Глава 53
Глава 53
Дом ученых на Пречистенке до 1916 года принадлежал Александре Ивановне Коншиной — вдове фабриканта, имевшего в Серпухове текстильные мануфактурные предприятия. Интерьеры этого старинного особняка были созданы в 1910 году по проекту известного архитектора Анатолия Гунста.
В этом красивом доме открылась выставка живописи, в ней приняли участие художники Стас Плутенко, Павел Арзуманидис, Ирина Алавердова, Виктор Лукьянов, Юрий Леонов и старейший художник Ефрем Иванович Зверьков. Конечно, показали свои картины и мы с Риммой.
Вернисаж открыл Георгий Павлович Гладышев, Президент Международной академии творчества. После его выступления многочисленные гости, художники, искусствоведы, журналисты разбрелись по залам, осматривая экспозицию.
Моя большая работа «Через века» висела над концертным роялем в торце большого зала.
Ко мне подошел Виктор Лукьянов и, как всегда, возбужденно жестикулируя, сказал:
— Вот видишь, как хорошо я повесил твою картину! На самое видное место!
— Ну да, над роялем, — согласился я.
— Когда начнется концерт, все будут смотреть на нее, — импозантная фигура Виктора нервно двигалась. Он то поглаживал бороду, то поправлял галстук.
— Конечно! Особенно хорошо будет ее видно, когда пианист поднимет крышку рояля, и наглухо перекроет картину, — спокойно добавил я.
В это время Римма ближе подошла к моей картине.
— Володя! — испуганно сказал она, — посмотри, какая вмятина на холсте, вот здесь, — и она показала рукой на левый нижний угол.
Оставив Виктора, я подошел Римме.
— Да, повреждение серьезное. Что будем делать?
У Риммы навернулись слезы.
— Когда картину вешали, ее ударили об угол рояля, или она сорвалась. Вот так безответственно относятся к произведениям искусства устроители выставки!
Я хотел выяснить у Виктора, кто виноват в порче картины, но его уже не было, он растворился в толпе.
— Теперь мне ясно, почему картину повесили за рояль, видно думали, что так будет легче «скрыть следы преступления».
— Володя, я постараюсь убрать кракелюры. Осетровый клей у нас есть, как это сделать, я знаю. Будь повреждение еще серьезней, пришлось бы, конечно, обращаться к реставраторам, и это стоило бы очень дорого. Володя, к сожалению, так бывает.
Если ты помнишь, года три назад на выставке в Малом Манеже, в Георгиевском переулке, на мою работу, висевшую в нижнем ряду, сорвалась верхняя картина. Она была в тяжелой худфондовской раме, сделанной еще в советское время, и, падая, она зацепила и мою.
Мне сразу позвонили из выставочного зала, чтобы я приехала. Там на полу я увидела обломки дерева и гипса. Я аккуратно подняла свой пейзаж, протерла его и успокоилась, увидев, что он чудом уцелел. Работники зала даже не подошли и не извинились. Никто ни за что не отвечает. Я вставила картину в новую раму, и ощутила радость, что мой труд не погиб.
— А теперь посмотрим, как поживают твои работы здесь, Римма.
Мы направились к центральной стене, где висели ее картины. Они почему-то были вывешены на стене за мощной колонной.
— Мою картину спрятали за крышкой рояля, — усмехнулся я, — а твою, Римма, упрятали за колонной, это гораздо надежнее, — мы понимающе посмотрели друг на друга и рассмеялись. — Любят нас организаторы выставки, — твою живопись можно увидеть только наискосок: или слева от колонны, или справа.
— Предлагаю смотреть слева.
— Теперь, ты Римма, будешь «леваком» — сейчас это модно.
В зале, среди зрителей мы увидели Зверькова с супругой, Любой Ширшовой, известным искусствоведом. Она подвела Ефрема Ивановича к его картинам, бережно придерживая под руку пожилого супруга.
Зверьков почти вплотную придвинулся к холсту и профессиональным взглядом стал внимательно рассматривать.
— Люба, — оглянувшись на жену, он громко спросил, — чья это такая черная живопись?
Она потянулась к уху мужа и довольно громко ответила:
— Да твои это работы, твои!
Зверьков сделал несколько шагов назад и вновь посмотрел на два темных пейзажа.
— Нет, Люба, это не мои работы. Я так темно никогда не писал, — задумчиво сказал старый мастер.
Жена решительно взяла его под руку.
— Ефрем, это твои работы, — уже с раздражением сказала Люба, — это обыкновенная патина, от времени. Ты что, забыл, что масляная живопись с годами жухнет: желтеет и темнеет.
