В Пажеском Его Величества.

В Пажеском Его Величества.

1857 год. На пятнадцатом году жизни Петр едет в Петербург, где его во исполнение воли Николая I зачисляют в Пажеский корпус, самое привилегированное в то время учебное заведение, основанное Екатериной II для пополнения рядов своей гвардии. За 100 лет корпус окончили такие известные в российской истории люди, как писатели Федор Толстой и Александр Дружинин, Александр Радищев и Павел Пестель. Пажами были фельдмаршалы И. Ф. Паскевич, герой войны в Болгарии генерал И. В. Гурко, граф Н. Н. Муравьев-Амурский…

Петр стал одним из 150 воспитанников, принятых в самый младший, пятый класс. Учиться предстояло пять лет. Шестнадцать лучших учеников выпускного, первого класса, производились в камер-пажи императора и получали, таким образом, возможность приобщиться к дворцовой жизни. В корпусе господствовала атмосфера подчинения младших старшим воспитанникам (чем-то похожая на современную «дедовщину»), процветали рукоприкладство и доносительство. Но проявившаяся в общественной жизни страны с началом царствования Александра II тенденция к либерализации стала заметна и в корпусе. Пришли новые преподаватели, и среди них два университетских профессора - историк И. С. Шульгин и литератор В. И. Классовский*, автор популярных книг «Теория и мимика страстей», «Помпея и открытие в ней древностей», «Мысли о воспитании». Первая же лекция профессора Классовского потрясла всех. Небольшого роста, стремительный в движениях, учитель словесности, русской грамматики и литературы, он давал своим ученикам значительно больше, чем от него требовалось. Спустя много лет Кропоткин вспоминал, что Классовский умел «связать в одно все гуманитарные науки, обобщить их широким философским мировоззрением и пробудить, таким образом, в сердцах молодых слушателей стремление к возвышенному идеалу».

Классовский заметил выдающиеся способности Петра Кропоткина и настойчиво советовал ему поступить после окончания корпуса в университет. «Вы будете славой русской науки», - говорил он ему. Действительно, у Кропоткина проявился интерес к науке. И с самого начала этот интерес был разносторонним.

С большой теплотой вспоминал Кропоткин выезды в летние лагеря в Петергофе. Там занимались топографическими съемками, которые доставляли ему «невыразимое удовольствие». И вот что его привлекало: «Независимый характер работы, одиночество под столетними деревьями, лесная жизнь, которой я мог отдаваться без помехи…»

Пригодился гимназический опыт в рисовании географических карт. Петр снабжал всех своих одноклассников маленькими карточками-шпаргалками, так что составился целый миниатюрный атлас.

Другая самостоятельная работа была сделана по физике. Преподаватель физики Чарухин предоставил Кропоткину право составить по конспектам своих лекций большую часть нового учебника. С таким же энтузиазмом он занялся и химией, организовав с четырьмя одноклассниками нечто вроде лаборатории, в которой ставились самые опасные опыты.

Еще на втором году учебы в корпусе Петр увлекся историей. Он даже составил для себя по записям лекций и учебникам свой собственный курс по истории раннего средневековья. А когда его глубоко интересовал какой-то частный вопрос этой истории, он проявлял большую настойчивость, добивался разрешения пользоваться столичной Публичной библиотекой, куда воспитанники средних учебных заведений не допускались. Здесь он работал с первоисточниками, написанными на старофранцузском и старонемецком языках.

Вот пример, который относится к его социологическим увлечениям, впервые также проявившимся в годы учебы в Пажеском корпусе. Во время летних каникул брат Саша, занимавшийся тогда политэкономией, посоветовал Петру сделать статистическое исследование ярмарки Мещевского уезда, ежегодно проходившей в селе Никольском, чтобы определить ее оборот. И Петр проделал эту достаточно серьезную работу.

