходивших в то время по Австро-Венгрии антисемитских анекдотов, и само это имя поневоле превратилось в объект насмешек. Фрейд терпеть не мог, когда кто-то вспоминал об этом его имени. Он морщился при самом его звучании и всегда представлялся как Зигмунд. Однако при этом он оставался для матери «мейне голдене Сиги» — «мой золотой Сиги», то есть Сигизмунд.

В 17 лет Фрейд официально сменил имя Сигизмунд на Зигмунд, но он, безусловно, о своем первом имени не забывал. Время от времени оно всплывало откуда-то из глубин подсознания, и тогда в его мозгу явственно звучал чей-то противный, кривляющийся голос: «А ты все-таки Сигизмунд! Сигизмунд! Сигизмунд!» — и он начинал с опаской ждать, что кто-то окликнет его этим именем на улице.

Так уже в первые дни жизни своего «золотого Сиги» Амалия невольно заложила первый камешек в фундамент той самоненависти, которая будет преследовать ее сына всю жизнь и от которой он тщетно будет пытаться исцелиться. А заодно — и в амбивалентное отношение сына к ней самой. На уровне сознания Фрейд, безусловно, любил мать, но в его бессознательном, видимо, всегда пряталась неприязнь к ней, невозможность простить ее за данное ему ненавистное имя. Сама смена Фрейдом этого имени была, в числе прочего, и первым его бунтом против материнского диктата.

* * *

Как показывает дарственная запись, сделанная Кальманом Якобом на семейной Библии в честь 35-летия Зигмунда, он нарек сына Соломоном (Шломо) отнюдь не только в честь покойного отца — это имя явно значило для него куда больше.

Вероятнее всего, Кальман Якоб Фрейд в какой-то степени ассоциировал себя с библейским царем Давидом. Поняв, что возлагавшиеся им на старших сыновей надежды оказались тщетными, Кальман Якоб усмотрел в своей женитьбе на юной Амалии Натансон некую аналогию между браком царя Давида с Вирсавией. (Это невольно наводит и другую мысль: что семья Натансон вынуждена была согласиться на этот брак, так как многоопытный Кальман Якоб попросту соблазнил их дочь и лишил ее невинности.) Как известно, согласно Библии, подлинного наследника царя Давида — Соломона, прославившегося своей мудростью, родила именно Вирсавия, и Кальман Якоб Фрейд стал связывать свои самые честолюбивые помыслы с сыном от своей юной, годящейся ему в дочери жены. Этот мальчик должен был прославиться сам и — через себя — прославить имя отца. Во всяком случае, как пишет Макс Шур, Кальман Якоб Фрейд, конечно же, мечтал, чтобы его младший сын стал «человеком Книги», искателем истины[27] — и это его желание в конечном счете исполнилось.

В таком духе — то явно, то исподволь внушая ему мысль о его великом предназначении, — Кальман Якоб Фрейд и воспитывал сына. В той дарственной надписи, к которой мы еще не раз вернемся, он напрямую связывает судьбу своего Зигмунда-Соломона с его библейской тезкой: подобно тому как Всевышний открыл юному царю Соломону тайники мудрости, Он откроет величайшие тайны мироздания и его сыну.

Судьба Зигмунда Фрейда стала, таким образом, воплощением мечты его отца Кальмана Якоба — счастье, которое, согласитесь, дано вкусить немногим.