Глава 38

Глава 38

Наша съемочная группа расположилась у подножья северных отрогов Копетдага, в энском военном городке, буквально в двух-трех километрах от районного центра, города Гек-Тепе — «Зеленый холм». Сражение, некогда произошедшее у стен Гек-Тепинской крепости в конце XIX столетия, вошло в историю как отважное сопротивление туркменского населения русским войскам генерала Скобелева в период присоединения Туркестана к Российской империи.

Известный художник Василий Верещагин находился в это время в действующей русской армии и как офицер принимал участие в военных действиях. Он cделал множество рисунков и живописных этюдов с натуры, изображая солдат и офицеров генерала Скобелева. Художник делал зарисовки небольшого размера, порой с ладонь, изображая на них туркменских детей, стариков, предметы быта, национальные одежды, рисовал верблюдов, осликов и, конечно же, знаменитых коней ахалтекинской породы, собирая бесценный документальный материал для своих картин, ставших основой для многих живописных полотен баталиста. В картине «Смертельно раненый» художнику удалось передать ужас и трагедию войны, изобразив фигуру солдата с рукой прижатой к груди, в странной неустойчивой позе, которая вызывает почти физическое ощущение неминуемой смерти. «Ой, убили, братцы… Убили… Ой, смерть моя пришла..!» — так написано золотом на раме этой картины рукой самого Верещагина.

В местах тех далеких сражений до наших дней сохранились остатки стен и башен Гек-Тепинской крепости, и в 90-е годы XX века на этом месте была построена мечеть. Ее бирюзовый купол и четыре высоких минарета видны издалека.

От палящего солнца Гек-Тепе надежно защищен фруктовыми садами, виноградными беседками, пирамидальными тополями и развесистыми тутовниками, которые отбрасывают глубокие синие тени. Воздух освежают журчащие прохладные воды арыков. В предместьях городка на щедро орошаемых бахчах в изобилии растут дыни и арбузы. Большая вода пришла сюда по Каракумскому каналу и широко разлилась в бывшей пустыне, образовав огромное водохранилище, которое назвали Гек-Тепинским морем.

Быстро пролетел подготовительный период фильма, и группа приступила к съемкам. Одними из первых были отсняты караван верблюдов, идущий на фоне горной цепи Копетдага и небольшой автобус, едущий по пыльным горным дорогам. В салоне ПАЗика вместе с массовкой, изображавшей пассажиров, на первом сидении ехали и мы с режиссером Юрой Музыка, беззаботно беседуя и смеясь, выпивая из пластмассовых стаканчиков якобы спиртное, а на самом деле минеральную воду. Этот эпизод снимался с подачи Юры Музыки.

— Володя, пусть Юра Уланов снимет нас с тобой на память о нашей совместной работе, — предложил он.

— Я согласен, а что об этом, не очень скромном твоем предложении, скажет Уланов?

Оператор махнул рукой, одобряя режиссерскую затею, взял камеру и начал снимать с рук. Этот материал потом вошел в картину, правда, в сильно урезанном виде и стал своеобразным эпиграфом будущего фильма. По традиции кинематографа после съемок первых кадров картины режиссер на счастье разбивает фарфоровую тарелку, но так как нас было двое, мы взяли тарелку с двух сторон и с размаху ударили ею о ножку штатива. Но тарелка разбилась только на две части. Уланов сказал:

— Плохая примета, всего на две части раскололась. Обычно тарелочка разбивается на множество мелких кусочков, и участники съемки могут сохранить осколок на память. Я знаю ассистентку с «Мосфильма», у которой таких осколков целый мешочек.

Администратор разлил по стаканам горячее от раскаленного воздуха шампанское, которое растеклось по рукам густой липкой пеной.

Шла середина девяностых годов. Военнослужащие бывшей Советской Армии покидали территорию уже независимого Туркменистана. Вновь создаваемые вооруженные силы республики еще не успели заселить городок, и наша киногруппа расквартировалась в опустевшей гостинице воинской части. Офицерская столовая на пятый день нашего пребывания закрылась, а в единственном военторге на полках оставались только банки баклажанной икры и килек в томате. Хлеб продавался в определенное время и, как правило, когда вся группа была занята на съемках. На своей машине я ездил за продуктами в Ашхабад, иногда встречая прибывавших в аэропорт московских актеров, чтобы привезти их в военный городок.

