Глава 15

Глава 15

Воспоминания прервал голос стюардессы:

— Граждане пассажиры, наш самолет пошел на снижение, прошу пристегнуть ремни, спинки кресел привести в вертикальное положение. Самолет в аэропорт Душанбе прибывает по расписанию. За бортом — 47, в Душанбе — +35.

Я привычно выполнил команду и погрузился опять в воспоминания. Прошло всего ничего, где-то около месяца, как закончилась моя работа на картине «Ураган в долине» Народного артиста Таджикской ССР режиссера Тахира Сабирова. Честно говоря, согласиться на эту работу меня уговорил главный инженер Таджикфильма Эрнст Рахимов, мой друг, отказать которому я не смог. Картина снималась в павильонах студии и на просторах хлопковых полей Таджикистана. На главные роли были утверждены московские актеры Людмила Хитяева, Юрий Чекулаев и молодой таджикский артист Хошим Годоев. Предложенные мною эскизы к фильму на художественном совете были встречены доброжелательно. Но когда мы выехали на натуру и решили начать съемки с эпизода ночного пересева хлопчатника, режиссер неожиданно запротестовал и встретил в штыки предложенный мною эскиз, говоря, что нашему зрителю эти «измы» не будут понятны, и даже назвал это формализмом. Он жестко обратился ко мне:

— Стариканка, я хочу снимать простой, доходчивый советский фильм, а вот эти ракурсы, макурсы, — он выразительно щелкнул языком, покрутил пальцем в воздухе, — нам этого не надо! Подобные съемки через жо…, оставьте для другой картины и другого режиссера.

Мы с оператором опешили. Взглянув на меня, Виктор Мирзоян пожал плечами и взволнованно выпалил:

— Тахир Мухтарович, я, конечно, молодой, снимаю всего вторую картину, но предложенный Володей эскиз ночного пересева мне по душе. Представьте себе, если снимем движущиеся трактора ночью в поле без яркого контрового освещения, мы получим скучные кадры хроники, на уровне киножурнала. Мы же снимаем игровое кино, Тахир Мухтарович! Художник предлагает нам обогатить кадр, сделать его выразительным, поставив три-четыре прожектора за тракторами. Вы представляете, какие поползут длинные тени! Это будет интересно, не скучно, а в сочетании с музыкой, ну, это просто Урусевский! Лично я вижу и знаю, как это снять! Тем более у меня перед глазами эскиз художника, и я от него отступать не собираюсь.

— Ну, стариканки, вы меня достали! Значит так! Снимать ночной пересев будете сами, без меня, а я посмотрю, что получится. А если не получиться, Витенька, и материал полетит в корзину, за пленку с тебя удержат из постановочного вознаграждения. Так что, учти, отвечать за брак придется по полной программе! — режиссер посмотрел на оператора колючим взглядом.

— Не пугайте, Тахир Мухтарович, если не получится, наказывайте меня деньгами! — Виктор одобряюще подмигнул мне.

Ночной пересев хлопчатника мы сняли, как и было задумано. На краю поля установили четыре мощных прожектора, которые светили в спину движущихся тракторов с прицепами сеялок, операторская группа снимала с двух камер, с пиротехническими дымами. Техника по команде оператора пошла по полю, отбрасывая длинные движущиеся тени, поднятая клубами пыль, в сочетании с пиротехническими дымами, создавала космическое впечатление, передавая волнующее, романтическое настроение. Режиссер сдержал слово, и на съемках ночного пересева принципиально не принимал участия. Эпизод получился красивым. Просматривая материал, Тахир Мухтарович не произнес ни слова. Фильм еще снимался, когда журнал «Советский экран» напечатал мой эскиз «Ночной пересев», а комментарии давал Тахир Сабиров, рассказывая о работе над фильмом, положительно упомянул и оператора и художника.