Ярмарка собиралась в Никольском в июле, в день Казанской божьей матери, в храмовый праздник местной церкви. Накануне площадь, обычно пустынная, кипела жизнью. Сооружался наскоро длинный ряд навесов, лавки для разного мелкого товара. В земле вырывались ямы для походных кухонь, готовивших щи и кашу для всей ярмарки: и для продавцов, и для покупателей. А тем временем по дорогам, ведущим к Никольскому, брел скот, грохотали телеги и возы, груженные нехитрым товаром: глиняной посудой, бочками с дегтем, домоткаными холстами, ситцем, пенькой, нитками, лентами, платками, сапогами, хлебом, пряниками… В каменном сарае был оборудован трактир, рядом - три новых кабака. И после торжественного молебна ярмарка открывалась.

Юный Кропоткин, в котором многие крестьяне узнавали молодого барина, с тетрадкой обходил всех приехавших торговать и записывал «привоз» - сколько какого товара поступило. А потом так же тщательно спрашивал всех, какая выручка получена. Так сложился определенный баланс торговых операций. Можно было делать какие-то выводы. И вот главный: «…здравый смысл и способность быстрого русского крестьянина, выяснившиеся мне в эти два дня, произвели на меня глубокое впечатление». И еще один вывод сделал юный Кропоткин из своего общения с крестьянами на Никольской ярмарке. Он обнаружил дух равенства, присущий крестьянскому миру в отношениях с кем бы то ни было: «Никогда я не наблюдал в русском крестьянине того подобострастия, ставшего второй натурой, с которым маленький чиновник говорит о своем начальнике или лакей о своем барине» 1. Кропоткин возвратился в Петербург с первым научным социально-экономическим исследованием «Ярмарка в Унцовске», зашифровав название реального уездного Мещевска.

1 Записки, С. 73-74.

Столичное окружение приобщало к культуре. Юноша посещал оперы, вернисажи и очень много читал, пользуясь богатой библиотекой сестры Елены, жившей с мужем-юристом Н. П. Кравченко неподалеку от корпуса. Ему особенно близки были тогда стихи Некрасова и романы Тургенева, статьи Чернышевского и Добролюбова, печатавшиеся в журнале «Современник». Все это были «властители дум». Большинство пажей проходили мимо этих идей. Но ум юного Кропоткина их воспринял.

Успешный опыт домашнего «самиздата» Петр решил перенести в Пажеский корпуС. Перейдя в третий класс, он задумал издавать рукописную газету под названием «Отголоски из корпуса». Сделал два номера. Каждый переписал в трех экземплярах и рассовал по столам тех, в ком чувствовал единомышленников. В этих листках утверждалось, что России нужна конституция, обличались непомерные расходы царского двора и злоупотребления чиновников. К счастью, корпусное начальство так ничего и не узнало. А друзья уговорили Петра не продолжать крамольное издание: дело могло кончиться намного хуже, чем просто заключение в карцер.

Воспитанник Кропоткин был склонен к философствованию и размышлениям. Огромное впечатление произвело на него чтение в подлиннике «Фауста» Гете. Он знал многие страницы наизусть. Особенный восторг вызывал монолог в лесу, в котором говорится о величии природы: «ты дал мне в царство чудную природу, познать ее, вкусить мне силы дал…» Потом он вспоминал:

«Бесконечность вселенной, величие природы, поэзия и вечно бьющаяся ее жизнь производили на меня все большее и большее впечатление. Никогда не прекращающаяся жизнь и гармония природы погружали меня в тот восторженный экстаз, которого так жаждут молодые натуры. В то же время у моих любимых поэтов я находил образцы для выражения той пробуждающейся любви и веры в прогресс, которой красна юность и которая оставляет впечатления на всю жизнь…» 1

1 Там же, С. 69.

Двоюродная сестра Варя Друцкая доставала для него «Полярную звезду», издававшуюся А. И. Герценом и Н. П. Огаревым в Лондоне. Альманах назван так же, как и издававшийся декабристами. На его обложке изображены профили пяти повешенных 14 декабря 1825 года декабристов. Этот запрещенный журнал вызывал страшное волнение. В нем - настоящее…

Уже в юношеские годы ощущал он неразделимую связь природы и общества.