Единственный автобус ПАЗ, который мы зафрахтовали на киностудии, нередко простаивал из-за отсутствия бензина. Возникали большие трудности при строительстве декораций на натуре, так как объекты были разбросаны по разным ущельям. Наша бортовая машина, доставлявшая строительный материал для декораций, с трудом пробиралась по горным дорогам и нередко застревала в горных ручьях, и тогда стройматериалы приходилось переносить на руках к местам будущих съемок. Главной проблемой было отсутствие профессиональных монтировщиков. Набирали молодых безработных парней из Гек-Тепе, которые не имели представления о том, что такое декорации, и как их строить. Они были рады немного заработать на хлеб. Обещанных профессиональных монтировщиков и бригадира-декоратора я так и не дождался. Пришлось самому руководить постройкой объектов, заниматься ликбезом с моими дилетантами. Я разрывался между съемочной площадкой и строительством декораций, зачастую тратя целый день, чтобы добраться с одного объекта на другой, и возвращался в наш генеральский особняк уже в конец измотанным. Там меня ждали оператор Юра Уланов и сорежиссер Юрий Музыка. Они также работали допоздна и возвращались со съемочной площадки усталые. Но на этом наш рабочий день не заканчивался, нам надо было еще обговорить съемки на завтра. Мы садились за стол, и наши посиделки затягивались далеко за полночь. Моим частым отсутствием на съемочной площадке был недоволен оператор.

— Володя, — в запале говорил Юра, — я понимаю, что в этом бардаке, в который мы все попали, тебе необходимо быть и на строительстве декораций, и со мной у камеры. Но я без тебя не хочу ставить кадр. Толя Котинёв каждый раз спрашивает, будешь ты или нет. Так что давай, старик, появляйся чаще. Мы ждем тебя.

— Юр, — отвечал я, — есть же и еще один режиссер, с которым ты можешь также работать и общаться, как и со мной. Ты пойми, если мы в срок не закончим строительство декораций, то съемка вообще остановится. А мне приходится работать с совершенно непрофессиональными людьми, буквально с азов разжевывая, как и что надо делать.

— Я прекрасно все понимаю, но, пожалуйста, я тебя прошу, по возможности будь с нами, я чувствую себя спокойно, когда ты, Володя, рядом со мной и мы вместе ставим кадр, — умолял Уланов.

Музыка напомнил:

— Время позднее, у нас завтра сложная съемка. Мы снимаем с самолета движение конной и пешей колонны душманов по ущелью, обстрел самолета душманами и ответный огонь с воздуха по ним. Пиротехники уже подготовили ленты с холостыми патронами и взрывпакеты. Я буду работать с массовкой на земле, а ты, Володя, с оператором будешь с самолета снимать пролет и обстрел душманов. Если у тебя есть желание остаться на земле, тогда я буду в самолете с оператором.

— Нет, нет, — категорично отрезал Уланов, — я с Володей буду в самолете.

— Хорошо, — соглашаясь, махнул рукой я, — буду с оператором в самолете, а на декорацию пошлю нашего администратора, чтобы он проследил за ребятами, иначе они разбегутся по своим аулам.

Музыка посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

— Понимаю, тебе тяжело без профессионального декоратора и ассистента. Приходиться разрываться на два фронта. Другого выхода, к сожалению, у нас нет. Завтра надо обязательно отснять этот сложный объект с душманами, потому что самолет мы больше не получим, да и дорого обходится воздушная техника.

Говоря это, Музыка покрутил пальцем в воздухе. Мы все посмотрели на потолок, словно прощались с самолетом, после чего я сказал:

— С утра мы снимем прыжок с парашютом спортсмена, дублирующего нашего Толю Котинёва. Дублер просит скорее отснять и отпустить его, потому что у него начинаются соревнования. Только после этого будем снимать бой с душманами, и если все пройдет, как задумано, тогда отпустим самолет. Главное, чтобы мы не залетели на крупную сумму, задерживая самолет. Нам этого Додик не простит.

Юра Уланов искоса посмотрел на меня, пальцем погладил свои седые усы и сказал:

— Да, деньги тают как снежные вершины Копетдага, высыхают как ручьи Каракумов. Если так будет продолжаться и дальше, мы не только самолет не сможем оплатить, но даже рассчитаться с массовкой и актерами.

— А впереди еще съемки с вертолетов. А это выльется в кругленькую сумму, — напомнил я.

— Да, — грустно сказал Музыка, — если Додик в своем кожаном портфеле не привезет деньги из Москвы, то не только зарплату артистам, но и всю группу оставим без суточных, не говоря уже о вертолетах.

— Чувствую, катастрофа приближается! — ответил я, — без денег нас и из городка попросят. Ну, да ладно, а сейчас давайте займемся делом, пока еще есть силы, засядем за экспликацию эпизодов на завтра.