Однажды, снимался очень сложный эпизод на натуре. Надо было снять крупные планы Людмилы Хитяевой и Юрия Чекулаева на фоне «кукурузника», обрабатывающего поля ядохимикатами, летящего на бреющем полете. С пилотом было обговорено, на каком безопасном расстоянии для съемочной группы он должен пролететь и выпустить шлейф настоящих ядохимикатов на настоящее хлопковое поле. Режиссер уже скомандовал:

— Мотор, начали! — Но ветер неожиданно изменил направление, и злополучное ядовитое облачко накрыло нас. Многие закашлялись, начали тереть кулаками слезящиеся глаза, закрывали рот носовыми платками. Оператор взял в кадр летящий «кукурузник» и тут же наехал на крупный план лица актрисы, подержал пару секунд и укрупнил ее голубые глаза, продержав еще несколько секунд. Люся смотрела вдаль своими большими глазами и даже не моргнула.

— Стоп. Снято! — Крикнул режиссер. Гримерша Галя подбежала к Хитяевой и мягкими тампонами стала промывать ей глаза. Все окружили актрису, волнуясь за нее, а режиссер сказал оператору:

— Все, сворачивай камеру, Люся сегодня уже сниматься не сможет.

И в этот момент, как ни в чем не бывало, улыбаясь, она подошла к нам и сказала:

— Мальчики, давайте снимать дальше, я не собираюсь встречать первое мая в этой дыре.

Она позвала кашляющего и трущего платком глаза Чекулаева:

— Юра, кончай сморкаться, давай в кадр.

Группа рукоплескала мужественной женщине. Съемка продолжилась, а вечером нашу героиню мы чествовали пловом, а Тахир Мухтарович сказал таджикским актерам:

— Вот как работают московские профессионалы, учитесь!

В один из апрельских дней съемочную группу навестил директор хлопкового совхоза. Съемочная группа жила в сельской гостинице, это был длинный барак, окна которого находились на уровне наших коленей, весь сервис заключался в будке «М» и «Ж», находившейся во дворе. Несмотря на тридцатиградусную жару, директор был одет в черный костюм и белоснежную сорочку, на лацкане пиджака сверкала золотая звездочка Героя социалистического труда и «флажок» депутата. Он был просто неотразим: высок, плечист, импозантен, с роскошными усами и красивым лицом. Его встретил на крыльце режиссер, они о чем-то поговорили на родном языке, пожали друг другу руки и черная «Волга», поднимая тучи желтой пыли, скрылась за барханом. Режиссер, обращаясь ко мне и Виктору, сказал:

— Сегодня вечером мы все с Люсей и Юрой, едем в гости к директору совхоза, на его виллу, посмотрим, как он нас примет. Форма одежды парадная, — пошутил он.

Директор совхоза нас принимал в роскошном саду, в беседке, увитой молодыми виноградными лозами. Мы расположились на обширном топчане, по-таджикски суфа. Она была застелена коврами и курпачой — длинной шелковой дорожкой с подушками люля, на которых удобно сидеть перед достарханом — большой белой скатертью, заставленной яствами, напитками и восточными сладостями. На больших керамических ляганах лежали гроздья винограда, ломтики дынь и арбузов, в глубоких пиалах, сверкая рубинами зерен, лежали разломанные на части гранаты. В таких же пиалах белел катык — восточная сметана, по двум сторонам достархана высокими стопками были сложены оранжевые, пышущие жаром чуреки, чувствовалось, что они только что из тандыра. Стояли графины, наполненные шербетом. Среди этого восточного великолепия сверкали хрусталем фужеры и рюмки, серебряные ложки и вилки на белых фарфоровых тарелках, стояла внушительная батарея с шампанским, коньяком и водкой. Увидев такой изысканный стол в апреле, Люся восхищенно всплеснула руками и спросила у хозяина, которого все называли раис:

— Уважаемый Раис, — видимо думая, что это его имя, — как вам удается так сохранить до весны эти великолепные фрукты, это просто фантастика!

— Уважаемая Людмила Ивановна! Прежде всего, хочу вам сказать, что меня зовут Рахмон. Раис по-таджикски означает большой начальник.

— Извините, Рахмон, я думала, что Раис ваше имя.

— Так вот, Люся-ханум, таджики издревле умели сохранять фрукты и овощи до весны, но это больше знают мои женщины, жена и дочери. Они потом вас посвятят в эти кулинарные премудрости, а сейчас, пожалуйста, рассаживайтесь.