Он неуверенно пожал плечами и отрицательно покачал головой:
— Нет, это не мои работы.
Люба молча взяла мужа под руку, и они медленно пошли дальше осматривать экспозицию.
Недалеко от нас стояла молодая пара. Они с удивлением слушали этот диалог.
— Надо же, автор не узнал свои работы! — сказал парень.
— Что ты хочешь, человеку под девяноста, хорошо, что он может еще ходить на выставки, — ответила ему спутница.
Мы тоже были невольными свидетелями этой сцены. А подошедший к нам Павел Арзуманидис тихо сказал:
— Чтобы оставить след в искусстве надо иметь кроме таланта и физическое здоровье, только тогда можно осуществить задуманное.
— К концу жизни, когда художнику многое открывается в искусстве, и он только начинает понимать, его покидают физические силы, и тогда творческие замыслы остаются нереализованными, — также тихо и с грустью ответил я Павлу.
— Поэтому художники к старости женятся на молоденьких медсестрах или врачах, чтобы скорая помощь была на дому, — улыбнулась Римма.
В большом зале Дома ученых были расставлены круглые столики с закусками и напитками, вокруг которых теснился народ. Мы увидели Георгия Павловича с женой Заретой и подошли к ним.
— Римма Николаевна, я так люблю вашу живопись. Жаль, что картины неудачно повесили, — сказала Зарета.
— Там где висят картины Риммы Николаевны, — поднял стакан с минеральной водой Павел, — там и центр выставки, даже если их упрятали за колонну.
Все засмеялись шутке и сдвинули бокалы с шампанским.
— Георгий Павлович, — перейдя на серьезный тон, начал я свой разговор, — Юрий Борисович Леонов показал сегодня на выставке интересные работы. Вы знаете, что он издает альбомы по искусству, выпускает газету «Наш изограф» и, помимо этого, находит время творчески работать как художник.
— Газета «Наш Изограф» пользуется большим успехом. Мне рассказывали, что ее быстро расхватывают на выставках, тогда как другие газеты по искусству не столь востребованы, — многозначительно добавил Павел.
Георгий Павлович молча слушал, иногда кивая головой.
— Юрий Борисович действительно проводит большую и полезную для нашей академии работу. Я видел его картины сегодня. Они достойные, — сказал он, о чем-то думая.
— Хорошо. Подготовьте на Леонова расширенное представление, — он взглянул на меня, — на ближайшей сессии поставим на голосование вопрос о его избрании в действительные члены.
— Георгий Павлович, я уверен, что за него проголосует подавляющее большинство, — твердо сказал я.
Встречу с Юрием Борисовичем откладывать не стал и уже на следующее утро мы с Риммой подъехали к издательству на Гончарной улице. Это был деревянный дом, украшенный искусной резьбой. Под козырьком его крыши дощатый фасад опоясывал декоративный пояс, а окна обрамляли резные наличники. У парадного крыльца нас приветливо встретила Татьяна, жена Юрия Борисовича, его верный помощник в издательских делах.
Мы поднялись по крутой лестнице старинного особняка в его небольшой уютный офис. Татьяна с Риммой сели пить чай с тортом, чтобы не мешать нашему разговору.
Учитывая большую занятость Юрия Борисовича, я без вступлений попросил его рассказать подробнее о себе, не передавая ему вчерашнюю беседу с Гладышевым.
— Я родился в Ленинграде, в 1952 году, — начал свой рассказ Юрий Борисович.
Жил я с родителями в самом центре северной столицы, если быть точным, на бульваре Профсоюзов. Его надвое разделяла аллея из вековых лип. Она стала той первой дорогой, и началом долгого пути познания мира прекрасного. Еще школьником я жадно впитывал изысканную красоту «застывшей музыки в камне»: классические формы и линии стройных зданий; череду колонн, увенчанных капителями; аркады зеркальных арочных окон, в которых отражались клубящиеся, белоснежные облака на фоне звонкой синевы неба. В начале шестидесятых годов я уже выбрал свою судьбу — решил стать архитектором! Мое увлечение рисованием привело в различные изостудии. С этого, пожалуй, и началась моя профессиональная подготовка как будущего художника. Я стал завсегдатаем Эрмитажа и Русского музея. Особенно волновался около полотен старых мастеров, посещая Русский музей. Путешествие по залам начиналось со второго этажа, куда я вбегал по мраморной белой лестнице, где подолгу стоял у огромных картин Бруни, Брюллова, Флавицкого, Семирадского, Айвазовского. Это была восхитительная прелюдия, после которой я спускался на первый этаж. И ступая по анфиладе залов, переходя от одного мастера к другому, погружался в мир любимых художников: Иванова, Саврасова, Репина, Сурикова,Левитана и Серова.