Все события общественной и культурной жизни, новинки литературы обсуждались братьями в переписке, завязавшейся между ними, как только Петр уехал в Петербург. Они писали друг другу едва ли не каждый день. Их не по-детски серьезные письма свидетельствуют об огромной внутренней работе. Это было общение двух душ, двух умов, двух формирующихся личностей, очень близких и очень разных.

Александр чувствовал себя более взрослым и покровительствовал брату. Он был менее эмоциональным, в большей степени склонным к рационализму, чем Петр. В письмах тех лет чувствуется определенное лидерство Александра, его стремление при случае наставлять младшего брата; свои же возможности он оценивает очень высоко. А Петр, бесконечно любя брата, с ним соглашался, признавая огромное воспитывающее влияние, которое тот на него оказывал. По существу, так оно и было: «Саша сильно опередил меня в развитии и побуждал меня развиваться. С этой целью он поднимал один за другим вопросы философские и научные, присылал мне целые ученые диссертации в своих письмах, будил меня, советовал мне читать и учиться…» 1

1 Там же, С. 67.

Петр Алексеевич писал это в своих мемуарах уже в зрелом возрасте абсолютно искренне: он никогда не обижался на брата, даже когда тот бывал несправедлив к нему.

Переписка формировала их мировоззрение. В письмах братья обсуждали проблему выбора жизненного пути. «Человек должен иметь определенную цель в жизни», - писал Саша, упрекая брата в неопределенности его стремлений, в частой смене интересов, в желании объять необъятное. Помогая самообразованию брата, Александр, сам очень стесненный в средствах, покупал и посылал ему книги преимущественно научного содержания.

«Теперь я не могу без изумления вспомнить громадное количество книг, иногда совершенно специального характера, которое я тогда прочитал по всем отраслям знания…» * Серьезную философскую литературу читали они в подлинниках - на английском, французском, немецком. В письмах мелькают имена Марка Аврелия, Монтескье, Гюзо, Бланкй, Фогта…

Александр в эти годы особенно любил поэзию, сам сочинял стихи, а Пете посылал в письмах переписанные им стихотворения и даже целые поэмы Лермонтова, А. К. Толстого, Огарева, Веневитинова и других поэтов. «Читай поэзию, от нее человек становится лучше», - писал он в одном из писем.

Прежде всего брату поведал Петр о своем желании уехать по окончании корпуса в Сибирь, поступить в Амурское казачье войско. Они в нескольких письмах обсуждали эту тему.

«Годы 1857-1861 были, как известно, эпохой умственного пробуждения России» 2, - писал Кропоткин. А публицист Н. Шелгунов выразился поэтично: «Точно небо открылось над нами и куда-то потянуло вверх и вширь…»

2 Записки, С. 86.

В 1860 году вышла на русском языке книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов», свершившая подлинный переворот в науке. В своей переписке братья Кропоткины уже давно вели дискуссию на темы биологической эволюции. По поводу статей московского биолога, по существу предшественника Дарвина в России, К. Рулье, Александр написал брату несколько писем-размышлений об изменчивости видов и проблеме наследственности, вовлек его в дискуссию, ставшую для Петра началом одного из важнейших направлений последующей его научной деятельности. Дарвиновская теория надолго заняла едва ли не центральное место в письмах братьев.

Начало 60-х годов характеризовалось небывалым прежде оживлением русской журналистики. Наибольшего тиража - более 7000 экземпляров - достиг в 1861 году журнал Н. Некрасова и И. Панаева «Современник». Раздел «Политика» вел Николай Чернышевский, «Иностранные известия» - Михаил Михайлов с участием Шелгунова. Переводились на русский язык и выборочно печатались в журналах книги «История цивилизации в Англии» Генриха Томаса Бокля и «О свободе» Джона Стюарта Милля, в которой, в частности, утверждалось, что «всегда вредно увеличивать правительственную власть без крайней к тому необходимости… Никто так не способен управлять каким-либо делом, как те, которые лично заинтересованы в этом деле». Далеко не случайным был интерес к этим книгам у русских интеллигентов.