Виктор, Тахир, Люся и я удобно устроились на курпачах, подперев под локти мягкие люля. Грузный Чекулаев и Рахмон придвинули стулья, их рост и вес не позволял им сидеть на суфе. Начались тосты. Хозяин произнес долгий вступительный тост, похожий на восточные сладости, желая каждому из гостей здоровья, долголетия, счастья, а единственной женщине за достарханом оставаться всегда молодой и красивой и радовать зрителя своими новыми ролями, своей обворожительной улыбкой. Все сдвинули бокалы. В это время мужчина, исполнявший распоряжения хозяина, внес огромное блюдо жареной баранины с кусочками курдючного сала. Люся тихонько спросила меня:

— Это что, жир?

Я не успел ей ответить, как Рахмон, услышав это, стал объяснять Люсе, что жареный курдюк очень вкусный, но главное, достаточно съесть небольшой кусочек, и никакие спиртные напитки вас не возьмут. Чукулаев, услышав это, положил кусочек курдючного жира обратно в ляган и сказал:

— Нет уж, пусть меня лучше проймет спиртное, — все засмеялись.

За разговорами, едой и питьем не заметили, как наступила холодная ночь. Одетые по-летнему мы начали замерзать, Люся, чтобы согреться, придвинулась ко мне поближе, я почувствовал, как она дрожит от холода. Я сам начал остывать. Это обычный апрельский весенний ночной холод, типичный в Средней Азии. Предупредительный хозяин заметив, что Люся замерзла, шепнул что-то на ухо молодому человеку, которого звали Обидджон. Tот, приложив правую руку к груди, поклонился и вышел. Через минуту он передал хозяину красивый, изумрудного цвета шелковый, расшитый восточными узорами, новенький женский халат. Рахмон встал, развернул его и укрыл им ноги Люсе. Она нежно ладошкой провела по халату и сказала:

— Какой красивый халат, мне сразу стало тепло в нем. Это ручная работа?

— Да, его вышивали мои дочери.

Рахмон еще раз посоветовал Люсе съесть кусочек курдючного жареного жира, добавив, что это очень согревает. Люся взяла кусочек, подержала во рту, проглотила и сказала:

— Боже, как вкусно, никогда не думала, что жир может быть таким вкусным. Она потянулась за еще одним кусочком жира.

Рахмон, заглядывая ей в глаза, тихо сказал:

— Люся-ханум, осторожнее, не закапайте халат жиром.

— Не волнуйтесь, Рахмон, ваш халат я не запачкаю.

— Это ваш халат, Люся-ханум, я его вам дарю от всего сердца, — cказал Рахмон, наклонив голову и прижимая руку к груди. — Я очень рад, что вам понравился наш таджикский женский наряд.

— Рахмон, спасибо, я мечтала о таком подарке, вы просто прочитали мои мысли, — она встала на суфе, надела халатик и сделал шаг влево и вправо, изображая манекенщицу, насколько позволяло пространство топчана.

Все зааплодировали. Чекулаев сказал:

— Люсь, тебе на подиум, на Кузнецкий мост, в центральный дом моделей, будешь иметь большой успех у мужиков.

Люся подняла бокал за прекрасного хозяина дома, его семью. Все присоединились к ее словам. Юра Чекулаев был в ударе, он сыпал анекдотами и киношными байками. Было весело, шумно. Возвращались в гостиницу под утро. Мы ехали в одной машине, Чекулаев сидел рядом с водителем, а сзади я с Люсей. Тахир Мухтарович и Виктор поехали другой машиной, которую хозяин загрузил большими картонными коробками с вином и фруктами, жареным мясом, в багажник положил арбузы и дыни. В дороге, крепко выпивший Чекулаев, обиженный тем, что ему тоже не подарили халат, сетовал на это, укоряя Люсю, что она не намекнула хозяину, что бы и ему подарили халат, на что Люся, смеясь, сказала:

— Это же женский халат.

Я добавил:

— Еще не родился таджик с такими габаритами, как у тебя.

— Да не для себя я, для жены.

И обращаясь к Люсе, добавил:

— Могла бы за меня замолвить словечку Рахмону, что я женат, а женщины ужасно любят подарки.

Люся махнула рукой:

— В следующий раз обязательно замолвлю, я тебе обещаю.