Я приходил к ним в гости, как приходят к старшим уважаемым наставникам за советом и моральной поддержкой, заряжался энергетикой их гениального таланта.
Юрий Борисович помолчал, глядя в окно на белокаменную ограду и Святые ворота Подворья Афонского Свято-Пантелеимоновского монастыря. Справа была видна громада сталинской высотки в Котельниках.
— Посмотрите, Владимир Аннакулиевич, в моем окне соединились две эпохи, — задумчиво сказал Юра. Отведя взгляд от окна, он продолжил.
— Кто тогда в Ленинграде не знал и не любил театр, что на Невском проспекте, да еще в таком красивом здании стиля «модерн», где на нижнем этаже, сверкая витринами, располагался гастроном «Елисеевский». На втором этаже — Театр Комедии, где тогда работал знаменитый режиссер и художник Николай Акимов, тот самый фантастически одаренный человек, соединивший в себе режиссера, театрального художника и плакатиста.
— Да, я тоже любил этот театр, тем более что от нашего общежития на Фонтанке до театра Акимова на Невском — рукой подать. Там я посмотрел не мало спектаклей и очень хорошо помню экспозицию афиш и плакатов Акимова, уже тогда они были признаны произведениями искусства. Но это было очень давно. В год, когда вы родились, я поступил в высшее художественное училище барона Штиглица. Было это в пятьдесят втором, а в пятьдесят третьем умер Сталин. С группой студентов мы выехали в Москву. И нам удалось попрощаться с вождем в Колонном зале Дома Союзов.
— Владимир Аннакулиевич, на втором этаже училища Штиглица, размещался и наш архитектурный техникум. Потом его перевели в другое здание. Я продолжил серьезно заниматься графикой и плакатом. Сейчас уже не помню, кто первый подсказал мне, что у Акимова есть ученик и продолжатель его традиций, уже известный тогда плакатист Левон Айрапетянц. Собрал я свои рисунки, акварели и с надеждой отправился в его Школу плаката, куда и был принят. Учеба дала мне возможность познать суть этого жанра, который служит не только инструментом пропаганды и агитации, но и является одним из видов изобразительного искусства. Теперь, будучи студийцем Школы плаката, я стал активно участвовать в выставках.
Юрий Борисович передал мне альбом, где были напечатаны многие его плакаты. Я внимательно стал смотреть, перелистывая страницы, и убеждаясь, что именно острая композиция, оригинальность раскрытия темы скупыми выразительными средствами принесли автору успех и признание.
Юрий Борисович не без гордости говорил, давая пояснения некоторым своим работам:
— Этот приобретен Государственным Русским музеем. Эти, — он сам перевернул несколько страниц, — отмечены дипломами.
Юрий Борисович снял с полки и протянул графические листы:
— Они экспонировались на зарубежных выставках, где и остались в музеях.
Татьяна попросила мужа:
— Юра, покажи Владимиру Аннакулиевичу репродукции с твоих работ, которые осели в музеях Англии, США, Японии и в Польском мемориальном музее «Освенцим».
— В начале восьмидесятых я переехал в Москву, — продолжал рассказывать Юрий Борисович, — где начинается, а вернее продолжается моя творческая карьера. Сначала возглавил редакцию «Общеполитический плакат». Время само требовало от меня, как художника, занять гражданственную позицию патриота.
Советский Союз распался, а с ним и Союз художников СССР. Искусство оказалось в сложном положении. Вот в это непростое время я много работал, давая на выставки новые плакаты, отражающие само острие жизни.
Вскоре меня пригласили на должность главного художника в Управление делами Президента Российской Федерации. После такой солидной стажировки, — улыбнулся Юрий Борисович, — я пришел в издательство «Наш Изограф», но уже не только главным художником, но и директором. Мой коллектив выпускает книги, каталоги, альбомы, — он рукой показал на книжные полки.
Мы уже прощались с нашими молодыми друзьями, когда Юрий Борисович неожиданно сказал:
— Владимир Аннакулиевич, у нашей замечательной московской художницы Ирины Алавердовой скоро будет персональная выставка в Доме Пушкина на Старом Арбате. Она просила меня, чтобы вы написали статью, о ее творчестве для газеты.
— Я готов написать очерк об этой красивой женщине и ее картинах.
— Вот телефон, она ждет звонка.
Уходя, я подумал:
— Как хорошо, что на склоне лет продолжаю встречать молодых талантливых друзей, полных физических сил и творческих замыслов. Мы уходим навсегда, но за нами уже идут новые силы, это и есть подтверждение слов: жизнь коротка — искусство вечно.