Началась наша обычная застольная работа. Обговаривался каждый кадр, и я тут же его зарисовывал на бумаге фломастером, рисовал что-то в своем альбомчике и Музыка. Обсуждая план на завтра, каждый вносил свои предложения и поправки. Наши споры, порой, срывались на ругань, но к счастью все заканчивалось благополучно, без жертв.

Как-то Анатолий Котинёв, в один из свободных от киносъемок дней пригласил меня в свою комнату.

— Володя, — несколько смущаясь, сказал Анатолий, — я иногда пишу этюды и натюрморты, это, как говорится, мое хобби. Одним словом я люблю живопись, и в свободное время пишу маслом.

— Это для меня новость, а что ты раньше об этом не говорил?

— Я не люблю афишировать свои увлечения. Можно я покажу вам натюрморт, который я только на днях закончил? Мне интересно мнение профессионального художника, — сказал Анатолий.

— Понимаю, скоро приезжает твоя Светлана, и ты хочешь порадовать ее новой работой.

На что Анатолий ответил:

— Вы угадали, она любит картинки, которые я рисую.

Мы вошли в комнату гостиницы, где жил Котинев. На столе стояла картонка. Анатолий показал рукой на нее.

— Вот этот натюрморт, и я хочу выслушать ваше мнение.

С этими словами он повернул картонку. На ней еще свежо блестела масляная краска, и я увидел сочно и широко написанный натюрморт, где висел подвешенный за веревочку к вбитому в стену гвоздю золотистый копченый лещ, под ним на белой тарелке лежали огурец и помидор, а на обрывке газеты — ломоть серого хлеба и пучок зеленого лука. Я обратил внимание, что ни этюдника, ни мольберта в комнате не было. Также не было ни леща, ни хлеба, ни огурца с помидором.

— Где твой натюрмортный фонд? Ты что, по воображению его написал? — спросил я Анатолия.

— Натюрмортом я закусил вчера с нашим пиротехником под стаканчик туркменского вина «Чемен», — улыбнулся он.

— Будем считать, что это был уходящий объект, — заметил я, — многие художники поступают также, но это ничуть не умоляет достоинства живописца. Я также иногда закусываю своим натюрмортом, когда завершу его. Но только не под вино, а под водочку.

— Мне понравилось туркменское вино, — сказал Анатолий — особенно местного завода. Недавно здешние офицеры угостили меня десертным белым марочным вином «Ясман-Салык» Гек-Тепинского винзавода. Попробовал я и «Тербаш», и «Гара-Изюм». Эти вина мне тоже пришлись по вкусу. Офицеры, которые возвращаются в Россию, затариваются впрок этим фирменным вином. А теперь я жду вашего мнения о моей живописи, — серьезно посмотрел на меня Анатолий.

— Помнишь натюрморт Кузьмы Петрова-Водкина «Селёдка»? Он написан в голодном тревожном 1918 году. Сейчас, глядя на твоего леща, я вспоминаю эту картину. На том натюрморте селедка лежит на синей оберточной бумаге, излучая золотистый цвет, у тебя же лещ висит на голубовато-серой стене. И в том и в другом случае золотистый цвет держит тональность всей картинной плоскости. Главное, в твоей работе я усмотрел четко выраженное время и состояние, которое точно отражает сложный период распада Советской страны. Так и в 18-м году, в период развала Российской империи, Гражданской войны и голода, художник своей «Селедкой» отразил эпоху. Толя, конечно, это сопоставление, мягко говоря, натянутое. Но я хочу сказать, что работа у тебя получилась удивительно созвучной нашему нынешнему положению. Что касается техники живописи, могу сказать, что она достаточно профессиональна. У тебя есть способности, ты чувствуешь колорит. Это поможет, как мне кажется, и в твоей актерской профессии. Да, да, Толя. Не удивляйся. Хочу напомнить широко известную фразу: «Живопись — мать всех искусств». Кто знает, возможно, поэтому режиссеры Георгий Данелия и Станислав Говорухин пишут картины и даже устраивают свои персональные выставки. А такие корифеи нашего кино, как Лев Кулешов,Александр Довженко, Михаил Ромм, вообще вышли из художников. А сейчас, Анатолий, пойдем со мной в наш генеральский особняк, я подарю тебе этюдник с набором красок.

— Нет, спасибо! Что вы! Вам он тоже нужен, — запротестовал Анатолий Котинёв.

— Не возражай, мне сейчас не до этюдов, а ты всегда найдешь время для живописи. Думаю, что ты успел увидеть красоту здешних мест. Теперь, когда у тебя будет этюдник, ты сможешь в свободное время писать. Пользуйся моментом: придется ли тебе, вообще, когда ни будь еще побывать в Туркмении, скоро все изменится.