Всю дорогу Чекулаев продолжал ворчать. Когда на следующее утро я ему рассказал про его пьяные разговоры, он удивился:

— Не помню, пережрал малость, придется у Люси просить прощения.

Готовились к съемкам последнего эпизода фильма. Широкая панорама высокогорного кишлака, который должен быть по сценарию снесен бульдозерами, в связи с переселением жителей в долины, согласно постановлению правительства республики, где они должны осваивать целинные земли под посев хлопчатника. Декорация кишлака была построена, бульдозеры вышли на исходную позицию, массовка с домашним скарбом, мелким рогатым скотом была уже выстроена по кадру. Режиссер предупредил всех быть предельно внимательными, потому что этот эпизод можно снять только одним дублем: бульдозеры снесут кишлак и второго дубля уже быть не может. Готовились к съемкам, устанавливали камеру на генеральную точку. Для съемок с рук «конвасом», по моей рекомендации, пригласили оператора Заура Дахте, моего хорошего товарища, с которым я работал на картине «Дороги бывают разные». В его обязанности входило выхватывать крупные и средние планы, что в дальнейшем необходимо для монтажа картины, когда снимается только один дубль. В тот момент, когда мы обговаривали с Мирзояном генеральную точку, откуда наиболее выразительно должна была смотреться декорация кишлака, меня окрикнул режиссер, стоящий с группой актеров. Я подошел к нему и спросил, нарочито подражая его интонации:

— В чем дело, стариканка?

Люся засмеялась, Тахир же не оценил моих актерских способностей.

— Стариканка, — обратился он ко мне. — Работу на картине ты закончил, поезжай в Душанбе, отдохни, впереди майские праздники, привет передай Эдику, — так он называл Эрнста Рахимова, — ты свое дело завершил, спасибо тебе, прости, если что не так. После монтажа и озвучки в Москве обмоем сдачу фильма в ресторане «Русская кухня». И Люсе будет веселей в дороге.

— Это уж точно, с Володей не соскучишься, — ответила, улыбаясь, Люся.

Оператор поддержал режиссера:

— Конечно, Володя, поезжай, снимать будем двумя камерами, все по раскадровкам, одним единственным дублем.

Тахир Мухтарович обратился к Хитяевой:

— Люсенька, с вами съемки закончены, спасибо вам за хорошую работу, — он поцеловал ей руку — я отправляю машину в Душанбе, садитесь и поезжайте, директор фильма отправит вас Москву первым же самолетом, ведь у вашего сына, насколько я знаю, 1 мая, послезавтра, день рождения?

— Спасибо, Тахир Мухтарович, вы очень любезны. Где бы я ни снималась, в каких бы экспедициях я не была, но в день рождения сына я всегда дома, в Москве.

Когда мы сели в машину, режиссер подошел к водителю и, стараясь быть незаметным, сунул конверт со словами:

— Передашь лично в руки заместителю директора студии Хабуру. — И еще что-то добавил по-таджикски, чего понять я не мог, он прищелкнул языком, и они ударили друг друга по рукам.

Мы двинулись по извилистому ущелью вдоль бурной реки в сторону Душанбе. Хорошо изучив характер и повадки Тахира Мухтарыча, я подумал, что письмо это — очередной пасквиль на одного из членов съемочной группы. Вскоре убедился, что был прав. После майских праздников меня по селектору пригласил заместитель директора киностудии по производству Владимир Павлович Хабур. Человек он был интеллигентный, говорил тихо, не повышая голоса, досконально знал кинопроизводство, со мной всегда был приветлив и доброжелателен. Я вошел в кабинет, он встал, пожал мне руку и пригласил присесть. Зная, что я работаю по приглашению, шутя, называл меня «политическим эмигрантом». Поинтересовался съемками, отношениями с Тахиром Мухтаровичем. Я ответил, что картину я отработал и отпущен на вольные хлеба. Хабур выслушал меня и сказал:

— Мы запускаем новую двухсерийную кинокартину совместно с индийскими кинематографистами, ты, наверное, об этом слышал?

— Да, Владимир Павлович, об этом фильме жужжит вся киностудия, но какое к этому отношение имею я?

— А я кое-что знаю. На днях был разговор с Народным артистом узбекским режиссером Латифом Файзиевым. Он набирает постановочную группу, по этому поводу был со мной разговор, из которого стало очевидно, что художником-постановщиком он хочет пригласить тебя, на что я напомнил ему, что ты сейчас работаешь с Тахиром Сабировым. Но если группа уложится в график, то Артыков будет откреплен, и тогда сможете с ним договариваться. Но это пока между нами. Как я понял, с тобой переговоры он еще не вел. Поэтому подождем и помолчим. Работать на этой картине желающих много, есть даже официальные заявки от художников: Давида Ильебаева, Владимира Серебровского и Хусейна Бокаева, все они достойные кандидатуры.

— Да, Владимир Павлович, я тоже так считаю, и думаю, что, скорее всего Файзиев остановится на Серебровском.

— Как знать, как знать.

Он помолчал, отодвинул ящик своего письменного стола и вытащил конверт, тот самый, который Тахир Мухтарович передал шоферу, когда я с Людмилой Хитяевой уезжал со съемочной площадки. Владимир Павлович извлек из конверта исписанный листок бумаги и протянул его мне.

— Прочитай, пожалуйста.

Я пробежал глазами неровные строчки, в которых было сказано, что художник-постановщик фильма «Ураган в долине» В. Артыков бросил сложнейший объект горного кишлака, подлежащего сносу, в котором задействованы бульдозеры, самосвалы, большая массовка и без предупреждения, воспользовавшись отъездом Л. Хитяевой, уехал с ней в Душанбе. Так что, сложнейший постановочный эпизод в картине мне пришлось снимать без участия главного художника, что, несомненно, отрицательно скажется на качестве отснятого материала. И так далее.

— Что, Володя, как ты прокомментируешь это письмо?

— Владимир Павлович, во-первых, художник-постановщик сам решает в каких съемках ему принимать участие непосредственно на площадке, потому, как вы знаете, декорационных объектов в картине много, и мне лучше знать, когда и где мне присутствовать. Но дело не в этом, Тахир при операторе Мерзояне, актрисе Хитяевой и других членов группы поблагодарил меня за хорошую работу на фильме и сам предложил мне вместе с Хитяевой уехать, и считать себя открепленным, как уже закончившим съемочный период. Он пожелал мне хорошо провести первомайские праздники. Что я и сделал.

Хабур улыбнулся и сказал:

— Я слишком хорошо знаю Народного артиста республики режиссера Сабирова, чтобы реагировать на его сигналы, поэтому я поступлю так, — он сложил листок пополам, разорвал на четыре части и бросил в мусорную корзинку.

— Своими выходками он вот где у меня сидит, — выразительно провел рукой по горлу.

— Извини, что отнял у тебя время, ну а насчет новой картины надо дождаться приезда Файзиева, который, скорее всего, пригласит тебя на постановку фильма. Что касается этого пасквиля, — он пальцем показал на разорванное письмо, — думаю, что ты и сам догадывался о его содержании. Сабиров имел на тебя виды, он хотел пригласить на следующий свой фильм, но, узнав, что Файзиев тоже хочет работать с тобой, расстроился, ревность не давала ему покоя, вот и кинул он камень тебе вдогонку. Не обращай на это внимания.

Завершилась моя работа еще на одной картине, которая вспоминается мне только благодаря тому, что в ней снимались замечательные артисты: мой друг Юрий Чекулаев, актриса Людмила Хитяева, работал оператор Виктор Мирзоян, который впоследствии стал режиссером, но, к сожалению, ушел из жизни совсем молодым. Не знал я тогда, что пройдет несколько лет и Юрий Чекулаев станет директором творческого объединения «Актер-кино», возглавляемого Вячеславом Тихоновым, на киностудии им. М. Горького, куда я буду приглашен в штат, но это уже другая история.

Я почувствовал легкий толчок шасси о взлетную полосу, резкое торможение приземлившегося лайнера. В аэропорту меня встречали Латиф Файзиев и оператор Анвар Мансуров, с которым мы вместе работали на картине «Тайна забытой переправы», и очень сдружились. Латиф обнял меня, поздравил с прилетом:

— Ну вот, теперь главная постановочная группа фильма «Восход над Гангом» в полном составе.